Ант Скаландис
Новый поворот


Причастные Ц 4


Скаландис Ант
Новый поворот

Той, которую я люблю.

ПРОЛОГ

Киев встречал меня не слишком ласково.
Садились сквозь густую облачность, а на летном поле холодный и влажный ноябрьский ветер сразу хлестнул по лицу, как обиженная девушка, которой ты обещал прийти вовремя, но вновь опоздал, да не на десять минут, как обычно, а на все полчаса, и вместо покаянных слов и огромного букета, полагающегося в таких случаях, решил отделаться маленькой шоколадкой и милыми шуточками.
Было с чего обидеться, хотя Киев и не девушка, а, по слухам, отец городов русских. Так ведь я и опоздал изрядно. В девяносто седьмом мне было действительно хорошо на Украине, и я клялся очень скоро вернуться, а вот, получается, прилетел только через два года.
«Ну ладно тебе, не дуйся! — улыбнулся я городу, ступая под козырек аэровокзала и беззлобно смахивая с головы и плеч снежную крупу. — Какие могут быть обиды? Привет, отец!»
А потом был Лешка Кречет, который тоже встречал меня весьма странно. Его, как всегда, ненормально чистый автомобиль, на этот раз сверкающий черным лаком «лендровер-дискавери», я вычислил еще издалека и некоторое время гадал, мыл он его прямо здесь, в Борисполе, или вообще приехал на чем-то другом, ведь дороги повсюду мокрые и грязные. Да и теперь, когда я вышел на площадь перед зданием аэропорта, с унылого неба цвета застиранной портянки сыпался гадкий мокрый снежок.
Лешка стоял, перегнувшись через капот и сосредоточенно тер куском мягкой замши ветровое стекло.
— Привет, — сказал я, подойдя вплотную. — Мы едем куда-нибудь?
— Привет, — небрежно оглянулся Лешка, словно я был его сотрудником, опостылевшим хуже горькой редьки за несколько тяжелых недель без выходных, и как бы неохотно пояснил: — Сейчас. Видишь, стекло протираю. Мне кузов помыли специальным американским шампунем. Отличный состав, после него грязь совсем не прилипает, но эти уроды ухитрились залить раствором и стекла. Смотри, разводы какие жуткие, не видно же ни черта!
— Под снегом бесполезно, — заметил я. — Это же что-то на основе парафина, да? Надо оттирать по сухому.
— Знаю, — все так же недовольно буркнул он и продолжил свое занятие. Ну хоть чуть-чуть. Видишь, вот здесь уже лучше.
Что и говорить, важную тему обсуждали мы с ним. Михаил Разгонов, имеющий высшую категорию причастности в службе ИКС, и Олексей Кречет, один из ведущих политтехнологов Украины и человек с исключительными полномочиями в другой международной организации, названия которой я не знал, однако в могуществе оной имел счастье убедиться не однажды.
И я решил сменить тему:
— Вот, возвращаюсь в Россию насовсем.
— Знаю, — кивнул он еще более равнодушно, чем по поводу моего технического замечания.
— Слушай, с тобой неинтересно, — обиделся я. — Ты все на свете знаешь.
— Ах, ну да! — подколол он. — Ты же преподаешь в Берлинском университете. Нравится читать лекции тем, кто ничего не знает?
Потом бросил наконец свою дурацкую замшу в приоткрытую водительскую дверь, попал точно между ручкой передач и ручкой раздатки, и добавил уже серьезно:
— Я очень многого не знаю на самом деле. Садись, рассказывай. Машина новая, купил сегодня, быстро, по случаю и ни с кем не советуясь, так что прослушку поставить еще не успели.
— Понял, — только и сказал я, внезапно осознав, что совершенно не представляю, с чего начать.
Лешка рванул с места, как участник автородео, я бы не удивился, если б он еще и ручник на себя дернул, вставая на задние колеса для прыжка. В общем, годы шли, а Кречет оставался верен себе: самые последние модели самых пижонских марок, никаких водителей и юношеская лихость в управлении. Не только машинами, людьми — тоже.
Через какую-нибудь минуту мы уже летели по трассе со скоростью сто восемьдесят, обгоняя всех.
— Обычно, — поведал Кречет, на трассе меня никто не обходит.
— А если «порш» или, скажем, «додж-вайпер»? — поинтересовался я.
— Ну, если «порш»…. - проговорил он задумчиво. — Да их на весь Киев десятка полтора. Случалось. Конечно, случалось….
— А на «лендровере» вообще ездят с такой скоростью?
— Вообще — нет, но на моем — нормально. На поворотах, конечно, надо сбавлять, — добавил он, проходя поворот на ста сорока, впрочем довольно плавный поворот. — А то ведь и перевернуться можно.
Перевернуться не перевернулись, но в дверь меня вдавило капитально, и под этим наклоном я отчетливо увидал в правом зеркале серебристую «БМВ», проходившую этот вираж следом за нами примерно на той же скорости. Если не больше. Совершенно автоматически я отметил, что именно эта «бээмвуха» отпарковалась от стоянки буквально через секунду после нас.
— Это что, сопровождение? — мотнул я головой назад.
— Нет, это хвост, — сказал Лешка спокойно. — Скорее всего. В город въедем, поймем наверняка — тогда и оторвемся.
— А надо? — полюбопытствовал я.
— Да, в общем-то, нет, они все и так знают, откуда и куда я еду, просто не люблю, когда в затылок дышат. Да, а кстати, тебя сразу ко мне отвезти? Нинка дома. Обедом покормит. Или со мной в офис поедешь?
— Да лучше с тобой, — ответил я, не раздумывая. — Ты там надолго?
— Часа два, думаю, проторчать придется.
— Нормально. Кофе нальешь?
— Не вопрос, — улыбнулся Лешка. — Марьяна у меня отлично заваривает по-турецки.
«Бээмвуха» потеряла нас. А я за полчаса пути успел рассказать Кречету совсем не так мало: про Тополя и Вербу, окончательно сошедших с ума, про наши странные контакты с сотрудниками ЧГУ, про надежду перевербовать их, про зашедших в тупик яйцеголовых из Спрингеровского центра в Дуранго, не способных до сих пор дать обстоятельную оценку явлению точки сингулярности и мрачному пророчеству с таинственных дискет. В этом месте Кречет улыбнулся, вспоминая нашу веселую последнюю встречу в том самом загадочном нигде. Оказывается, они с Юркой Булкиным девятнадцатого апреля были в музее Булгакова, а потом вышли на Андреевский спуск и не спеша побрели вверх, продираясь сквозь толпу меж рядами художников и торговцев сувенирами, и вдруг — бац! — никакой толпы вокруг, а впереди океанский берег, и Волга, и Берлин, и Москва….
— Ты думаешь, это было на самом деле? — спросил я немного наивно, по-детски, почти как беременный Верунчик.
— Конечно, — кивнул он с небрежной уверенностью полубога.
— Ну и как это понимать?
— А оно тебе надо? — вопросом на вопрос ответил Лешка, стилизуя свою, похоже, серьезную мысль под новорусский фольклор.
— Не хочешь отвечать?
— Да нет, — он пожал плечами. — Я и сам ни черта не понимаю. Но при этом абсолютно убежден: нам с тобой научные основы этого дела ни к чему. Любуясь восходом, не рассуждают о небесной механике. А тем более для того, чтобы смотреть телевизор, совсем не обязательно знать его устройство и принцип действия.
— Вот так ты ставишь вопрос, — несколько опешил я и перешел к делам более свежим. — Ты знаешь, кто такой Эльф?
Я специально задал вопрос внезапно и очень внимательно следил за его лицом, но и Лешка понял, что я слежу. Он и бровью не повел. Паузу выдержал очень естественную, потом уточнил:
— В каком смысле? К чьей мифологии относится? По-моему, к скандинавской.
— Дурака не валяй, ладно? — изобразил я легкую обиду. — Я спрашиваю, знаешь ли ты Юриуша Семецкого?
— Семецкого, Семецкого, — повторил Кречет как эхо. — А он Семецкий или Симецкий?
— Он через «е» пишется, — безнадежно вздохнул я.
— Тогда нет, я знал одного Симецкого, и его звали Мойшей.
Разговор увял, и я еще раз сменил тему, рассказав о том, как месяц назад умер в Швейцарии Марк Львович, отец Белки, как мы ездили хоронить тестя, успевшего за час до смерти распорядиться, чтобы тело его никуда не возили. Впрочем, я и раньше знал, сколь пренебрежительно относился этот умнейшей человек к судьбе своих останков. Главное, считал он, поменьше хлопот, а на могилу ездить — дело десятое. Не у дурацкого холмика, поросшего цветами, о человеке вспоминать надо, а повсюду, повсюду, где жили вместе, где вместе работали, пили, спорили, отдыхали…. Будет что вспомнить хорошего — вот и отлично, а не будет — грустно, но тоже ничего. Марк Львович был материалистом до мозга костей, и Белка категорически поддержала последнюю волю отца, хотя у Зои Васильевны и зародились было серьезные сомнения, ведь к тому моменту мы уже знали, что возвращаемся в Москву. «Ничего, мамочка, — сказала моя мудрая жена. — Зато всегда будет не повод, а серьезная причина в Швейцарию поехать».
Ну а теперь, когда визы были оформлены нам всем, Белка задержалась сначала в Берлине — для всяких формальностей, связанных с отправкой контейнера, потом вместе с Андрюшкой махнула в Ланси, чтобы уже втроем с матерью вылететь в Москву из Женевы. Дом швейцарский решено было продать: Зоя Васильевна рвалась на родину еще сильнее дочери. Ну а на всякий случай нам всем хватило бы и берлинского особнячка, который и попросторней, и посовременнее, да и место, прямо скажем, более подходящее для семейки сумасшедших урбанистов.
Пару слов сообщил я Кречету о наших отношениях с Белкой, практически безоблачных уж полгода, как минимум. О последнем свидании с Вербой решил даже не упоминать. Безумная страсть на ковре в Кемпинском являла собою сцену из другой пьесы. Можно соглашаться или не соглашаться, принимать или не принимать, но отношения между Причастными — это всегда много больше, чем адюльтер, и предметом для ревности служить они не могут. Точнее, не должны. Ведь я совсем не уверен, что сумел бы в очередной раз объяснить подобную истину жене. И все же с годами Белочка моя катастрофически умнела. Она окончательно разлюбила щекотать нервы всякими глупостями как мне, так и себе, поэтому разговоры об изменах у нас практически полностью сошли на нет. Думаю, узнай Белка, что я раз шесть или восемь (буквально так) предавался радостям земным с Паулиной, она бы не слишком расстроилась. Но я не считал нужным рассказывать об этакой ерунде.
Меж тем Кречет совершенно неожиданно проявил странный интерес к теме семейных отношений, задавал конкретные вопросы, и на отдельные откровения меня таки раскрутил. Сам он при этом все мрачнел и мрачнел, словно от успехов в моей личной жизни зависела президентская предвыборная кампания на Украине. Это было совсем не похоже на Лешку, и я уж было собрался спросить его прямо в лоб, в чем дело, но тут мы и приехали.
В старом доме на Проризной, в большом офисе с высокими потолками началась сразу немыслимая суета: люди, телефоны, бумаги, листание каких-то файлов в компьютере, демонстрация будущих предвыборных плакатов. Однако и про кофе забыто не было. Принесли ароматного, крепкого, в наилучшем виде, и коробку конфет «Гетьман» с музыкой, и рюмочку доброго коктебельского коньяка — для меня. Лешка не стал, на работе у него с этим строго.
Потом как-то все поутихло. Пока внезапно в дверь не ввалился референт, выпаливший еще с порога, что, мол, такого-то такого-то застрелили.
— Когда? — быстро спросил Лешка.
— Да только что. Еще даже в новостях не передавали.
— Доигрался хрен на скрипке, — процедил Кречет злорадно и вдруг виновато покосился на меня, словно выматерился при ребенке.
Я прямо обалдел, а он еще возьми и добавь:
— Извини, Мик, знаю, что нехорошо, но… собаке собачья смерть. Он с бандюганами работал и сам по жизни бандюган. Там другого и ждать не приходилось.
Я не знал, о ком они говорят, потом, уже в машине, по радио услыхал: убили мэра одного из областных центров — не мелкая персона. Но дело было в другом. Я действительно не люблю, если кто-то радуется смерти, тем более насильственной. Кречет знал это, вот и начал извиняться. Я счел нужным несколько сгладить ситуацию:
— Ты с ума сбрендил, Ол! Ну, убили и убили. Работа такая, не ты же его заказывал?
Лешка бросил на меня дикий обжигающий взгляд:
— А теперь ты с ума сбрендил, Мик. Я никогда и никого не заказываю. Коля! — окликнул он референта, уже собравшегося покинуть нас. — А в Интернете сообщение прошло?
— Три минуты назад еще не было.
— Постарайтесь сделать так, чтобы наше информационное агентство опередило всех.
— Хорошо, — кивнул Коля, — думаю, получится.
Внезапно мне сделалось грустно от этой чертовой политики, где сообщение о смерти важнее самой смерти, а деньги, ради которых убивают, несоизмеримо дороже человеческой жизни, даже жизни мэра.
— Скоро домой поедем? — жалобно поинтересовался я.
— Да, — сказал Лешка, — вот эту фигню сейчас доделаю и все, — он постучал пальцем по какой-то декларации или программе, лежащей перед ним уже битых полчаса с одной-единственной поправкою. Сделать следующие никак не позволял телефон или визиты референтов.
Кречет выделил ярким зеленым маркером одну строчку, потом раздраженно бросил его на стол, помассировал виски двумя руками и наконец пристально посмотрел на меня.
— Я от Нинки уходить собираюсь.
— Вот те на! — выдохнул я.
Впрочем, я уже был готов к чему-то подобному.
— Случилось что-нибудь?
— Ой, Мик, у нас там такое! Это не жизнь, это литература. Ладно. Давай вечером. Махнем куда-нибудь, выпьем по-нормальному. Я тебя с Тамарой познакомлю.
Тут же раздался очередной звонок, и оказалось, что это меня. Кому могло прийти в голову искать Разгонова по служебному телефону Кречета, в то время как все мои родственники, друзья и деловые партнеры прекрасно знают, что я не расстаюсь с трубкой и не выключаю ее никогда, а определенному кругу лиц известен и второй мой номер — для экстренной космической связи? Впрочем, именно среди этого круга полно сумасшедших, объяснять логику их поведения —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56