Слышно, как за дверью в коридоре кого-то шагающего упруго осуждают охрой крашенные плахи. Наверняка культурист, сверкая морской росой пота, проследовал в душевую. Главный чистюля скромного дома приезжих обогатительной фабрики. Два раза в день, на рассвете и на закате, как заботливый, конюх он купает свое премиальное тело.
- И чем он тебе не нравится? - все спрашивала позавчера укатившая наконец в свою Караганду девушка с деревенским именем Оксана, - Такой жеребец!
Конечно, конечно, если цель просто водить его на поводке между клумб и скамеек вечерних бульваров, великолепен, но жизнь променадом ведь не исчерпывается, совершенство экстерьера - качество необходимое, но не достаточное, дорогая моя подруга, если иметь в виду особей, наделенных в процессе длительной эволюции способностью формулировать теоремы и сочинять романы в стихах.
- Нина, слышь, Нин, - стук такой деликатный, словно не пальцем, а носом.
Ну, что ты сегодня выдумаешь, убогий? Соль пересохла, птички слопали спички, секундная стрелка стала минутной?
Нет меня, нет. Все чувства, включая низшие - обоняние и осязание, в сахарном домике утреннего забытья, я сплю, уронив на пол книгу писателя Нилина, которую любила читать, да с собой в казахскую степь не взяла химик-технолог Оксана.
День с ровным дыханьем свободы от всех обязанностей словно рассматриваешь в микроскоп. В поле зрения оказываются рыжие псы, тощие кошки, наглые птицы и солнечный зайчик, нежащийся на потолке.
- Нинок! Ну, я пошел! - неожиданно ухает пустота за стеной (коридор подводная лодка шиворот-навыворот, ватерлиния синей масляной краской на уровне уха). Такую привычку завел себе юноша с тех пор, как в комнате с видом на ощетинившийся сизым репейником стадион, Нина осталась одна. Сначала шепот и поскребушки мытья, а затем бычий вопль отчаянного катания.
Торс римский, профиль греческий, а головка слабенькая, Калимантан, остров Борнео.
- ..27, 28, 30 ,- есть, отзвенела перекличка встревоженных предметов, все здесь, все на месте, слушают невозмутимую капель старого будильника. Самое время накинуть халат и в рассеянии приятном отправиться на кухню, где среди общих плит неразумные осы атакуют бурлящие жидкости и неупругий металл.
Впрочем, осьминожье многоглазие закипающего кофе пугает полосатые брюшки. Белые кружева невесты-сгущенки растворяются в черной горечи суженого. Классический марьяж - соединение противоположностей.
Ну, что ж, не начать ли нам собираться?
Ребра лжеколонн делают длинный фасад конторы похожим на стиральную доску. Справа и слева от вечно сотрясающихся дверей в ошейниках старых покрышек алеет татарское мыло. Скучная серая чистота холла пахнет вымытыми и высушенными резиновыми сапогами. На стене коричневая доска, в тесных столбцах план-факт виcлоухие цифры играют в горелки. Нине на второй этаж, где барская ковровая дорожка и черно-белые полуразложившиеся от времени портреты мужчин в мундирах горных инженеров.
Пыльные, аппаратные буркалы производственников не проявляют ни малейшего интереса к летнему шелесту летящего льна.
- Здравствуйте, - холодный зверек дверной ручки выскальзывает из ладони и над головой нависает кисло-молочное лицо обладателя права подписи.
- А, Нина Алексеевна. Пришли?
- Пришла.
- Ну, подождите.
- Все прочел, все посмотрел, - бросает уже за спину, на ходу, этот куль целинного центнера, на улице вокруг него всегда вьются птицы, здесь же в конторе никто даже полакомиться не сумеет, если напора зерновой массы внезапно не выдержат швы.
- Ниночка, здравствуйте.
- Здравствуйте, Ольга Петровна.
- А Чулков к Митяеву убежал.
Поняла, догадалась, тропинок тут мало и все давно известны.
Ладно, посидим еще немного среди бесконечных крестиков-ноликов ведомостей и квадратиков морского боя счетов-фактур. Рваните-ка "Яблочко" баяны гроссбухов, в круг просятся каблучки печатей и штампов.
- Ниночка, скажите, а это правда, что вас Андрей Васнецов увозит в Новокузнецк?
Меня? Электротехник-жупардыса-жупардас?
- Вы шутите, Ольга Петровна, я в сентябре замуж выхожу за Михаила Боярского.
- Нина, Нина, какая вы еще несерьезная девушка.
Ох, ох, совсем плохой Емеля, вокруг столько передовиков, отличниц соцсоревнования, а он на проезжую циркачку глаз положил. Не иначе, многотиражку боевую украсил заметкой о выдающихся успехах в быту и личной жизни. Теперь понятно на что третий день уже загадочно намекает тусклая как ржавый колющий предмет, тетенька-комендант дома приезжих.
- Парит, будет гроза, - миролюбиво сообщает Ольга Петровна, нет ни бронепоезда, ни моторной дрезины на ее запасном пути.
- Да, очень душно.
От начальства Чулков возвращается, привычно потяжелевшим килограмма на три, четыре, словно из болота - весь в лягушках мешочков, валиков, складок.
- Нина Алексеевна, заходите,- наконец кричит он из своего кабинета.
- Извините, что заставил ждать.
Вся ее отчетная писанина, наскоро сшитые листы внеклассного гербария антемис, миозотис сибериниус, амортизация, баланс - как стопка почетных грамот в самом центре стола. На титульном листе замерла пружинка знакомой подписи. Ну и отлично.
- Я, собственно, одно хотел сказать, если надумаете к нам распределиться, то вот телефон, звоните, письмо сделаем.
Ладонь, лопатой протянутая для рукопожатия, мокрая и холодная. Котят они что ли сорок минут душили с Митяевым?
Гроздья зеленых самолетиков пригибают к земле проволочные ветви старых кленов. Никому не нужный урожай. Стрекозье вино, кузнечиковый шартрез. Насосы глотают угольную пульпу, котлы закусывают большими брикетами черного золота, ну, а ты, братец чижик, где твоя рюмочка, хрустальный наперсток с изумрудной искрой?
Маленькая, белая тучка бочком, незаметно пытается переползти с востока на запад. Фабричная труба, упершись в небо строгим указательным пальцем, велит немедленно вернуться на место за бурый отвал к мутным отстойникам.
- Свиридова, вы если хотите задержаться, то заплатите, а с нелегалами у меня разговор короткий - через милицию.
Место встречи у двух тополей, стерегущих арки яблоневой аллеи. Комендантша, сухая, как скрипучая, старая ветка, разводящая вечно шепчущегося за ее спиной караула.
- Не волнуйтесь, милиция не понадобится.
- Все вы так говорите.
Легкомысленный солнечный зайчик убежал кувыркаться в лугах и огородах, комнату заполнили ленивые тюлени синих вечерних теней. На школьном дворе размеренный мордобой волейбола. Оплеухи смачны и выразительны, словно на балу в дворянском собрании. Что же ты, дурачок, круглый, резиновый, к даме так грубо лез?
Атлет-электромонтер Учкудук, город Адис Абеба, возвращается уже в сумерках. Голый по пояс, багровый и мокрый, на груди цветет бархатная роза олимпийской пыли. Ну?
Тишина. Чем он дышит, замерев, там за дверью? Какие звуки застряли в его носоглотке? Ни? На? Но? Не?
Жалкие щелчки и хрусты позорного отступления завершает, как водится, оглушительный туш. Фальшивая бравада ядреных, словно целые ноты капель, расшибающихся о кафель. Чистый - это хорошо.
Нина выходит в коридор. Дверь душевой не закрыта. Гусеница мыльной пены неспешно тащится от ключицы к паху. Глаз обалдевшего идиота нарисован циркулем, три концентрические окружности.
До чего же хорош брусничный сироп предчувствия, дробный пульс предвкушения абсолютной и совершенной банальности результата. Васнецов стонет, кусается и норовит переломать кости, а, насытившись, по-щенячьи урчит.
- Нина, ко мне, я, Нина...
- Завтра, Андрей, все это завтра.
От зверского грозового перенапряжения во время удара обнажаются замысловатые вены небес. Окно, конечно, следовало бы закрыть, но мелкую росу капель так приятно слизывать с губ. Когда буйство внезапного освобождения сменяется простой и скучной необходимостью вылить на землю всю эту тяготящую ночь воду, к крыльцу подплывает автомобиль с круглыми фарами-шарами донной рыбы.
Смотри, час тридцать, точно минута в минуту. Вот и все.
Ну, что, в коридоре у двери спящего счастливчика поставить сумку на пол и рявкнуть на всю пещеру дома приезжих - Андрюша, пока, я пошла? Страшно? Не бойся, ты честно заработал свой последний денек раздувания щек, только не проспи.
Капелла дождя с энтузиазмом принимает зонт в свою компанию. На заднем сидении "волги" очкастый сынок Чулкова сопит, обнявши детский, смешной рюкзачок. Затылок тщательно завитой мамы поблескивает медью лака. Семья улетает в Сочи.
От аэропорта до центра Южносибирска тридцать минут автобусной тряски. Через четыре часа Нина будет дома.
СТЕПЬ
- Ванечка, это вы?
Вот так, женившись, он стал тем, кем и не был-то никогда. Мальчиком с голым пузом. Мать, независимо от возраста и антропометрических показателей, неизменно звала Иваном.
- Леночку пригласите.
- Лена в Клинцовке.
В линии короткое замыкание, антарктическая белизна вольтовой дуги, шелест и хруст мгновенного образования облака отрицательно заряженных, колючих снежинок.
- Она что, ночует там одна?
- Почему одна? С Катей... c Катей... переживает за урожай.
Шестой день. Единственное живое существо в доме - лимонная нечисть, прокисшая целлюлоза газеты "Известия". И та прикидывается неодушевленной, бесчувственной стахановкой. Ржавой сенокосилкой и сноповязалкой шныряет по комнате от одного открытого окна к другому. Выход нулевой - засуха.
Ага, даже кошка, осуждая Ивана, отбыла аэронавтом в плетенной корзинке, вместо шара - маленький кулачок дочки.
Телефон! Все, рассыпайте сколько хотите и медь, и серебро. Хватит благородства, не беру больше трубку, собирайте сами ваши копейки.
Иван садится на корточки перед велосипедом, насос - старый зловредный пенсионер без платка, всегда разгорячен и упрям, зато резина - девица 600 на 27 модель В 150 покладиста и отзывчива.
Не приподнятый воздухом, на толстом алюминии ободов - "старт-шоссе" тяжел, как средневековые грезы Леонардо да Винчи. Мертвое приспособление эпохи луддитов и лионских ткачей для царапанья барского пола и мебели. В пневматике хода - весь смысл конструкции, мистика исчезновения веса, логика сопряжения друг другу изначально враждебных окружностей и многоугольников.
Птичка, мы на свободе. Ты лети, а я попою!
Нежаркий, ласковый летний денек полон пузырьками восторга, как стакан лимонада. По безлюдным, субботним линейкам удаленных от центра улиц, бегунком, карандашом проносясь, можно чертить лишь одни невозможно идеальные прямые. Ночной дождик, бомж в болоньевом длиннополом плаще, унес все, что нашел - камешки, осколки стекол, болтики, гвоздики. А утреннее солнце, растекаясь сливочным маслом по зеркалам асфальта, высушило дорогу.
Эх, Иван, Иван Александрович, в следующий раз поедешь на два месяца в командировку, бери с собой велик, тапки с шипами и фляжку, снабженную гибкой пластмассовой трубочкой для снятия жажды на полном ходу. Будешь получать удовольствие лишь от действий, свойственных твоей природе, а от несвойственных, проверено, самопроизвольно возникают болезни с цифровым обозначением. Невыразительным, как марки стали, 3ХГСА.
Светофор уже не мигает - икает, сзади злые карамельные искры мечет, мыча, какая-то длиннотелая гадина, впереди гневные зеленые молнии кроят малиновое ветровое стекло.
Все, все, проезжаю, проезжаю. На рынок мне, за угол.
В кишку овощных рядов, в желудок колбасного павильона. Туда, где вечным противоречиям метафизических вопросов противопоставлена краснорукая простота эмпирических истин, частично растительного, частично животного происхождения.
- Арбузы почем?
- По три тысячи.
- Ну, давайте, вот этот, чубатый.
Изъятие одной головы не нарушает композиционного единства картины полуденной мужской сходки бахчевых, южные страсти эпистолярного жанра, дрожи, турецкий султан.
Ну, а ты, друг лобастый, увесистый, вырванный из рядов рубак-единоверцев, готов ли в одиночку фруктозу, сахарозу, кальций и натрий, витамины групп А и Б, нутро самое отдать за дело простое, сугубо семейное? Молчишь?
Это характер, география, ковыли, пирожки с курагой, дядьки суровы и неотзывчивы, зато девчонки смуглы, словоохотливы и ловки, как медсестры. Пара часов общей антисептической обработки жидкостью желтой от умершего в бутылке стручка и на процедуры.
Милая, отпустите, вышла ошибка. Мое лекарство - морские иголки встречного ветра, рот в рот с северным китом горизонта, духота, тепло эпителия, энтропия чужда моему организму, противопоказанна наружно и внутренне.
- Зачем же тогда ты пришел, Сережа?
- А кто сказал, что я Сережа?
- Не догадался? Привел тебя кто? Друг твой Аркадий.
Вообще-то он Алексей, но это его никак не оправдывает.
- Груши ваши?
- Мои.
Тогда взвесьте-ка мне килограмм, нет, полтора этих зеленых нецке, ключи от закрытых дверей с брелков начинаются, не так ли?
А еще возьмем овальные, теплые от переизбытка любви телячьи сердца яблок, а к ним в придачу парочку ангелочков пшеничных, младенцев спеленатых, белых батонов. Противогазной коробкой тушенки и хоккейными шайбами шпрот уравновесим неизбежную приторность сантиментов.
Станковый, набитый снедью "ермак" уже не похож на беззаботного красного змея, готового куда угодно лететь за элементарной веревочкой, теперь это эскимосские санки, которые станут лениво поскрипывать только под дружным напором своры рыжих откормленных лаек.
"Ну, ничего, это нормально, - думает Иван, - кто сказал, что искупленье дают пролитые слезы? Пот, воловья соль на загривке - символ преодоления, слабоконцентрированные ручейки на щеках - элемент лицедейства.
Вот и все, осталось выполнить последнее из неестественных па-де-де. Стоя одной ногой на педали, носочком другой, словно прима, деликатно отталкиваясь от сжеванной до десен челюсти бордюра, выкатиться из коровьего, от зари до зари биологическое месиво переваривающего, брюха рынка.
Теперь полтора часа чистой физики, наводи Галлилей свой телескоп на самодвижущуюся корпускулу с красной торбой на плечах, и ты услышишь желанный свист рассекаемого эфира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9