В СИЛКАХ СЛОВА


Это красный шелк горит.
O. M.

Когда держишь в руках эту небольшую, в девяносто шесть двуязычных страниц, книгу, поневоле проникаешься если не специфическим библиофильским почтением, то духом англофилии точно: так грамотно и заботливо она издана. Дизайн, строгий и лаконичный, как бы наследует известному аскетизму поэтики Седаковой, подчеркивает его. На последних страницах приводится почти полная ее библиография, исключение составили переводы, интервью и филологические штудии. В начале, после оглавления, следуют исчерпывающие справки о переводчиках, коих восемь: Roy Fisher, prof.Peter Henry, Tamar Hodes, David Horrocks, dr.Catriona Kelly, Richard McKane и Robert Reid; а также - справка о самом инициаторе издания, Валентине Полухиной: доктор Русской кафедры Килского Университета, автор монографии об Иосифе Бродском, специалист по современной русской поэзии, организатор Килского Фонда Молодых Русских Поэтов. Именно в этот Фонд поступают деньги, вырученные от продажи книги.
Для русского читателя Шелк времени неизбежно отсылает к Шуму времени Мандельштама (хотя, замечу в скобках, фактура Шелка... ближе к таинственной прозрачности Михаила Кузмина, чье влияние заметно особенно в превосходном Китайском путешествии , чем к вспыльчивой суггестии автора Тристий ; достаточно беглого прочтения:
Знающие кое-что
о страсти быстрее конца,
знающие кое-что
о мире меньше гроша-
пусть берут, кому нужен, --
знающие, что эта раковина - без жемчужин,
что нет ни единой спички, свечки, плошки,
кроме огня восхищенья,
знающие, откуда приходят
звучанье и свеченье-
неужели мы расстанемся, как простые невежды?).
Неизбежна также и омонимическая игра: по-английски шелк звучит почти как русские силки, на мой слух - силки интертекстуальности и перевода, что и вынесено в заглавие этой заметки. В своем предисловии Валентина Полухина совершенно справедливо отмечает, что поэзия Ольги Седаковой полнится обилием аллюзий мифологического, философского, теологического толка, что язык этой поэзии есть язык спиритуальный . Слово спиритуальный , которое я заимствую у предисловия, опять вводит, не спрашиваясь, тему (точнее, темы, множественное число) огня, сгорания и хвалы, гимна. Можно сказать, что огонь - это как бы архетип, исподволь пронизывающий собой событие книги, организующий архитектонику и дыхание, интонацию Шелка времени :
...все катится, как некий темный шар,
разматывая имени пожар.
( Стансы на смерть котенка )
В комментарии к Стансам... Седакова пишет: Имени пожар - вспомните: огонь, сведенный на землю - и как томится душа, пока он разгорится ... . Этот сведенный на землю (небесный, следовательно) огонь проницает собой весь поэтический универсум; он может быть диким , занимающимся как сад мирозданья в ставшем уже классическим стихотворении Дикий шиповник (о нем проницательно в свое время написал Михаил Эпштейн), а может теплиться едва-едва, только-только, быть почти невидимым, но неизбывно манящим. Именно огонь, как вертикаль, устанавливает строгую иерархию в строе сущего и, соответственно, в оптике поэта. Он закаливает его голос. Драма, та, что происходит за кулисами , так сказать, предустановленной гармонии, заключается в невозможном желании голоса стать абсолютным, точным слепком этого мира. Сущее и голос обретаются в разрыве, и совпадение окажется мигом самосожженья поэта в хвале. Тогда, возможно, он возвратится, войдет в эту тишину, тишину, где задуманы вещи .
Для меня темны истоки этой поэзии и ее пафос (я могу только догадываться по подсказкам и рассекречивать детские секреты игры с огнем), но голос, который они рождают и который я отчетливо слышу, этот голос необыкновенно чист, я бы сказал - благороден, исполнен аристократической и одновременно смиренной осанки. Качество изысканное и просто редкое в век эстетического самолюбования, хохмы, камланий. Приятно, что переводчику Элиота, Паунда, Хайдеггера оказан Англией соответствующий прием.
Известно, что поэзия не переводима . Известно и то, что переводчик зачастую вынужден выбирать между точностью и настроем , между семантическим узором и ритмическим рисунком. Как вжиться в дыхание оригинала, как стать конгениальным поэту? Английские версии стихотворений Седаковой, выполненные славистами и поэтами, насколько я могу судить, стараются в первую голову не расстроить, не повредить движение мысли, сохранить, если это возможно, семантическую ауру поэтической речи. Это, пожалуй, самое трудное и ценное в работе по пересадке текста из одной культуры в другую. Некоторым, например Катрионе Келли, посчастливилось найти эквивалент музыке, ритмическому рисунку стиха ( Кузнечик и сверчок , Неужели, Мария, только рамы скрипят ). Отмечу и непосильную, казалось бы, задачу, сторицей вознаградившую Ричарда МакКейна; он с честью вышел из сражения с тремястами восемью строками Китайского путешествия . Хвала, хвала земле, которой завершается это ориенталистское и такое русское предприятие, распускается у МакКейна редкостным цветком глорией: китайская пагода и русская усадьба приживаются в регулярном английском саду...
На обложке Шелка времени фотографический портрет Ольги Седаковой как бы залит сполохами голубого, спиритуального света, весь в бликах невидимого огня: как если бы она непереносимо долго вглядывалась в - или держала в руках - отсутствующую свечу. Это горит шелк времен, и поэт должен успеть записать на нем то, что никто кроме него не отважится, не осмелится записать. Последнее будет неотвратимо, неотвратимо прекрасно, как признание в любви и смерть летящих на пламя ночных мотыльков:
Ты, знаешь, я так люблю тебя,
что от этого не отличу
вздох ветра, шум веток, жизнь дождя,
путь, похожий на свечу,
и что бормочет мрак чужой,
что ум, как спичка зажгло,
и даже бабочки сухой
несчастный стук в стекло.
Поэт сам расставляет себе силки, в которых так чудесно сгорать дотла.

9 March 1994
 Ольга Седакова, "The silk of time"-"Шелк времени", Bilingual Selected Poems, Edited and Introduced by Valentina Polukhina. "Ryburn Publishing", Keele University Press, 1994.

1