Но по крайней мере, она хочет пойти со мной.
Хороший знак.
"Не слишком ли рано, чтобы выпить?" - спрашиваю я.
"Не уверена. Даже не знаю, который час".
"Еще нет двенадцати".
"Все равно, давайте выпьем", - говорит она и мы оба улыбаемся.
Мы идем через дорогу в коктейль-бар.
Сидя лицом к лицу в полумраке, потягиваем наши напитки. Она пьет
"дайкири", а я - "кровавую Мэри". Она слегка расслабляется. Я спрашиваю
себя, чего же хочу от нее. Разделить с ней постель? Но я три ночи получал
это удовольствие, хотя она ничего не знает. Мне хочется чего-то большего.
Чего?
У нее воспаленные глаза. Она мало спала за эти три ночи.
Я говорю: "Вам было очень неприятно?"
"Что именно?"
"Наездник".
Ее лицо искажается, как от удара хлыстом.
"Откуда вы знаете, что у меня был Наездник?"
"Просто знаю".
"Наверно, не нужно говорить об этом".
"Я без предрассудков", - говорю я. - "Мой Наездник покинул меня этой
ночью. Я был оседлан со вторника".
"А мой, кажется, оставил меня часа два тому назад". Ее щека розовеет.
Она делает усилие, говоря об этом. "Я была оседлана в понедельник ночью.
Это было в пятый раз".
"И у меня тоже".
Мы прокручиваем свои бокалы. Растет взаимный внутренний контакт,
слова почти не нужны. Недавние переживания дают некоторую общность, хотя
Хэлен и не представляет, насколько интимными они были.
Мы беседуем. Она дизайнер витрин магазинов. В нескольких кварталах
отсюда у нее небольшая квартира. Живет сама. Она спрашивает, чем занимаюсь
я. "Анализ ценных бумаг", - отвечаю. Она улыбается. Ее зубы безупречны.
Второй раз мы наливаем напитки. Теперь я уверен, что именно эта девушка
была в моей комнате, когда я был оседлан.
Во мне начинает теплиться надежда. Счастливый случай свел нас вместе
так быстро после того, как мы расстались как во сне. Он же оставил кусочек
сна в моем сознании.
Мы пережили что-то, Бог знает что, но это было нечто, что сохранило
во мне такое яркое воспоминание. И теперь я хочу войти в ее сознание
наяву, полностью владея собой. Я хочу возобновить наши отношения, но
теперь в реальности. Это неправильно: я использую не свое преимущество, а
только то, что мы получили благодаря краткому присутствию в нас
Наездников. Все-таки, она мне нужна. Я хочу ее.
Кажется, я ей тоже нужен, хотя она и не понимает, кто я. Ее
сдерживает страх.
Я боюсь испугать ее и не хочу наскоро воспользоваться своим
преимуществом. Возможно, она пригласит сейчас меня к себе, а, может, нет.
Но я ее не спрашиваю. Мы допиваем напитки. Договариваемся встретиться
завтра на ступеньках библиотеки. Какое-то мгновение я глажу ее руку. Затем
она уходит.
Я наполнил окурками три пепельницы в ту ночь. Снова и снова я
рассуждаю, умно ли то, что я делаю. Может, оставить ее в покое? Я не имею
права следовать за ней. В мире, в том состоянии, в котором он оказался,
очень трудно будет оставаться одиночками.
И все же, когда я думаю о ней, в память впиваются эти
полувоспоминания, затуманенные огоньки потерянных возможностей, девичий
смех в коридорах второго этажа, поцелуй украдкой, чаепитие с пирожными. Я
припоминаю девочку с орхидеей в волосах, другую в блестящем платье и еще
одну с детским лицом и глазами женщины - и все так давно, и все потеряно,
и все ушло. И я говорю себе, что этого раза я не упущу, я не позволю,
чтобы ее забрали у меня.
Наступает утро, тихая суббота. Я возвращаюсь к библиотеке, почти не
ожидая встретить ее, но она там, на ступеньках, и вид ее как будто упрек.
Она выглядит настороженной, обеспокоенной. Очевидно, много думала и мало
спала. Вместе мы идем вдоль Пятой Авеню. Она идет совсем рядом, но руку
мою не берет. Шаги ее быстрые, короткие, нервные.
Я хочу предложить ей пойти к ней домой, а не в коктейль-бар. В наше
время надо торопиться, пока мы свободны. Но я знаю, будет ошибкой
применять такую тактику. Грубая торопливость может принести мне и победу,
и поражение. В любом случае ее настроение ничего хорошего не обещает. Я
гляжу на нее, думая о струнной музыке и о новых снегопадах, а она глядит
на серое небо.
Она говорит: "Я ощущаю, что они все время наблюдают за мной. Как
грифы в небе, летают и ждут. Готовы наброситься".
"Но есть возможность победить их. Когда они не наблюдают, мы можем
чуть-чуть насладиться жизнью".
"Они всегда наблюдают".
"Нет", - говорю я. - "Их не может быть столько. Иногда они наблюдают
за чем-то другим и в это время два человека могут сойтись и подарить друг
другу немного тепла".
"А какой смысл?"
"Вы слишком пессимистичны, Хэлен. Время от времени они месяцами не
обращают на нас внимания. У нас есть возможность. Есть".
Но я не могу пробиться к ней сквозь скорлупу страха. Она парализована
близостью Наездников и не желает начинать что-либо, боясь, что все будет
украдено нашими мучителями. Мы доходим до дома, где она живет, и я
надеюсь, что она замешкается и пригласит меня. Мгновенье она колеблется,
но только мгновенье. Она берет обеими руками мою руку, улыбается, но
улыбка исчезает, ее нет. Остаются только слова: "Завтра снова встретимся у
библиотеки. Днем".
Длинная, холодная дорога домой.
Этой ночью в меня просачивается пессимизм. Наверно безнадежно
пытаться нам спасти что-либо. Более того, с моей стороны плохо искать ее,
стыдно предлагать ненадежную любовь, когда я не свободен. В нашем мире,
говорю я себе, мы должны избегать других, чтобы никому не причинить вреда,
когда нас захватывают и оседлывают.
Я не иду к ней этим утром. Так будет лучше, убеждаю себя. Мне до нее
совсем нет дела. Представляю, как она стоит возле библиотеки и думает,
почему я опаздываю, становится обеспокоенной, нетерпеливой, раздраженной.
Она разозлится на меня из-за того, что я не пришел на свиданье. Но потом
злость утихнет и она быстро забудет меня.
Наступает понедельник. Я иду на работу.
Естественно, никто не напоминает о моем отсутствии. Все идет так,
будто я не исчезал. Этим утром рынок сильный. Работа захватывающая, и
только к обеду я вспоминаю о Хэлен. Но как только я начинаю думать о ней,
то уже не могу думать ни о чем другом. Моя трусость, из-за которой я не
пришел. Инфантильность черных мыслей субботней ночью. Зачем принимать
судьбу так пассивно? Я желаю сражаться прямо сейчас и добиться полной
надежности, несмотря ни на какие препятствия. Я глубоко убежден, что это
возможно. Может Наездники больше никогда нами не заинтересуются? А эта
беглая улыбка около ее дома, тогда, в субботу, эта мгновенная вспышка -
ведь это должно было показать мне, что за стеной страха в ней таятся такие
же надежды. Она ждала от меня инициативы. А вместо этого я сидел дома.
В обед я иду к библиотеке, убежденный, что напрасно.
Но она там. Ходит вдоль ступенек, а ветер бьет по ее стройной
фигурке. Я подхожу к ней.
Некоторое время она молчит. Наконец говорит: "Привет".
"Извините за вчерашнее".
"Я долго вас ждала".
Я вздрагиваю. "Я решил было, что не имеет смысла приходить. А затем
снова передумал".
Она пытается выглядеть сердитой, но я знаю, что она рада видеть меня
снова. Иначе зачем ей было приходить? Она не может скрыть внутреннее
удовлетворение. Я тоже. Я указываю рукой на коктейль-бар.
"Выпьете дайкири?", - говорю я. - "В знак примирения".
"О'кэй".
Сегодня бар переполнен, но мы находим свободную кабинку. Ее глаза
сверкают, такой я ее еще не видел. Я ощущаю, что барьер внутри нее
ломается.
"Вы меня уже меньше боитесь, Хэлен", - говорю я.
"Я никогда вас не боялась. Я боюсь того, что может случиться, если мы
все же рискнем".
"Не бойтесь. Не надо".
"Я пытаюсь. Но иногда все мне кажется безнадежным. С тех пор, как они
прибыли сюда..."
"Все равно мы можем попытаться жить, как нам хочется".
"Быть может".
"Мы обязаны. Давайте заключим соглашение, Хэлен. Долой мрачность.
Долой беспокойство об ужасах, которые могут прийти. Договорились?"
Пауза. А затем ее прохладная рука накрывает мою.
"Договорились".
Мы допиваем заказанное, я даю кредитную карточку для оплаты, и мы
выходим на улицу. Я хочу, чтобы она попросила меня не идти после обеда на
работу, а пойти к ней. Ведь это неизбежно, она меня попросит, так пусть
это случится как можно скорее.
Мы проходим квартал. Она меня не приглашает. Я чувствую ее внутреннюю
борьбу и ожидаю. Пусть борется, это приведет ее к решению без моей помощи.
Мы проходим еще квартал. Она держит меня под руку, но говорит только о
работе, о погоде, а это разговор на расстоянии. На следующем углу она
сворачивает от своего дома обратно к бару. Я стараюсь быть терпеливым.
Не торопись, говорю себе. Ее тело не является секретом для меня. Мы
начали наши отношения шиворот-навыворот, сперва с физической близости.
Теперь нужно время, чтобы вернуться к более трудному, к тому, что
некоторые люди называют любовью.
Но, конечно, она не осознает, что мы знали друг друга таким вот
образом. Ветер швыряет снежинки в наши лица и постепенно образом эти
холодные укусы пробуждают во мне желание быть честным по отношению к ней.
Я знаю, что должен сказать. Я обязан отказаться от своего нечестного
преимущества.
Я говорю ей: "Когда я был оседлан на прошлой неделе, у меня была
девушка, Хэлен".
"Зачем говорить сейчас об этом?"
"Я должен, Хэлен. Это была ты".
Она резко останавливается. Поворачивается ко мне. Вокруг спешат люди.
Лицо ее бледнеет, а на щеках появляются багровые пятна.
"Это не смешно, Чарлз".
"Я не шутил. Ты была со мной с ночи вторника до утра в пятницу".
"А как ты можешь знать это?"
"Я знаю. Знаю. Моя память чиста. Что-то остается. Я вижу все твое
тело".
"Прекрати, Чарлз".
"Нам было очень хорошо вместе", - говорю я. - "Мы, должно быть,
понравились Наездникам, потому что нам было хорошо. Когда я увидел тебя
снова - это было подобно пробуждению, а обнаружить, что сновидение было
реальностью, что эта девушка - вот она..."
"Нет!"
"Пойдем к тебе и начнем все сначала".
Она говорит: "Ты намеренно говоришь гадости, я не знаю почему, но
зачем тебе нужно было все испортить? Может, я была с тобой, может нет, но
ты не мог этого знать, и если ты не знал, тебе следовало держать язык за
зубами и..."
"У тебя родинка размером с десятицентовик", - говорю я, - "три дюйма
ниже левой груди".
Она рыдает и набрасывается на меня прямо на улице. Ее длинные
серебристые ногти царапают мои щеки, она бьет меня кулачками. Я хватаю ее.
Она бьет меня коленями. Никто не обращает на нас внимания. Все, кто
проходит мимо, считают, что мы оседланы и отворачиваются. Она в слепой
ярости, но я держу ее, как клещами, и она может только топать ногами и
хрипеть. Она напряжена и в предельном отчаяньи.
Тихо, убедительным тоном я говорю: "Мы победим их, Хэлен. Мы покончим
со всем, что они сделали. Не дерись со мной. Нет нужды. Я знаю - это
счастье, что я помню тебя, но позволь мне пойти к тебе и я докажу, что мы
с тобой предназначены друг для друга".
"Пусти меня".
"Пожалуйста. Зачем нам быть врагами? Я не хочу причинить тебе боль, я
люблю тебя, Хэлен. Когда мы были подростками, мы могли бы играть в любовь.
Я играл, и ты, наверно, тоже. Нам было по шестнадцать, семнадцать. Этот
шепот, тайные встречи - это была прекрасная игра, мы знали это. Но игра
закончилась. Нельзя дразниться и убегать. У нас так мало времени, пока мы
свободны... Нужно доверяться, быть открытыми..."
"Все это неправда".
"Нет. Только потому, что существует глупый обычай, когда двое людей,
сведенных вместе Наездниками, должны избегать друг друга, мы не обязаны
этому следовать. Хэлен, Хэлен".
Что-то в моем тоне успокаивает ее. Она перестает сопротивляться. Ее
напряженное тело расслабляется. Она глядит мне в лицо, ее заплаканное лицо
проясняется, глаза темнеют.
"Доверься мне", - говорю я, - "Верь мне, Хэлен!"
Она колеблется. Потом улыбается.
В это мгновенье я чувствую холод внутри черепа в затылке. Будто
стальная игла пронзает кость, мое тело деревенеет. Руки отпускают ее тело.
На мгновенье я теряю сознание, а когда туман рассеивается - все
изменилось.
"Чарлз?", - говорит она. - "Чарлз?".
Она засовывает кулачки в рот. Я поворачиваюсь и, не обращая внимания
на нее, возвращаюсь в коктейль-бар. В одной из передних кабинок сидит
молодой мужчина. Блестят его темные, напомаженные волосы. Щеки у него
гладкие. Его взгляд встречается с моим.
Я сажусь. Он заказывает выпивку. Мы не разговариваем.
Моя рука падает на его кисть и остается там. Бармен, обслуживающий
нас, неприязненно морщится, но ничего не говорит. Мы выпиваем свои
коктейли и ставим пустые стаканы.
"Пошли", - говорит молодой человек.
Я следую за ним.

1 2