Глеб А. Воротилин, помимо благодарности Рынде, добился, чтобы 10% «экономии»
(стоимости неудачного запуска и стыковки) перечислили нам. Так Рындя стал «поильцем-кормильцем», и теперь можно разворачивать дело шире. не только в смысле закупок и заказов, но и, главное, ездить всюду, искать подходящих ребят, тренировать их. Пока что ведь нас – трое. А если учесть, что Багрий по многим (и не совсем мне ясным) причинам в нашей команде больше тренер, чем игрок, то и вовсе двое: я да Рындя.
Рындичевич – он, что называется, из простых. Был трактористом у себя в белорусском селе, потом строителем, электромонтажником, слесарем, токарем – на все руки. Инженером стал заочно, сам к своему диплому с юмором относится.
Культуры у него, в самом деле, от сих до сих, в самый обрез, чтобы понимать, что показывают по телевизору. Да к тому еще и самолюбив, мнителен, упрям до поперечности… не подарочек.
О себе я не буду, но думаю, что и многие мои качества Артура Викторовича отнюдь не радуют. И если он нас двоих выбрал из многих тысяч, то не за душевные добродетели и не за красивые глаза (это у меня красивые глаза: голубые с синим ободком; по ним да по светлым волосам меня принимают за уроженца Севера – хотя на самом деле я из Бердянска на Азовском море) – а за абсолютную память, главное качество в нашем деле. У Рындичевича она проявилась в том, что он с первого показа осваивал все операции со всеми тонкостями – тем изумляя наставников; у меня в том, что я в своем Институте микроэлектроники за первый же год прославился как ходячий справочник, реферативный журнал и энциклопедия (хотя я, поступая туда, надеялся прославиться другим). По нашей славе Артурыч нас и отыскал.
Абсолютная память – способность запоминать все до мельчайших подробностей и вспоминать это легко и в любой последовательности – не только техническое, что ли, наше свойство; она, по объяснениям Багрия-Багреева, есть вторая (а может и первая) форма нашего существования.
Мы – Встречники, люди, умеющие двигаться навстречу потоку времени.

Энергетически двигаться против потока времени: нажал кнопку или переключил рубильник и попер – невозможно. Время само по себе – страшная энергия, энергия потока материи, порождающего и несущего миры. Маяковский мечтал:
«Впрячь бы это время в приводной бы ремень: сдвинул с холостого – и чеши, и сыпь. Чтобы не часы показывали время, а чтоб время честно двигало часы». На самом деле так оно и есть: время движет и часы, и меня, заводящего их, и круговороты веществ и энергии в природных процессах, питающих, «заводящих» меня, и планеты, и солнца – все. «Энергия покоя» тел Е = Мс2 – это и есть энергия движения-существования тел во времени. Попробуй останови-аннигиляция.
…В фантастике мне приходилось читать: заплатит чувак миллион – и отправляется с подругой поглядеть на казни первых христиан или на Варфоломеевскую ночь в натуре. Для пищеварения. Так сказать, возлежа и отрыгивая. Нет, граждане, время – это вам не пространство, башли здесь решают так же мало, как и энергия.
Артур Викторович шел по другому пути, не от энергии, не от техники – от человека. Метод – информационный и уже этим, при всей своей теоретической строгости, ближе к искусству, чем к технике.
Исходная идея его была та, что человек, как все сущее, четырехмерен. Мало того, он имеет два различных «размера по времени». Первый – биологический: полусекундный примерно интервал одновременности, под которой подогнаны наши движения, слова, удары сердца. Благодаря этому интервалу мы и воспринимаем наш мир именно таким: если бы, скажем, он составлял тысячную долю секунды, то вместо низких тонов мы воспринимали бы серии щелчков, треск… и прощай, музыка! Перед забросом мы принимаем препарат петойля, который растягивает интервал одновременности до несколько секунд, и это страшное дело, насколько меняется окружающий мир!
Но, кроме биологического интервала, одинакового для всех высших животных, есть и другой, в котором люди прочих тварей заметно превосходят: психический. Память. И вот в этом не только люди от зверей, но и один человек от другого сильно отличается.
Память… На первый, взгляд кажется, что ее можно уподобить видению в пространстве: как в пространстве чем дальше предмет, тем труднее его рассмотреть, так и во времени чем удаленнее событие, тем труднее его вспомнить. Но почему, скажите, отменно четко далекое прошлое вспоминается в местах, где оно происходило,– ведь во времени эти места переместились наравне с другими? Почему люди в старости лучше всего помнят события молодости и детства? Почему вообще можно вспомнить давние и самые мелкие факты с подробностями, даже зримо? А сны, в которых мы видим давно умерших или давно исчезнувших из нашей жизни людей?.. Здесь много «почему».
И ответ на все один: потому что это с нами было. Все пережитое, когда бы оно ни случилось, хранится в памяти целиком. Все хранится: ушибы, наслаждение едой или любовью, встречи, сны… и даже, когда спал крепко, то память о том, что ничего не снилось. Потому что другое название для времени – существование. И подлинное 4-мерное существо Человек – а не его мгновенный снимок, меняющийся образ – это длиннющая, вьющаяся вместе с Землей и по ее поверхности в четырехмерном континууме лента-река его жизни; исток ее – рождение, устье… тоже понятно что.
И, главное, обширность его сознательного существования зависит от интервала и информационной полноты памяти – именно управляемой ее части, подчиненной воле и рассудку.

Это я пересказываю то, что излагал нам на лекциях и тренировках Артурыч.
Излагал он много, многому нас научил – и все это было настолько необычно, оторвано как-то от того, что пишут о времени и памяти в современных журналах и книгах (я ведь слежу), что мне в голову закралась одна интересная мысль. Я ее обдумывал так и этак, примерял к ней все свои наблюдения за Багрием – и все получалось, что называется, в масть:
– и эти необычные знания…
– и сама личность Артура Викторовича: его неустрашимость перед любым начальством, полная поглощенность делом, бескорыстность и безразличие, что от данного результата перепадет лично ему; да к тому же и разностороннейшая эрудиция – от физики до йоги, от актерского искусства до электронных схем, какая-то избыточность во всем: на нескольких бы хватило его сил, знаний, и способностей…
– и главное, одна особенность в действиях: он никогда не ходил в забросы для изменения реальности; в тренировочные со мной или Славиком сколько угодно (без этого мы бы их и не освоили); надо знать поэзию заброса – те чувства, что переживаешь во время его и после, когда изменил реальность, чувства владычества над временем, отрешенного понимания всего – чтобы понять странность поведения человека, который обучил такому других, и сам не делает.
– А знаешь, почему? – сказал я Рындичевичу, изложив эти мысли.– Он уже в забросе. В очень далеком забросе, понял? И менять реальность сверх этого ему нельзя.
– Из будущего, думаешь?..– Славик в сомнении покрутил головой.– Хм… ругаться он больно здоров. В будущем таких слов, наверное, и не знают.
– Так это для маскировки,– меня распалило его сомнение,– слова-то трудно ли выучить.
В общем, Рындя согласился с моими доводами, и мы решили поговорить с Артуром Викторовичем начистоту. Пусть не темнит. Шеф, сидя за этим столом, выслушал нас (меня, собственно) с большим вниманием – и бровью не повел.
– Превосходно,– сказал он.– Потрясающе. Дедуктивный метод… А неандертальцы пользовались беспроволочным телеграфом.
– При чем здесь неандертальцы? -спросил я.
– При том. Проволоки-то в их пещерах не нашли. Чем этот довод хуже того, что, раз я в забросы не хожу, значит, человек из будущего? Прибыл в командировку научить Рындичевича и Возницына технике движения во времени – двух избранников. А вам не кажется, избранники, что вера в пришельцев из будущего – такой же дурной тон и нищета духа, как и вера в космических пришельцев, коя, в свою очередь, лежит рядом с верой в бога! «Вот приедет барин, барин нас научит…» Лишь бы не самим. Вынужден вас огорчить: никакого будущего еще нет. Прошлое есть, настоящее есть – передний фронт взрывной волны времени. А будущее – целиком в категории возможности.
– Ну, здрасьте! – сказал я.– Когда я отправляюсь на сутки хотя бы назад, оно для меня – полная реальность.
– Ты не отправляешься назад, в прошлое, друг мой Саша,– шеф поглядел на меня с сочувствием,– ты остаешься в настоящем и действуешь во имя настоящего.
Значит, вы еще недопоняли… Все наши действия суть воспоминания. Полные, глубокие, большой силы – соотносящиеся с обычными воспоминаниями, скажем, как термоядерный взрыв с фугасным, но только воспоминания. Действия в памяти…
– …такие, что могут изменить реальность! – уточнил я.
– А что здесь особенного, мало ли так бывает! Если очевидец вспомнит, как выглядел преступник, того поймают; не вспомнит – могут и не поймать. Он может вспомнить, может не вспомнить, может сказать, может умолчать – интервал свободы воли. У нас все так же: воспоминания плюс свободные действия в пределах возможного. Только, так сказать, труба повыше да дым погуще. Никакой «теории из будущего» здесь не нужно.
И смотрит на нас невинными глазами да еще улыбается.
– Нет, ну, может, нам нельзя?..– молвил Рындичевич.– Мы тоже свою работу знаем, Артур Викторович: в забросе лишнюю информацию распространять не положено. Тем более такую! Но – мы же свои.. И никогда никому… Вы хоть скажите: третья мировая была или нет?
– Конечно, нет, раз засылают оттуда, о чем ты спрашиваешь! – вмешался я.– До того ли бы им было? Вы лучше скажите, Артурыч, вы из коммунистического или ближе?
– Да… черт побери! – Багрий хряпнул по столу обоими кулаками.Говорят вам, нет еще будущего, нету!.. Ох, это ж невозможное дело, с такими поперечными олухами мне приходится работать!
И начал употреблять те слова, какие, по мнению Рынди, в будущем станут неизвестны. Кто знает, кто знает!

III. СИГНАЛ БЕДСТВИЯ

– Так! – Багрий смотрит на нас.– Не слышу предложений по Мискину. А время идет, в девять часов в институте начнется рабочий день.
Я молчу. Честно говоря, мне не нравится вариант, который навязывает нам Глеб А.; багриевский явно надежней. Какие же у меня могут быть идеи! А с другой стороны, надо поднатужиться: в заброс идет тот, чей план принят.
– Инспекция,– говорит Рындичевич.– Инспектор по технике безопасности и охране труда от… от горкома профсоюза. По жалобам трудящихся.
– Не было жалоб,– говорю я.– Не жалуются сотрудники на Емельяна Ивановича.
Они за него хоть в огонь.
– Вот именно! – вздыхает шеф.
– Ну тогда – из-за нарушений, вон их сколько! – Славик указывает на бумаги.– Явиться в лабораторию за час до происшествия, обнаружить упущение, потребовать немедленно исправить. Там ведь всего и надо этот баллон вынести в коридор, защитить в углу решеткой или досками. А без этого инспектор запрещает работать.
– Это Мискину-то безвестный инспектор по ТБ запретит работать?! – иронически щурится Артурыч.– Ну, дядя…
– Да хоть кому. Имеет право.
Багрий хочет еще что-то возразить, но мешает звонок. Он берет трубку (сразу начинают вращаться бобины магнитофона), слушает – лицо его бледнеет, даже сереет:
– Какой ужас!..
Мы с Рындичевичем хватаем параллельные наушники.
– …набирал высоту. Последнее сообщение с двух тысяч метров. И больше ничего, связь оборвалась. Упал в районе Гавронцев…– Это говорил Воротилин, в голосе которого не было обычной силы и уверенности.– Рейс утренний, билеты были проданы все…
– Карту! – кидает мне шеф. Приношу и разворачиваю перед ним карту зоны, снова беру наушник. Багрий водит пальцем, находит хутор Гавронцы, неподалеку от которого делает красивую из-лучинку река Оскол, левый приток нашей судоходной.– Где именно у Гавронцев, точнее?
– Десять километров на юго-восток, в долине Оскола.
– В долине это хорошо – она заливная, не заселена…
– Опять ты свое «хорошо»,– горестно сказали на другом конце провода.Ну, что в этом деле может быть хорошего!
– Да. иди ты, Глеб, знаешь куда!..-вскипел Багрий.– Не понимаешь, в каком смысле я примериваю, что хорошо, что плохо?
– Ага… значит, берешься?
– Успех гарантировать не могу – но и не попытаться нельзя. Главное, причину бы найти, причину!.. Теперь слушай. Сначала блокировка. Карта перед тобой?
– Да.
Никогда прежде эти двое – немолодые интеллигентные люди разных положений и занятий – не называли друг друга запросто по имени и на «ты»; не будет этого с ними и после. Но беда всех равняет, сейчас не до суббординации и пиетета.
– Проведи вокруг Гавронцев круг радиусом 15 километров. Здесь должно быть охранение – и чтоб ни одна живая душа ни наружу, ни внутрь. Охраняющие тоже не должны знать, что произошло. Ничего еще не произошло!
– Сделаю.
– Телефонная связь с Гавронцами должна быть сразу оборвана. Дальше: на аэродроме известие о падении БК-22.,.
(«БК-22, вот оно что! Ой-ой…» Я чувствую, как у меня внутри все холодеет.
БК-22 – стосорокаместный двухтурбинный и четырехвинтовой красавец, последнее слово турбовинтовой авиации. Рейсы его через наш город начинались этой зимой, я видел телерепортаж открытия трассы. И вот…)
– …распространиться не должно. Всех знающих от работы на эти несколько часов отстранить, изолировать. Я сообщу по рации с места, когда их усыпить.
– Ох! Это ведь придется закрыть аэропорт.
– Значит, надо закрыть. Только сначала пусть пришлют сюда два вертолета: грузовой и пассажирский.
– Ясно. Кто тебе нужен на месте?
– Представители КБ и завода, группа оперативного расследования. Но – чем меньше людей, тем лучше, скажем, так: по два представителя и группа из трех-четырех, самых толковых.
– Уже сообщено.Буду через полтора часа. Бекасов, может быть, через два, он в Крыму. Но… для такого случая полагается еще санитарная команда: вытаскивать и опознавать трупы, все такое.
– Нет! Никаких таких команд, пока мы там. Предупреди всех о безоговорочном подчинении мне.
1 2 3 4 5 6 7 8