Выглядит это так, будто автор дневника жил в то время и был свидетелем
того, что записывал. Вроде бы он не был в числе товарищей Иисуса, но
каким-то образом был поблизости. Ну, вроде прихлебателя. Нет никакого
намека на то, кем он был.
Архиепископ помолчал, по-совиному глядя на Дункана.
- Ты понимаешь, конечно, какое значение может иметь этот документ,
если он подлинный?
- Да, конечно, - ответил Дункан. - Он может дать нам детальный, день
за днем, отчет о деяниях господа.
- Не только это, сын, - вмешался отец. - Это был бы отчет очевидца.
Это явилось бы доказательством, что человек по имени Иисус действительно
существовал.
- Но я не могу...
- Твой отец говорит правду, - перебил архиепископ. - Если не считать
этих нескольких листов манускрипта, у нас нет ничего, что могло бы служить
доказательством историчности Иисуса. Существует несколько отрывочных
записей, показывающих, что такой человек был, но все они сомнительны.
Может, явная подделка, может, интерполяция, а может, искажения при
переписке монахами, чья набожность иной раз оказывалась выше человечности.
Мы верим без доказательств. Святая церковь не сомневается в существовании
христа, но наша религия основана на вере, а не на доказательствах. Мы о
них не думаем. Однако перед нами такое множество неверных и язычников, что
о доказательствах приходится подумать. Если этот манускрипт является
доказательством, наша мать-церковь сможет с его помощью убедить тех, кто
не разделяет нашей веры.
- А также, - добавил отец, - устранит сомнения и скептицизм внутри
самой церкви.
- Но вы сказали, что это может быть мистификацией.
- Может, - согласился архиепископ. - Мы склонны думать, что нет. Но
отец Джонатан из нашего аббатства не может произвести экспертизу. Нам
нужен ученый, знающий арамейский язык, изменения, происшедшие в нем, время
этих изменений. За прошедшие столетия в этом языке было множество
диалектов. Современный диалект, на котором еще говорят в некоторых уголках
восточного мира, конечно, очень отличается от того, на каком говорили во
времена христа, и даже тогда в разных частях страны были разные диалекты.
- Я счастлив, - сказал Дункан, - что такая важная вещь вышла из этого
дома, но я не понимаю... Вы сказали, что я...
- Во всем мире есть только один человек, который может сказать,
подлинный это манускрипт или нет. Этот человек живет в Оксенфорде.
- Оксенфорд? На юге?
- Именно. Он живет в маленькой общине ученых, которая за последнее
столетие...
- Между нами и Оксенфордом лежат разоренные земли, - сказал отец.
- Мы думаем, - подхватил архиепископ, - что маленький отряд
мужественных и преданных людей может проскользнуть через них. Мы с твоим
отцом подумывали, не послать ли рукопись морем, но у тех берегов столько
пиратов, что честное судно едва ли осмелится бросить там якорь.
- Насколько мал должен быть отряд?
- Как можно меньше, - ответил отец. - Мы не можем послать полк
вооруженных людей через половину Британии. Такие силы привлекут к себе
слишком много внимания. А маленький отряд, идущий тихо и незаметно, может
иметь больше шансов. Конечно, скверно, что отряду придется идти через
разоренные земли, но окружного пути нет. Экспедиция была бы много легче,
если бы мы знали, где сейчас находятся разрушители, но по нашим сведениям,
они могут быть в любом месте на севере. Правда, на прошлой неделе мы
получили более новые сообщения: похоже, что разрушители двигаются в
восточном направлении.
Его преосвященство торжественно кивнул.
- Прямо на нас, - отметил он.
- Вы имеете в виду Стэндиш Хауз?
Отец Дункана слегка улыбнулся.
- За нас здесь не бойся, сынок. Этот старый замок стоит почти тысячу
лет, и кто только на него не кидался. Но если отряд хочет добраться до
Оксенфорда, ему надо выступить как можно скорее, пока Орда разрушителей не
подошла к нашим дверям.
- Вы думаете, что я...
- Да, - ответил отец. - Мы думали об этом.
- Мы не знаем лучшего человека для этого дела, - сказал его
преосвященство. - Но ты будешь решать сам. Путешествие будет отягощено
большой опасностью.
- Если ты решишь поехать, - сказал отец, - у тебя будет больше шансов
на успех, чем у кого-либо другого. Если бы я думал иначе, мы бы не подняли
этого вопроса.
- Он отлично тренирован в военном искусстве, - обратился архиепископ
к хозяину замка. - Я бы сказал, хотя лично в этом не разбираюсь, что ваш
сын - лучший меченосец на севере. Он очень много читал об исторических
войнах...
- Но я ни разу не поднимал меча во гневе, - запротестовал Дункан. - Я
больше знаком с фехтованием. Мы столько лет жили мирно, столько лет не
было войн...
- Так тебя не посылают в сражение, - мягко заметил отец. - Чем меньше
ты будешь сражаться, тем лучше. Твое дело - пройти незамеченным через
разоренные земли.
- Но ведь вполне возможно, что мы наткнемся на разрушителей. Полагаю,
что я каким-нибудь образом выкручусь, хотя это совсем не та роль, в
которой я представлял себя. Мои интересы, как у моего отца и деда, лежат в
поместье, в людях, в земле...
- В этом ты не одинок, - отозвался отец. - Многие Стэндиши жили на
этой земле, но, если было нужно, уходили за нее сражаться, и никто из них
не опозорил свой род. Так что перед тобой длинная цепь воинов.
- Кровь скажется, - важно произнес архиепископ. - Кровь всегда
сказывается. Хорошие старые фамилии вроде Стэндишей - оплот Британии и
господа нашего.
- Ладно, - сказал Дункан. - Раз уж вы так решили, раз хотите, чтобы я
участвовал в этой вылазке на юг, то хоть расскажите мне все, что вы знаете
о разрушителях и разоренных землях.
- Известно только, что это цикличный феномен, - сказал архиепископ. -
Цикл начинается в разных местах примерно каждые пять столетий. Мы знаем,
что около пятисот лет назад это произошло в Иберии. За пятьсот лет до
этого - в Македонии. Есть указания, что еще раньше то же самое было в
Сирии. В область вторгается рой демонов и различных духов. Они сметают
перед собой все. Жителей убивают, дома сжигают. Местность остается в
полном запустении. Такая ситуация существует неопределенное число лет - от
двух-трех до десяти, а то и больше. Затем злые силы вроде бы уходят, народ
снова заселяет страну, хотя требуется не меньше ста лет, чтобы
восстановить ее. Демоны и их когорты назывались по разному. В этом
последнем великом вторжении их зовут разрушителями. Когда-то они звались
Ордой. Но главное, конечно, сущность этого феномена. Многие ученые ломали
себе голову над причинами его возникновения, дошли чуть ли не до сказочных
теорий, но ничего реального не придумали. Ясное дело, никто из них, в
сущности, не пытался исследовать пострадавший район, и я их за это не
порицаю...
- А теперь, - перебил отец, - вы предполагаете, что мой сын...
- Я не предполагаю, что он будет исследовать. Он должен только
постараться пройти через пострадавшую область. Не будь этот Вайс из
Оксенфорда так стар, мы могли бы и подождать, но он очень стар и, по
последним сведениям, сильно слабеет. Из него уже песок сыплется. Того и
гляди, он отойдет к небесным наградам. А он единственная наша надежда. Я
не знаю больше никого, кто мог судить о манускрипте.
- А если манускрипт пропадет до того, как будет доставлен в
Оксенфорд? - спросил Дункан.
- Такое может случиться, хотя я знаю, что ты будешь беречь его, как
свою жизнь.
- Любой так сделает, - ответил Дункан.
- Это драгоценная вещь, - проговорил его преосвященство, - возможно,
самая драгоценная во всем христианском мире. В этих нескольких листах,
быть может, заключена будущая надежда человечества.
- Вы можете послать копию.
- Нет, - сказал архиепископ, - посылать надо оригинал. Как бы
тщательно ни скопировали - а у нас в аббатстве есть копиисты великого ума
- они могут нечаянно пропустить какую-нибудь характерную деталь, которая
окажется существенной при определении подлинности. Мы сняли две копии, они
будут храниться в аббатстве под семью замками. Если оригинал будет
потерян, у нас останется хотя бы текст, но потеря оригинала будет
катастрофой.
- А если Вайс установит подлинность текста, но поднимет вопрос о
пергаменте и чернилах? Вдруг он не настолько в них разбирается?
- Сомневаюсь, - возразил архиепископ, - что он поднимет этот вопрос.
Со своими товарищами - учеными он решит все вопросы, если признает
рукопись подлинной по тексту. Но если все же возникнут такие вопросы, ты
найдешь другого ученого. Там должны быть и такие, кто понимает толк в
чернилах и пергаменте.
- Ваше преосвященство, - сказал отец, - вы говорили, что были теории
насчет разоренных земель, насчет причин этого разорения. Нет ли среди этих
теорий приемлемой для нас?
- Трудно выбрать. Все они весьма изобретательны, некоторые обманчивы
и логически ненадежны. Только одна, пожалуй, кажется мне более разумной -
что разоренные земли используются для восстановления мировых сил зла -
возможно, они иногда нуждаются в покое для обсуждения своих целей, для
самоукрепления и восстановления своих сил. Вот они и опустошают местность,
превращают ее в место ужаса и отчаяния, что служит им защитным барьером
против вмешательства, пока они выполняют какие-нибудь нечестивые ритуалы,
необходимые для усиления их на следующие пятьсот лет деятельности зла.
Тот, кто предложил эту теорию, хотел доказать, что ослабление зла
происходит за несколько лет до разрушения земель и некоторое время после
этого великого прироста зла, но я сомневаюсь, что ученому это удастся. Для
такого изучения слишком мало данных.
- Если это правда, - сказал Дункан, - тогда наш маленький отряд, идя
очень осторожно и избегая столкновений, сможет, пожалуй, пройти
незамеченным. Силы зла, убежденные, что опустошение защищает их, будут
менее насторожены, чем при других обстоятельствах, и будут заниматься
своими делами.
- Пожалуй, ты прав, - согласился отец.
Архиепископ молча слушал разговор отца и сына, сложив руки на животе
и полузакрыв глаза, будто боролся с какой-то мыслью. Наконец он
зашевелился и сказал:
- Мне кажется, надо серьезно изучать эти великие силы зла, выпущенные
в мир за бесчисленные столетия. Мы все время отвечали на это ужасом,
объясняли бессмысленным суеверием. Нельзя сказать, что те рассказы,
которые мы слышали, безосновательны. Некоторые из них правдивы, другие
даже документальны, но немало среди них и вранья, глупых крестьянских
сказок, придуманных от безделья. В сущности, у крестьян мало развлечений,
только шутки да блуд, вот их и привлекают всякие глупые россказни.
Россказни эти только затемняют дело, а мы должны сосредоточиться на
понимании этого зла. И у нас ведь хватает глупостей: есть чары и
заклинания, чтобы отогнать дьявола, рассказы о людях, превращенных в собак
или во что-нибудь худшее. Мы верим, что вулканы могут быть вратами ада. Не
так давно мы слышали, что какие-то глупые монахи спустились в шахту и
обнаружили там чистилище. Такого рода вещи нам не нужны. Нам нужно понять
зло, потому что только понимание окажется для нас почвой, на которой мы
сможем сражаться со злом. Мы должны начать эффективную борьбу не только за
мир в наших мыслях, за какую-то меру свободы от оскорблений,
несправедливости и боли, которые зло посылает на нас, но и за рост нашей
цивилизации. Подумать только, мы столетиями были застойным обществом, мы
не прогрессировали. То, что делается каждый день в этом поместье и во всем
мире, ни на йоту не изменилось за тысячу лет. Сеют семена и собирают
урожай, молотят, как молотили всегда, поля вспахивают теми же
малопригодными орудиями, крестьяне так же голодают...
- В этом поместье они не голодают, - возразил отец Дункана. - Здесь
никто не голодает. Мы смотрим за своими людьми, а они смотрят за нами. Мы
делаем запасы на черный день, и когда такой день приходит, хотя это редко
бывает, у нас есть пища для всех и...
- Милорд, - сказал архиепископ, - простите меня, но я говорил вообще.
То, что я сказал, не относится к вашему поместью. Я прекрасно знаю это, но
в целом, дело обстоит так, как я сказал.
- Наша семья, - продолжал лорд Стэндиш, - управляет этими землями
почти десять столетий. И, как управляющие страной, мы принимаем на себя
безусловную ответственность...
- Простите, но я не имел в виду ваш дом. Я могу продолжать?
- Сожалею, что прервал вас, но я обязан был разъяснить, что в Стэндиш
Хаузе никто не голодает.
- Я понял, - сказал архиепископ. - Вернемся к тому, о чем я говорил.
Я считаю, что великий груз зла, который лег на наши плечи, работал против
любого прогресса. Так было всегда: в древние времена люди изобрели колесо,
сделали глиняную посуду, приручили животных, окультурили растения, стали
добывать руду. Но после этих первичных начинаний мало что было сделано.
Было время - если верить истории - когда появлялись искры надежды. Такая
искра зажглась в Греции, но Греция сошла на нет. Казалось, что Рим
представляет определенную величину и что-то обещает, но и Рим превратился
в пыль. Казалось, что теперь, в двадцатом веке, должны быть какие-то
признаки прогресса. Лучшие повозки, лучшие дороги, лучшие плуги и лучшее
понимание, как использовать землю, лучшие способы постройки домов, чтобы
крестьяне не жили больше в скверных хижинах, лучшие корабли. Иной раз я
размышлял над альтернативной историей, над дублем нашего мира, где зло не
существует. Мир, где столетия прогресса открыли возможности, о которых мы
даже не можем гадать. Это мог быть наш мир, наш двадцатый век.
1 2 3 4 5