Я поигрываю пилочкой для ногтей.— Ну что, красавчик Падовани, — обращаюсь я к корсиканцу, — мне кажется, весь блатной мир помрет со смеху, увидев твою физию в газете.Хорошо еще, что за убийство тебя отправят на гильотину, а не то тебе пришлось бы эмигрировать…Он пожимает квадратными плечами и тоном, который хотел бы сделать презрительным, хотя в нем сквозит тревога, шипит:— Как будто брехаловки станут печатать эту хреноту! Я разражаюсь хохотом.— Ты что, действительно никогда не видел, чего они печатают на первой странице? “Принц Ранье Монакский дает наследнику слабительное”.Или “Брижит Бардо стрижет ногти на ногах возле карусели”!Я не развиваю тему дальше.— Я покажу тебе газету. А пока ты можешь рассказать мне об отрезанной голове и взрывающемся письме… Это его тоже потрясает. Он хмурит брови, и вокруг летят крошки консервов.— Чего?У него невинный вид ребенка, слопавшего пять кило варенья.Я закуриваю сигарету. Пино хочет воспользоваться моим огоньком и подставляет свой погасший бычок. Я подношу пламя к его усу.— Умой этого урода, — прошу я Пинюша. — На него смотреть тошно.— Я сам займусь этим, — отзывается Берю. Он приносит ведерко воды, выливает его на голову Турку, а затем смятой газетой стирает маску из сала.— Падовани, — говорю я, когда он вернул себе — чуть не написал “человеческий” — свой обычный вид. — Падовани, нам известно, что именно ты положил человеческую голову в корзину требушатника… Тебя видела девушка по имени Маргарита Матье… Она дала свидетельские показания, и по ее описанию мы поняли, что таинственный расчленитель — это ты…Но у нас не было доказательств… Тогда мы поставили тебе ловушку, в которую ты и попал… Правда, не так, как я рассчитывал, увы! Твоя бомба разнесла Маргариту на куски, но этой посылкой ты выдал себя…Он перебивает меня:— Это все туфта! Туфта, слышите? Оставьте вашу брехню для фраеров, меня на это не купишь!.. Я требую адвоката! И немедленно!— Вот тебе адвокат! — отвечает Берюрье, рассекая ему бровь. — Он назначенный, но все равно хороший.Я выхожу в соседнюю комнату и звоню в службу, арестовавшую девку Турка.— Доставьте шлюху в мой кабинет. Немедленно.— Слушаюсь, господин комиссар.Увидев свою мочалку, корсикашка поджимает губы. Этого он не ожидал. Девица чувствует себя неуютно и старается избегать взгляда своего громилы. Она думает о том, что произойдет, если однажды они встретятся нос к носу. На улице Сэз начнется большой шухер!Я подхожу к девице.— Вы признаете, что по просьбе этого человека отправили вчера из почтового отделения на улице Ла Боэси довольно тяжелый конверт синего цвета? — спрашиваю я ее торжественным тоном.— Да, — шепчет она.Я делаю знак двум полицейским, конвоирующим ее. После их ухода наступает гробовая тишина. Я смотрю на Падовани, он на меня. Несмотря на высокомерный вид, в его взгляде читается растерянность.Возвращается Бертран, неся в металлических щипцах два еще влажных снимка.Он кладет их на мой стол и ждет дальнейших указаний. Я смотрю на фотографии и корчусь от безумного хохота.— Падо, ты обязательно должен это увидеть! Я подвигаю снимки к нему. Он колеблется, потом, движимый любопытством, смотрит. Его лицо становится белым.— Очень смешно, — снова шипит он.Я возвращаю снимки парню из лаборатории.— О'кей. Сделай мне их побольше. Это для подарков! Бертран исчезает. Я снимаю трубку телефона и набираю номер Ларута.— Алло! — щебечет телефонистка газеты.— “Франс суар”? — спрашиваю. — Соедините меня с Ларутом. Это комиссар Сан-Антонио.Через довольно короткий промежуток времени раздается голос труженика пера. Должно быть, он опять массирует округлости какой-нибудь девки, потому что в трубке слышится кудахтанье.— Ну что, пополняется ваша коллекция пуговиц от подвязок? спрашиваю. Он хохочет:— А, черт, Сан-Антонио… Когда вы позвонили, я держал редкий экземпляр. А как ваше расследование? Продвигается?— Потихоньку. Заезжайте. У меня для вас есть новости, а главное фотография, заслуживающая места на первой странице…— Еду.Довольный, я кладу трубку на место.— Ну вот, — говорю я крутому малому, — ситуация выглядит следующим образом. Или ты заговоришь, и я не передам журналисту твой портрет, или будешь молчать, и тогда — хана твоему авторитету… Выбирай…Он пожимает плечами.— Ладно, я все скажу… Я вздыхаю с облегчением.— Слушаю.— Снимите с меня этот ремень, — ворчит он. — Я из-за него задыхаюсь…— Дурить не будешь?— С этими браслетами на руках особо не подуришь. Ну че, обделались?В жизни надо уметь идти на риск.— “Обделались”! Что у тебя за выражения, Турок…Я киваю Берю:— Отвяжи его.— Ладно, — соглашается Толстяк. — Но предупреждаю сразу: если он хоть пальцем шевельнет, я расшибу ему морду молотком!Бандит улыбается. Берю проходит за кресло и расстегивает пряжку ремня.— Уф, — вздыхает Падовани. — Как хорошо… Он немного распрямляется, делает несколько коротких движений, чтобы размяться, потом улыбается мне.— Никогда не видел такого безмозглого мусора! — уверяет он.Тут он отпихивает Пино и бросается к открытому окну. Берюрье выкрикивает ругательство, но вмешаться мы не успеваем. Турок совершает великолепный прыжок головой вперед.В окне остается только прямоугольник чистого голубого неба.Я мысленно считаю: “Один.., два.., три.., че…” Удар. Да еще какой. На асфальт двора плюхаются сто кило мяса, упавшие с четвертого этажа. Глава 9 Мы ждем по меньшей мере минуту, прежде чем броситься к окну.Внизу, возле радиофицированной машины, лежит разбитое тело Турка.Подбегают шоферы конторы. Один из них поднимает голову посмотреть, с какой высоты этот малый спикировал.— Это вы его выкинули? — спрашивает он.— Морально — да, — ворчу я.Берюрье медленно опускает рукава рубашки.— Вот сволота! — кипит он. — Оставить нас в самый разгар беседы. Ни стыда, ни совести…— Да, — соглашается Пинюш, почесывая ногтем кожу возле глаза. — Мне кажется, мы за него неправильно взялись…— Надо было сделать ему укол пендальдала, — подсказывает Толстяк.— Чего? — удивляюсь я.— Ну, этого препарата, что развязывает языки…— Серость! Это называется пентотал!— Ты все время придираешься к словам, Сан-А. Ты прям какой-то пурист!А пурист сейчас выглядит бледно. Всей троицей мы гуськом спускаемся посмотреть на труп.Смерть не сделала Падовани красивее. Он сейчас больше похож на отбивную, чем на ярмарочного силача. Его башка буквально раскололась на части, а руки-ноги все переломаны. Его можно соскребать ложечкой.Пинюш, добросовестный как всегда, опускается на колени и начинает обыскивать мертвеца. Он достает из карманов бумажник, золотую авторучку, турецкие сигареты (слабость этого амбала), золотые часы и шелковый платок. Важная деталь: к углу платка привязан огромный перстень-печатка, украшенный здоровым бриллиантом размером с фасолину.Я пытаюсь надеть печатку на руку мертвеца, но кольцо слишком узко для толстых пальцев громилы. По-моему, он взял его на гоп-стопе и выжидал время, чтобы сплавить…Забрав бумажник, я возвращаюсь к себе в кабинет.Устроившись поудобнее, со стаканом виски под рукой, я начинаю изучать содержимое лопатника из крокодиловой кожи. В нем тысяча долларов сотенными купюрами, водительские права на имя Падовани, пятьсот сорок французских франков, фотография малышки Мари-Жанны, изображенной в купальнике на пляже, и лотерейный билет — тираж должен состояться на днях.В общем, ничего такого, что могло бы навести на след.Я продвинулся к разгадке в том смысле, что нашел виновного, но по-прежнему ничего не знаю о его первой жертве, равно как и о мотиве убийства.В дверь стучит Ларут.— Привет, комиссар, — говорит он. — Что новенького? Я начинаю беситься.— Сейчас не время, старина, извините… Но от журналистов отделаться еще сложнее, чем от хронической экземы.— Вы меня позвали из-за какой-то интересной фотографии…— За этим идите во двор.— Что происходит?— Вам объяснят. Простите, но я больше не могу уделить вам ни секунды.Он выходит разъяренным. Я снимаю трубку телефона.— Приведите ко мне девку!Смерть ее амбала меня озадачила. Блатные редко кончают жизнь самоубийством. Я знаю, что для него все было кончено, он должен был отправиться на гильотину и понимал, что это неизбежно, но я все-таки никак не могу понять глубинную причину его прыжка. Испугался оказаться выставленным на посмешище? Или был потрясен предательством своей подружки?В кабинет опять вводят Мари-Жанну.Увидев, что ее парня здесь больше нет, она немного приободряется.Я делаю конвойным знак поднимать паруса и встаю перед ней.— Слушай, девочка, у меня больше нет времени с тобой возиться. Вот как обстоят наши дела: твой дружок не захотел расколоться и от всего отпирается. Поскольку у меня нет против него формальных улик, а он малый хитрый, мне придется его выпустить. Ставлю штаны зуава против руки моей сестры, что после того, что произошло, Турок тебя пришьет.Ты ж его знаешь: он парень нервный. А трепка, которую мы ему задали, еще больше ухудшила его настроение.Я выбрал правильный тон. Она бледнеет, и ее глаза расширяются от страха.— В общем, если хочешь сохранить свои кости в целости, тебе остается одно: расколоться на полную. Тогда мы прижмем Турка, и это пойдет на пользу твоему здоровью. Что ты об этом думаешь?Она согласна на тысячу процентов.— Да, да, — блеет она. — Но я ничего не знаю… Он дал мне вчера конверт и велел отнести его на почту. И все!Эта дура даже не сечет, что и это тянет на хорошее обвинение!— Оставим историю с конвертом. Меня больше интересует другое дело.О нем ты что-нибудь можешь рассказать?— Нет. Скрытнее моего мужика никого нет. Могила. Это она удачно выразилась: Турок теперь — могила. Я бы даже сказал — мавзолей!Я немного размышляю, чтобы проветрить мозги.— Ладно, подожди, подойдем к делу с другой стороны. Беру листок бумаги и карандаш.— Где вы оба обретаетесь?— В гостинице “Серебряный берег” на улице Милан.— Номер комнаты?— Четырнадцать.— С кем он водит знакомство? Она пожимает плечами.— Пфф… С ребятами с Монмартра…— Мне нужны имена! Она размышляет:— Боб Шалун… Греноблец… Маньен Улыбчивый… Их настоящих имен я не знаю.— С этим я как-нибудь разберусь… Скажи, тебе в последнее время не казалось, что Турок провернул деликатное дельце?— О! По нему никогда ничего не понять… Чтобы узнать, о чем он думает, надо встать очень рано!— По ночам он работал?— Да, изредка. Но он мне никогда ничего не говорил. Турок был прямо-таки герметичным субъектом. Не из тех лопухов, что доверяются бабам. Он прекрасно знал, что они мелют языком, как помелом! Вы делитесь с ними секретами, но не успели вы еще закончить, как они мысленно составляют список тех, кому можно пересказать эту историю.— Это все, что тебе известно?— Да, клянусь вам!И она торжественно вытягивает руку.— Ты чего делаешь? — смеюсь я. — Дождя нет. Обиженная, она опускает лапу.— Со своими приятелями он встречался в “Баре Друзей”?— Да.Ай! Вот этого я и боялся. В данный момент господа блатные уже в курсе циркового представления, которое мы там устроили. В среде урок началось большое волнение. Спасайся кто может! Простившись со своими шлюшками и погладив напоследок их упругие груди, они ложатся на дно.Даже если я сумею схватить дружков Турка, вовсе не обязательно, что они были его сообщниками.Мне в голову приходит одна идея. И очень даже неплохая…Я высовываюсь из окна. Ларут фотографирует мертвеца. Я его окликаю:— Не уходите, не поговорив со мной, Ларут. Это крайне важно.Затем я вызываю конвой Мари-Жанны и отдаю распоряжение:— Слушайте внимательно, ребята. Сейчас два часа пополудни. Вы продержите эту девицу до восьми часов, потом привезете ее на машине на улицу Милан и высадите в пятидесяти метрах от гостиницы “Серебряный берег”. Понятно?— Понятно, патрон.Я обращаюсь к скромной труженице панели:— Вернешься в гостиницу, как обычно, и поднимешься прямиком в свой номер, ясно? Она утвердительно кивает.— Не говори ни слова, кроме “здрасте” хозяину гостиницы или горничной. Ни слова о том, что с тобой приключилось, ты меня понимаешь? Будь внимательна, даже стены имеют уши… Если не сделаешь все точно так, как я говорю, пеняй на себя.Она подтверждает свое полное согласие с моими словами.— А когда я приду в номер? — спрашивает она.Я улыбаюсь.— Не ломай себе голову. Продолжения программы не знаю даже я сам.Это будет сюрприз… Я отвожу обоих агентов в сторону.— Падовани только что покончил с собой, выбросившись из этого окна, — сообщаю я им тихим голосом.— Мы знаем, — отвечают они.Их скромность заслуживает всяческих похвал.— Браво, мальчики! Раскладушке ни слова… Она не должна знать, что случилось, иначе весь мой план рухнет.— Не беспокойтесь, патрон… Мы составим ей компанию до восьми вечера.— Покормите ее, это ее как-то займет…В эту секунду в мой кабинет врывается Ларут.— Вот это да! — орет он. — Новость так новость!Я подскакиваю к нему и, прижав палец к губам, даю понять, чтобы он замолчал.Он закрывает рот, потом смотрит на Мари-Жанну.— Кто эта особа?— Наступит день, и я вам скажу. Может быть, — отвечаю я, стараясь говорить как можно более веселым тоном. Конвоиры уводят киску. Ларут и я остаемся вдвоем. Я вытираю лоб рукавом.— Вы вогнали меня в дрожь, — признаюсь я ему. — Если бы вы сообщили этой девице о смерти ее дружка, мой план накрылся бы.Я подталкиваю его к столу.— Присядьте, Ларут. Я хочу попросить вас о новой отсрочке…Он хмурит брови.— Ах, вот оно что!В его голосе звучат недобрые нотки.— Не пишите о смерти Падовани до завтрашнего дня. Он встает, прохаживается по кабинету, затем кладет руки на лежащий на моем столе блокнот и наклоняется ко мне.— Хрен вам, комиссар!— Простите?— Я сказал: хрен вам. Мне осточертели ваша трепотня, ваши отсрочки, ваши блестящие комбинации… Моя работа — информировать читателей раньше моих коллег. Вот уже два дня вы не даете мне опубликовать материал для первой полосы. Хватит!.. Мне очень жаль, но я буду делать свое дело.Вид у него очень решительный.— Одну секунду, — говорю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14