Клиффорд САЙМАК
СПЕЦИФИКА СЛУЖБЫ


Ему снился родной дом, и когда он проснулся, то долго не открывал
глаз, силясь удержать видение. Что-то осталось, но это "что-то" было
смутно, размыто, лишено отчетливости и красок. Родной дом... Он
представлял себе его, знал, какой он, мог воскресить в памяти далекое,
недосягаемое, но нет - во сне все было ярче!
И все-таки он не открывал глаз, так как слишком хорошо знал, что
предстанет его взгляду, и всячески оттягивал встречу с грязной, неуютной
конурой, в которой находился. "Если бы только грязь и отсутствие уюта, -
подумал он, - а то ведь еще это тоскливое одиночество, это чувство, что ты
на чужбине". Пока глаза закрыты, можно делать вид, будто суровой
действительности нет, но он уже на грани, щупальца реальности уже
протянулись к полной тепла и задушевности картине, которую он тщится
сохранить в уме...
Все, дольше нельзя. Ткань сновидения стала чересчур тонкой и редкой,
чтобы противостоять реальности. Хочешь не хочешь, открывай глаза.
Так и есть: отвратительно. Неуютно, грязно, безотрадно, и кругом
притаилась эта враждебность, от которой можно сойти с ума. Теперь - взять
себя в руки, собраться с духом и встать, начать еще один мучительный день.
Штукатурка на потолке потрескалась, осыпалась, получились большие
безобразные кляксы. Краска на стенах шелушилась, темные потеки напоминали
о дождях. И запах. Затхлый запах давно не проветриваемого жилого
помещения...
Глядя на потолок, он пытался представить себе небо. Когда-то он мог
увидеть его сквозь любой потолок. Потому что небо было его стихией, небо и
пустынный привольный космос за ним. Теперь он их лишился, они ему больше
не принадлежат.
Пометка в трудовой книжке, выговор в личном деле - все, что
требуется, чтобы погубить карьеру человека, навсегда сокрушить все надежды
и обречь его на изгнание на чужой планете.
Он сел на край кровати, нашарил пяткой брошенные на пол брюки, надел
их, втиснул ноги в ботинки, встал.
Тесная, скверная комнатка. И дешевая. Настанет день, когда ему даже
такая будет не по карману. Деньги на исходе, и, когда последние уйдут,
придется искать работу, любую работу. Может, стоило позаботиться об этом
раньше, не тянуть до последнего? Но он не мог себя заставить. Связаться с
работой, осесть здесь - значит признать свое поражение, поставить крест на
мечте о возвращении домой.
"Дурак, - сказал он себе, - и что тебя потянуло в космос?" Эх,
попасть бы только домой, на Марс, и больше его канатом из дома не
вытянуть. Вернется на ферму, займется хозяйством, как отец хотел. Женится
на Элен, осядет, пусть другие дурни с риском для жизни носятся по
солнечной системе.
Романтика... Это она кружит голову мальчишкам, юнцам с восторженными
глазами. Романтика дальних странствий, дебрей космоса с лучистыми зрачками
звезд, романтика поющих двигателей, холодного булата, вспарывающего
черноту и безлюдье пустоты, романтика воплощенных в комочке плоти куража и
удали, бросающих вызов пустоте.
А романтики-то не было. Был тяжелый труд, вечное напряжение и щемящая
тревога, точащий душу страх, который ловил перебои в работе силового
устройства... звонкий удар о металлическую оболочку... любую из тысяч бед,
подстерегающих человека в космосе.
Он взял с ночного столика бумажник, сунул его в карман, вышел в
коридор и спустился по шаткой лестнице вниз.
Покосившаяся, ветхая терраса. И зелень, неистовая, буйная зелень
Земли. Мерзкий, отвратительный цвет, который оглушает и вызывает
внутренний отпор. Все зеленое: трава, кусты, каждое дерево. Если смотреть
на зелень чересчур долго, так и кажется, что она пульсирует, трепещет
потайной жизнью, и ведь нет спасения от нее, разве что запереться
где-нибудь.
Зелень, яркое солнце, изнуряющий зной - все это делает Землю
невыносимой. Правда, от света можно уйти, с жарой тоже можно как-то
справиться, но зелень вездесуща.
Он спустился с крыльца, ища в кармане сигареты. Нащупал смятую пачку
и в ней единственную смятую сигарету. Прилепил ее к губе, выбросил пачку и
остановился в воротах, соображая, что делать дальше.
Но это усилие мысли было показным, он заранее знал, как поступит.
Выбора не было. Одно и то же повторялось изо дня в день уже которую
неделю. То же будет и сегодня, и завтра, и послезавтра, пока не уйдет
последний цент.
А потом - да, что потом?
Поступить на работу и попытаться хоть что-то из этого извлечь? Копить
деньги, пока не наберется на билет до Марса? Пусть любая должность на
корабле ему заказана, но ведь пассажира-то они обязаны взять! Эх, пустые
расчеты все это... Чтобы накопить достаточно, нужно двадцать лет, а где
они?
Он закурил и побрел по улице. Даже сквозь сигаретный дым он ощущал
запах ненавистной зелени.
Миновав десять кварталов, он очутился у космодрома. Над полем
возвышался корабль. Он постоял, глядя на него, затем направился к убогому
ресторанчику позавтракать.
"Корабль, - думал он. - Обнадеживающий признак". В иные дни ни одного
не увидишь, а иногда сразу три-четыре. Сегодня есть корабль; может, тот
с_а_м_ы_й_.
"Когда-нибудь, - сказал он себе, - найду же я корабль, который
доставит меня домой". Корабль, которому до зарезу будет нужен механик, и
капитан закроет глаза на злополучную запись в трудовой книжке.
Но он знал, что обманывает себя. Каждый день он говорит себе одно и
то же. Вероятно, чтобы оправдать свои ежедневные визиты в отдел найма.
Самообман, который помогает сохранить надежду, не пасть духом. Самообман,
который позволяет даже кое-как терпеть мрачную, душную конуру и зеленую
Землю.
Он вошел в ресторан и сел за столик.
Подошла официантка, чтобы принять заказ.
- Опять оладьи? - спросила она.
Он кивнул. Оладьи - дешевая и сытная пища, а ему надо подольше
растянуть деньги.
- Сегодня вы найдете свой корабль, - сказала официантка. - У меня
такое чувство.
- Возможно, - отозвался он, не очень-то веря.
- Я знаю, что у вас на душе, - продолжала официантка. - Знаю, как это
тяжело. Сама мучилась тоской по родине, когда впервые уехала из дому.
Думала, умру.
Он промолчал, чувствуя, что ответить - значит уронить свое
достоинство. Хотя на кой оно черт ему теперь, это достоинство!
Конечно, речь шла не об обычной тоске по родине. Это уже планетная
ностальгия, тоска по другой культуре, боль от разлуки со всем, к чему
привык и к чему привязан.
И тут, сидя в ожидании оладий, он воскресил в памяти сон: уходящие в
даль красные увалы, ласкающий кожу сухой, прохладный воздух, блеск звезд в
сумерках, волшебное золото отдаленных песчаных бурь. И низенький дом
жмется к земле, и на террасе, обращенной к закату, неподвижно сидит в
кресле седой старик...
Официантка принесла оладьи.
"Настанет день, - мысленно сказал он, - когда я не смогу больше
выносить этого самоистязания, этой жалости к самому себе". Он давно ее
раскусил, и давно пора от нее избавиться. И тем не менее мирился с ней,
больше того, она стала определять его помыслы и поступки. Она была его
щитом и самооправданием, движущей силой, которая поддерживала его на ходу.
Он доел оладьи и расплатился.
- Счастливо, - сказала официантка, улыбаясь.
- Спасибо, - ответил он.
Он потащился по дороге, по скрипучему гравию, и солнце припекало ему
спину, но хоть от зелени он был избавлен. Космодром голый, безжизненный -
обожженный и обнаженный.
Он достиг цели и подошел к конторке.
- Опять вы, - сказал уполномоченный по найму.
- Есть рейс на Марс?
- Нет. Хотя постойте. Тут недавно один справлялся...
Уполномоченный поднялся, вышел за дверь и стал кого-то звать.
Через несколько минут он вернулся к конторке.
За ним шел свирепый тяжеловес. На голове у тяжеловеса была фуражка с
потертыми, тусклыми буквами "КАПИТАН". В остальном костюм никак не отвечал
его званию.
- Вот этот человек, - сказал уполномоченный капитану. - Имя - Энсон
Купер. Механик первого класса, но личное дело...
- К черту личное дело! - рявкнул капитан. Он обратился к Куперу: -
"Моррисоны" знаете?
- С пеленок, - ответил Купер.
Это была неправда, но он был уверен, что справится с двигателями.
- Они в общем-то ничего, - продолжал капитан, - только иногда
барахлят немного, капризничают. Придется вам понянчиться с ними. Глаз не
сводить с них. Зазеваетесь - пиши пропало.
- Как-нибудь, - сказал Купер.
- Мой механик подвел меня, сбежал. - Капитан плюнул на пол,
демонстрируя презрение к дезертирующим механикам. - Слабоват в коленках
оказался.
- У меня коленки в порядке, - твердо сказал Купер.
Он знал, что его ждет. Но выбора не было. Путь на Марс лежал через
"моррисоны".
- Что ж, тогда пошли, - сказал капитан.
- Минутку, - вмешался уполномоченный. - Так это не делается. Вы
обязаны дать ему время собрать свои пожитки.
- Мне нечего собирать, - вставил Купер, вспоминая жалкое барахло,
которое осталось в гостинице. Ничего стоящего.
- Вам должно быть ясно, - продолжал уполномоченный, обращаясь к
капитану: - Союз не может поручиться за человека с таким личным делом.
- А мне наплевать, - отрезал капитан. - Лишь бы он знал толк в
двигателях. Больше мне ничего не надо.
Идти до корабля было далеко. Он и новый-то не представлял собой
ничего особенного, а с годами не стал лучше. Да, на таком вообще летать -
пытка, не говоря уж о том, чтобы нянчиться с "моррисонами"...
- Не рассыплется, не бойтесь, - сказал капитан. - Он протянет дольше,
чем вы думаете. Просто удивительно, на что способна такая посудина, всем
чертям назло.
"Только еще один рейс, - подумал Купер. - Чтобы доставить меня на
Марс. А там пусть рассыпается".
- Корабль великолепен, - сказал он совершенно искренне.
Он подошел к могучему стабилизатору и положил на него ладонь. Тяжелый
металл, краска давно облупилась, рябой от коррозии, и холодок затаился в
толще, точно корабль еще не отдал всю впитавшуюся в него космическую
стужу.
"Наконец, - подумал он. - После стольких недель ожидания вот оно
наконец, стальное произведение инженерного искусства, которое доставит
меня домой".
Он вернулся туда, где стоял капитан.
- Приступим, что ли, - сказал он. - Хочу посмотреть на двигатели.
- Они в порядке, - ответил капитан.
- Возможно. Все-таки я их проверю.
Он ждал, что двигатели будут в скверном состоянии, но не настолько.
На что уж корабль выглядел жалко, а "моррисоны" оказались еще хуже.
- Тут надо поработать, - сказал он. - С такими двигателями нельзя
выходить в рейс.
Капитан вспылил и выругался:
- Учтите, вылетаем на рассвете! Срочное задание!
- На рассвете и вылетим, - отрезал Купер. - Вы только не
вмешивайтесь.
Он расставил людей по местам и сам проработал четырнадцать часов
подряд без передышки, не спал и не ел. После чего зажал большой палец в
кулаке и доложил капитану, что все готово.
Они благополучно прошли атмосферу. Купер разжал кулак и облегченно
вздохнул. Теперь только следить за тем, чтобы не было перебоев.
Капитан вызвал его к себе и поставил на стол бутылку.
- А вы справились куда лучше, чем я ожидал, мистер Купер.
Купер покачал головой.
- Мы еще не прилетели, капитан. Впереди немалый путь.
- Мистер Купер, - сказал капитан, - вы знаете, что мы везем?
Купер покачал головой.
- Лекарства, - сказал капитан. - Там эпидемия. Только наш корабль был
более или менее готов к рейсу. Вот нас и послали.
- Дали бы сперва сделать капитальный ремонт двигателей.
- Время не позволило. Каждая минута на счету.
Купер глотнул из рюмки, оглушенный всеобъемлющей усталостью.
- Эпидемия, говорите? А что именно?
- Песчаная лихорадка, - ответил капитан. - Знаете, наверно.
Смертельный ужас холодком пополз по спине Купера.
- Знаю. - Он допил виски и встал. - Я пошел, начальник. Надо
присмотреть за двигателями.
- Мы надеемся на вас, мистер Купер. Нужно добраться.
Он вернулся в машинное отделение и упал в кресло, слушая пение
двигателей, пронизавшее все клеточки корабля. Они должны работать без
перебоев. Теперь это яснее, чем когда-либо. Дело не только в том, чтобы
вернуться домой: родная планета ждет лекарства.
"Обещаю, - сказал он сам себе. - Обещаю, что мы долетим".
Он не щадил команду, не щадил себя - изо дня в день, под выматывающий
душу, почти нестерпимый вой дюз и гром этих чертовых "моррисонов".
Какой там сон - хорошо, если удавалось прикорнуть на несколько минут.
Какой там обед - разве что перекусишь чуток на ходу. Работа, работа, но
еще хуже - надзор, ожидание, все тело напряжено: сейчас начнут
заикаться... Или лязгнет металл, возвещая беду.
"И зачем только, - билась в голове смутная мысль, - человек выходит в
космос? С какой стати идет на такую работу?" Конечно, здесь, в машинном,
рядом с изношенными двигателями, чувствуешь себя хуже, чем в других
отсеках. Но и там не сладко. Атмосфера корабля насыщена нервозностью, но
хуже всего - черный, гнетущий страх перед космосом, перед тем, что космос
может сделать с кораблем и людьми на борту.
На новых, более крупных кораблях обстановка вроде получше, да и то
ненамного. По-прежнему принято пичкать успокоительным пассажиров и
переселенцев, летящих осваивать другие планеты. Чтобы не нервничали, не
реагировали так остро на неудобства, не поддавались панике.
Но с командой так не поступишь. Она должна быть начеку, готовая ко
всему. Она обязана все снести.
Возможно, придет пора, когда корабли будут достаточно велики,
двигатели и горючее достаточно совершенны, когда поумерится страх человека
перед пустотой космоса.
1 2