Альфы — в красивом старом районе Остермальм, беты — предпочитают обшарпанные кварталы в центре. Да, еще гаммы. Кстати, о гаммах. Добро пожаловать в Гамма-таун.
Улицы, грязные, скользкие, покрыты брусчаткой. Средневековье? Серые облезлые дома подступают вплотную один к другому, проход еле виден. В канаве струится холодный грязный ручеек. Застекленные окна. Но не все здесь так архаично: смесь стилей, самая разная архитектура, мясо, тушенное с овощами, по-испански, рыба, тушенная в белом вине, по-французски, двадцать второй, двадцатый, девятнадцатый, шестнадцатый, четырнадцатый века — все перемешано в кучу. Над головой нависает воздушная паутина крытых переходов, напоминающая строительные леса. Там, где есть улицы, и там, где есть тротуар, — ржавые ограждения. Жужжат разладившиеся кондиционеры, выплевывая в зимний воздух клубы зеленоватого тумана. Толстостенные подвалы эпохи барокко. Мы с Лилит блуждаем каким-то сумасшедшими зигзагами. Гамма-таун спланирован дьяволом. Дьяволом-извращенцем.
Вокруг маячат лица.
Гаммы. Повсюду гаммы. Уставятся, отпорхнут, снова уставятся. Тусклые птичьи глазки испуганно моргают. Они боятся нас. Социальная дистанция, так это называется. Они отбегают в тень, они пялятся издали, но, как только мы подходим, стараются притвориться невидимыми. Голова низко склоняется, глаза смотрят в сторону. Альфы, альфы, альфы — берегитесь, гаммы!
Мы возвышаемся над ними. Я никогда раньше не замечал, какие гаммы коренастые. Насколько они ниже нас, насколько шире в плечах, насколько сильней. Эти бугры мускулов… Любой из них мог бы разорвать меня пополам. Женщины тоже сложены очень мощно, хотя и немного изящней. Может, попробовать переспать с девушкой-гамма? Вдруг она в постели еще неистовей, чем Лилит? Рычание, стоны, все ходит ходуном, никаких самоограничений? И чесночный дух, разумеется. Нет, лу их всех… Как-то очень это грубо. Да, именно грубо. Наверное, как Квенелла с отцом — я бы так сказал. Ладно, черт с ними, с гаммами, с меня хватит Лилит — в меру страстной и к тому же чистой. Нет, не стоит об этом даже думать. Гаммы стараются держаться от нас подальше. Караул, в Гамма-тауне появились двое веселых альф. У нас длинные ноги. Мы сильны. Мы грациозны. Они боятся нас.
Я Альфа Ливитикус Прыгун.
Здесь все время дует пронизывающий ветер от залива. Он вздымает клубы пыли и мелкого мусора. Пыль! Мусор! Никогда не видел таких грязных улиц! Неужели до Гамма-тауна никогда не добираются роботы-уборщики? А если и не добираются, что, гаммы слишком горды, чтоб самим привести улицы в порядок?
— Их это не волнует, — говорит Лилит. — Это вопрос культуры. Их гордость — в отсутствии гордости. Это отражает их социальное положение. Дно мира андроидов, дно дна мира людей, и они понимают это, им это не нравится, и грязь — это как эмблема их социального положения. Они как бы говорят: вы хотите, чтобы мы были грязью под ногами, хорошо же, тогда мы будем жить в грязи. Купаться в грязи. Упиваться грязью. Если мы не люди, зачем нам быть аккуратными? Кстати, знаешь, роботы-уборщики раньше приезжали сюда, но гаммы ломали их. Вон, смотри, один такой стоит ржавеет уже лет десять, наверное.
Ржавые обломки робота валяются бесформенной грудой. Останки железного человека. Под ржавчиной голубовато поблескивает нетронутая гниением сталь. Соленоиды? Реле? Аккумуляторы? Электрические внутренности машины. Дно дна дна, простой механизм, безропотно павший в неудачном наступлении на мерзость запустения, посреди которой живут парии автоклава. Серо-белый кот задирает хвост и мочится на груду железа. Гаммы, подпирающие стену поблизости, хохочут. Потом замечают нас и, благоговейно трепеща, отползают в тень. Левой рукой они делают быстрый, нервный жест касаются паха, касаются груди, касаются лба, раз-два-три, очень быстро. Жест выглядит рефлекторным, отработанным до автоматизма, можно подумать, что они крестятся. Что это? Формальное приветствие? Выражение почтения блуждающим альфам?
— Что-то в этом роде, — отвечает Лилит. — Но не совсем. Это так… предрассудки.
— Защита от сглаза?
— Да. В каком-то смысле. Прикоснуться к самому главному, воззвать к духу гениталий, души и разума — пах, грудь, череп. Ты раньше никогда не встречался с таким жестом у андроидов?
— М-м… может, и встречался.
— Даже у альф, — говорит Лилит. — Привычка. Успокаивает, когда нервничаешь. Даже я иногда так делаю.
— Но почему гениталии? Что в них андроидам?
— Символическая сила, — говорит она. — Да, мы стерильны, но священная аура остается. Память о нашем общем происхождении. Оттуда проистекают человеческие гены, по образу которых были сконструированы наши. Я делаю, этот знак. Раз — два — три. — Лилит смеется, но ей почему-то явно не по себе, словно я совершаю кощунство. Ну и плевать. Я же сегодня андроид, правильно? Значит, мне можно делать все то, что делают андроиды. Раз — два
— три.
Гаммы, стоящие у стены, повторяют знак. Раз — два — три. Пах, грудь, череп.
Один из них произносит что-то похожее на «Славься, Краг!»
— Что он сказал? — спрашиваю я у Лилит.
— Я не расслышала.
— Мне показалось «Славься, Краг».
— От гамм можно услышать все что угодно.
Я мотаю головой:
— Лилит, вдруг он узнал меня?
— Исключено. Абсолютно исключено. Если он и сказал что-то насчет Крага, он имел в виду твоего отца.
— Да, да. Конечно. Краг — это он. Я — Мануэль, просто Мануэль.
— Ш-ш! Ты Альфа Левитикус Прыгун.
— Ах да. Прошу прощения. Альфа Левитикус Прыгун. Для друзей просто Лев. «Славься, Краг»? Наверное я ослышался.
— Наверное, — говорит Лилит.
Мы поворачиваем за угол, и срабатывает рекламная мина. Из вентиляционной решетки в стене выстреливается облако разноцветных порошков, и на серебристом фоне, ослепительно мерцая даже сквозь туманную мглу, загорается надпись:
*ВРАЧ — АЛЬФА ПОСЕЙДОН МУШКЕТЕР — ВРАЧ* СПЕЦИАЛИСТ ПО ГАММА-БОЛЕЗНЯМ ИЗЛЕЧИВАЕТ ОТВЕРДЕВШИХ, СЛОУБИМАНОВ, СТЭКЕРОВ ЕМУ ПОД СИЛУ ОСТАНОВИТЬ МЕТАБОЛИЧЕСКОЕ ГНИЕНИЕ И РАСПАД ЕМУ ВСЕ ПО ПЛЕЧУ *БЕЗУПРЕЧНАЯ РЕПУТАЦИЯ* ПЕРВАЯ ДВЕРЬ НАПРАВО. ЗВОНИТЬ
— Он действительно альфа? — спрашиваю я.
— Конечно.
— Почему тогда он живет в Гамма-тауне?
— Кто-то же должен их лечить. По-твоему, гамма может получить диплом врача?
— Шарлатан какой-нибудь, наверное, а не врач. Рекламная мина, подумать только! Что это за врач, который так грубо навязывается?
— Врач из Гамма-тауна. Естественно, он шарлатан. Хороший врач, но шарлатан. Влип в какую-то историю с регенерацией органов несколько лет назад. Лишился лицензии.
— Разве здесь не нужна лицензия?
— Здесь ничего не нужно. Говорят, он хоть и эксцентричен, но всерьез предан своему делу. Может, хочешь встретиться с ним?
— Нет-нет. Кто такие слоубиманы?
— Слоуби — это такой наркотик, его принимают многие гаммы, — говорит Лилит. — Думаю, скоро ты сам увидишь слоубимана.
— А стэкеры?
— У них что-то не в порядке с мозгом. Отмирание мозжечка.
— Отвердевшие?
— Болезнь мускулов. Отвердение мышц, или что-то в этом роде, точно не знаю. Профессиональное заболевание гамм.
Я хмурюсь. Интересно, знает ли об этом отец? Он должен отвечать за качество своей продукции. Если гаммы подвержены столь загадочным заболеваниям…
— А вот и слоубиман, — говорит Лилит.
По улице навстречу нам движется андроид. Плывет, дрейфует, скользит, кружится в вальсе, страшно медленно, как вытекающая из разбитой банки патока. Глаза сузились в щелочки, на лице застыло мечтательное выражение, руки распростерты, пальцы расслабленно свисают. Движется с видимым трудом, словно через атмосферу Юпитера. На нем только обмотанный вокруг бедер кусок ткани, но, несмотря на холодный вечерний воздух, он весь лоснится от пота. Бормочет что-то себе под нос. Часа, наверное, через четыре он приближается к нам вплотную. Тормозит, откидывает назад голову, упирает руки в бока. Молчит. Целую минуту. Наконец хриплым вибрирующим голосом произносит с жутковатой неспешностью:
— Аль…фы…при…вет…аль…фы…пре…крас…ные…аль…фы.
— Проходи, не задерживайся, — говорит ему Лилит.
Сначала никакой реакции. Потом лицо его рассыпается на кусочки. Невыразимая грусть. Неуклюжим клоунским жестом поднимает левую руку, касается лба, рука медленно плывет к груди, ниже — к паху. Тот же знак, но в обратном порядке — что бы это значило? Трагическим тоном он выдавливает из себя:
— Я…люб…лю…альф…пре…красн…сные…аль…фы.
— Что это за наркотик? — спрашиваю я у Лилит.
— Замедляет восприятие времени, — говорит она. — Минута становится часом. Таким образом они растягивают часы своего отдыха. Конечно, им кажется, что мы порхаем вокруг них, как колибри. Обычно слоубиманы стараются держаться вместе. Получается, будто между сменами проходит несколько дней.
— Это опасный наркотик.
— Отнимает час жизни за каждые два часа своего действия, — говорит она.
— Гамм такое соотношение устраивает. Почему бы не пожертвовать одним объективным часом ради двух-трех субъективных дней?
— Но это же сказывается на работоспособности!
— В свое свободное время гаммы имеют право заниматься всем чем угодно, разве на так, Альфа Прыгун? Не станешь же ты утверждать, что они — только собственность и что любой вред, который им взбредет в голову причинить себе, — это преступление против владельца?
— Нет-нет. Конечно же нет, Альфа Мезон.
— А я ни в чем тебя и не обвиняю, — говорит Лилит.
Слоубиман бессмысленно кружит вокруг нас, напевно бормоча настолько медленно, что слоги не соединяются в слова, и я перестаю его понимать. Он останавливается. Губы его бесконечно медленно раздвигаются в холодной улыбке. Сначала мне кажется, что это угрожающий оскал. Бесформенной массивной грудой он опускается на колени, поднимает руку со скрюченными пальцами. Рука указывает на грудь Лилит. Мы застыли неподвижно.
Наконец я разбираю, что бормочет гамма:
— А…А…А…А…А…Г…А…А…Ц…А…А…У…
— Что он пытается сказать?
— Ничего существенного, — отмахивается Лилит.
Она отступает в сторону от тянущейся к ней руки. На лице гаммы улыбка сменяется озадаченной гримасой. Он оскорблен в лучших чувствах. В напевном бормотании появляются вопросительные нотки:
— А…У…А…А…У…Г…А…У…Ц…А…У…У…
Сзади слышится медленное шарканье. Приближается второй слоубиман, точнее слоубиманка, — девушка в длинном плаще, скрепленном у горла застежкой и волочащемся сзади на несколько метров, но не прикрывающем ничего. Ее волосы выкрашены в зеленый и стоят торчком, напоминая по форме тиару. Ее изможденное лицо кажется мертвенно-бледным, веки опущены, глаз почти не видно. Кожа блестит от пота. Она подплывает к нашему приятелю и что-то говорит ему неожиданно грохочущим басом. Он сонно отвечает. Я ничего не могу разобрать. Это из-за наркотика-замедлителя, или они говорят на каком-то своем жаргоне? Мне кажется, сейчас произойдет что-то ужасное.
— Может, нам лучше уйти? — трогаю я Лилит за локоть.
Она мотает головой:
— Стой и смотри.
Слоубиманы кружатся в гротескном танце. Соприкасаются кончики пальцев, поднимаются и опускаются колени. Гавот мраморных статуй. Менуэт слоновьих чучел.
Они негромко, проникновенно воркуют, продолжая кружиться. Наш первый знакомый запутался в длинном плаще девушки. Она кружится вокруг него, он стоит неподвижно. Плащ рвется с треском, и девушка остается обнаженной посреди улицы. На груди у нее на зеленом шнурке висит нож в чехле. Вся спина ее исполосована шрамами. Экзекуция? Флагеллантство? Нагота возбуждает ее. Я вижу, как поднимаются и затвердевают соски, словно в замедленной съемке. Мужчина уже стоит к ней вплотную. С мучительной неспешностью он протягивает руку и вынимает нож из чехла. Так же медленно он касается девушки кончиком лезвия в знакомой последовательности: пах-грудь-лоб. Священный знак. Мы с Лилит прижались к стене у входа в приемную врача. Мне не нравится этот нож.
— Давай я заберу у него нож, — говорю я.
— Нет-нет. Ты здесь только гость. Это не твое дело.
— Лилит, тогда давай уйдем.
— Подожди. Смотри.
Наш приятель снова заводит свою песню. Опять одни буквы:
— У…Ц…А…У…Ц…Г…У…Ц…Ц…
Рука с ножом отходит назад, потом медленно устремляется вперед. Лезвие нацелено в живот девушки. Судя по тому, как напряглись мускулы гамм, удар будет нанесен в полную силу, это не фрагмент их танцевального ритуала. Когда кончик ножа оказывается в нескольких сантиметрах от кожи девушки, я срываюсь с места и выхватываю нож.
Гамма издает стон.
Девушка еще не понимает, что спасена. У нее вырывается низкий, вибрирующий рев — наверное, крик ужаса. Она опускается на землю, зажав одну руку между ног, второй прикрывая грудь. Ее начинают сотрясать медленные конвульсии.
— Тебе не следовало вмешиваться, — сердито произносит Лилит. — Пошли отсюда. Быстрее.
— Но он убил бы ее!
— Не твое дело.
Она тянет меня за руку. Я отворачиваюсь, и мы уходим. Краем глаза я замечаю, что девушка встает. По голой спине ее бегают отсветы рекламы Посейдона Мушкетера, врача. Мы успеваем отойти на несколько шагов, когда сзади доносятся какие-то звуки. Мы оборачиваемся. Девушка уже поднялась, в руке у нее нож, и она вонзает его в живот первому гамме. Методичным, неторопливым движением она делает разрез от пупка к груди, и из раны начинают вываливаться внутренности. Гамма осознает, что что-то не так, и издает хриплый булькающий звук.
— Вот теперь точно надо спешить, — говорит Лилит.
Мы торопливо сворачиваем за угол. Я успеваю еще раз обернуться и увидеть, как распахивается дверь приемной Альфа Мушкетера. В освещенном проеме возникает прямая как жердь, тощая фигура ростом с альфу, грива седых волос колышется, глаза выпучены. Это и есть знаменитый врач? Он бросается к слоубиманам. Девушка опять опустилась на колени, ее жертва еще не успела упасть. Пятна его крови на ее блестящей коже кажутся темно-лиловыми. Она начинает декламировать:
— Г! А! А! Г! А! Г! Г! А! Ц!
— Сюда, — говорит Лилит, и мы ныряем в темный проход.
Ступеньки. Запах сухой гнили. Паутина. Мы погружаемся в неизвестные бездны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30