— Он прошел в комнату. Следом за ним вошел Шипьоне, закрыв за собой дверь.
— Нет, нет. Я надеялся, что ты придешь. Ты должен мне кое-что рассказать.
— Только то, что ваш сын — глупец, а это вряд ли для вас новость, если только вы не считаете его еще и подлецом, — голос Просперо звучал горько. — Этот мерзавец Дориа слишком легко одурачил меня.
Антоньотто неодобрительно поджал губы.
— Не легче, чем меня самого, — сказал он и добавил: — Яблоко от яблони недалеко падает.
Сгорая от стыда, Просперо обратил полный боли взгляд на мать. В порыве материнского чувства она простерла к нему руки. Он быстро шагнул навстречу, взял обе ее руки в свои и склонился, чтобы поцеловать.
— Уж в этом-то твой отец прав, — обратилась она к нему. — Твоя вина не тяжелей его собственной. — Ее голос стал ворчливым. — Ему следовало бы выполнить волю народа и сдаться раньше. Потом они поддержали бы его. Вместо этого он заставил их умирать от голода и отчаяния, и тогда они взбунтовались, подстрекаемые Фрегозо. В этом-то
— вся причина.
Некоторое время они пререкались: мать старалась оправдать Просперо, а тот упрямо казнил себя. Антоньотто безучастно прислушивался к спорящим и, казалось, дремал. Наконец Шипьоне напомнил им, что сейчас важнее найти выход из опасной передряги, нежели выяснять, какие причины ее вызвали.
— Мы сможем выбраться из крепости, — заявил Просперо. — Я в состоянии хоть этим исправить свою ошибку. У меня под рукой достаточно людей.
— И это выход?! — вскричала его мать. — Бежать? Оставить все? Нечего сказать, прекрасный выход для дожа Генуи — оставить Фрегозо и этих негодяев Дориа торжествовать!
— В свете всего случившегося, монна, — подал голос Шипьоне, — я буду рад, если вам удастся хотя бы это. Вы полагаете, Просперо, у вас действительно хватит людей? Вы уверены, что доберетесь до ваших галер? И что, даже если доберетесь, Дориа позволит вам отплыть?
Антоньотто приподнялся.
— Спроси лучше, позволят ли Фрегозо. Именно они сейчас — хозяева положения. Можно ли сомневаться, что они потребуют смерти всех Адорно, чтобы некому было возвратиться и отобрать узурпированную власть?
— Пока я удерживаю эту крепость…
— Оставь эту мысль, — прервал его отец. — Тебе и дня ее не удержать. Армию надо кормить. У нас нет припасов.
Это был тяжкий удар, разрушивший надежды Просперо. Лицо его приняло жесткое выражение.
— Что же остается?
— Поскольку, у нас нет ни крыльев, ни даже летательной машины, то остается лишь вверить нашу судьбу Господу.
На этом они могли бы и остановиться, не приди на помощь хитроумный Шипьоне.
— Выход для нас, — сказал он, — не в том, чтобы силой пробиваться через город, а в попытке поодиночке уйти полями.
Отвечая на их вопрошающие взгляды, он перешел к подробным объяснениям. Восточная сторона Кастеллетто возвышалась над самой городской стеной.
— Мы покинем Геную, — сказал Шипьоне, — тем же путем, какой избрал апостол Савл, покидая Дамаск note 9. Из корзины легко сделать люльку, которую можно спустить на веревках.
Глаза Антоньотто оставались безучастными. Он напомнил остальным о своем состоянии. Его рана не позволит ему уйти этим путем. Она совсем лишила его сил. Кроме того, что он теперь значит? Потеряв все, что было ему дорого, он готов был равнодушно встретить любой исход, каким бы тот ни был. С искренностью, ни в ком не вызвавшей сомнения, он сказал, что был бы рад успокоиться навеки. Пусть Просперо и его мать попытают счастья, не обременяя себя больным и беспомощным человеком.
Однако ни Просперо, ни его мать не захотели и слышать об этом. Либо они вместе уходят, либо вместе остаются. Поставленному перед таким выбором Антоньотто оставалось только согласиться и начать готовиться к побегу.
К сумеркам все было готово, и позднее, под покровом темноты, импровизированная люлька поочередно спустила всех троих беглецов со стен крепости.
Так бесславно завершилось правление Адорно в Генуе. В то время, как монна Аурелия негодовала на Дориа и Фрегозо, Просперо ругал лишь себя самого за то, что стал орудием предательства, приведшего к падению его отца.
Глава V. БИТВА ПРИ АМАЛЬФИ
Итак, в начале августа 1527 года французские войска во главе с Дориа заняли Геную, а Просперо бежал из нее, покинув свой отряд папского флота.
Менее чем через год — в конце мая 1528-го — мы вновь встречаем его, уже в качестве капитана императорских войск в Неаполе, под началом дона Уго де Монкада, наместника императора.
Дон Антоньотто Адорно умер то ли вследствие перенесенных во время побега тягот, то ли от нежелания жить дальше, то ли и от того, и от другого. Когда они достигли Милана и убежища, предоставленного им губернатором Антонио де Лейва, дон Адорно был уже при смерти и скончался через три дня после прибытия.
Бурное горе вдовы изумило Просперо. Он считал свою мать человеком слишком самовлюбленным, чтобы так глубоко переживать происходящее с другим, независимо от того, сколь дорог он ей был. Глубина переживаний матери, скрытая внешней холодностью, показала Просперо, как он ошибался.
Всю ночь и весь день монна Аурелия провела в оцепенении. Спустя тридцать часов после смерти Антоньотто она вышла, облаченная в черный бархат, чтобы встать вместе с Просперо у гроба его отца.
Голос дочери Строцци часто звучал резко, почти жестко, но никогда еще Просперо не слышал его таким.
— Здесь лежит твой отец. Тебе известно, кто его убийцы и где их искать. Это Дориа, алчные, вероломные и бессовестные. Они довели твоего отца до столь печального конца. Никогда не забывай этого, Просперо.
— Я не намерен этого забывать.
Она дотронулась до его руки и произнесла более мягким, но торжественным тоном:
— Преклони колени, дитя мое. Положи руку на гроб, туда, где сердце отца. Сейчас оно холодно, но когда-то было горячим и любило тебя. Поклянись на этом сердце, что не успокоишься, пока не свергнешь Дориа так же, как сами Дориа сделали это с Антоньотто Адорно. Поклянись в этом, сын мой. И пусть эта клятва станет молитвой за упокой его души.
Он опустился на колени. Памятуя о предательстве, сделавшем его орудием гибели собственного отца, он произнес клятву.
Первым шагом на пути к ее исполнению был переход Просперо на службу к императору — шанс, данный ему де Лейва.
Прошел год. Казалось, что проклятия, которые Карл V навлек на себя разграблением Рима, сковали его, лишив сил. Маршал де Лотрек, провозгласивший себя властителем всей Верхней Италии, уже два месяца стоял под Неаполем с тридцатью тысячами солдат. Осажденный город был на грани голода, появился грозный призрак чумы. Чтобы заблокировать морские пути, на помощь Лотреку подошли галеры Дориа. Флотом командовал Филиппино. Андреа остался в Генуе. В городе было неспокойно. Шипьоне де Фиески писал о том, что Андреа Дориа постигла участь политиков, не выполняющих своих обещаний, и он никогда еще не был так близок к падению, как сейчас.
Власть французов, вопреки уверениям Дориа, оказалась на самом деле тиранией, наиболее свирепой из всех, пережитых городом. Ореол героя, которым был окутан Дориа, начал меркнуть. Напряженность достигла апогея, когда французы попытались на средства Генуи построить порт Савону. Даже Фрегозо присоединились к вот-вот готовому начаться восстанию против Дориа.
Обеспокоенный ростом недоверия к себе, Дориа обвинил Францию в вероломстве и объявил, что прекращает службу королю Франциску, если несправедливость не будет исправлена.
Естественно, Шипьоне описывал все эти прискорбные события с мрачным удовлетворением. По его мнению, это объясняло, почему Андреа Дориа послал к Неаполю вместо себя Филиппино. Он боялся покинуть Геную. Он должен был остаться, чтобы доказать честность своих намерений и защитить остатки своей репутации. Шипьоне полагал, что ради собственного спасения Андреа будет вынужден оставить службу королю Франции. Ходили слухи также и о личных неприятностях. Говорили, что Дориа не получает денег от короля Франциска. Золото, которое предназначалось армии, было промотано веселым придворным окружением. Дориа, чей карман был изрядно опустошен, безуспешно требовал долги. Когда речь шла о деньгах, он был неумолим, как и любой другой наемник.
Шипьоне высказал мнение, что такое положение дел, если верно воспользоваться им, может помочь восстановлению влияния императора в Италии. Чтобы выпутаться из затруднений, Дориа готов продаться сам и продать свой флот.
Просперо понимал, какие надежды питал Шипьоне. Если бы Дориа уступил уговорам и, оставив службу Франции, перешел на сторону ее врага, он смог бы тотчас заручиться поддержкой генуэзцев. Однако сам Дориа вряд ли мог рассчитывать на многое в Генуе, поскольку такой корыстный поступок вызвал бы всеобщее презрение.
С письмом, содержащим все эти сведения, Просперо отправился к маркизу дель Васто, который с царским великолепием поселился в Кастель-Нуово. В этом ему помогли весьма близкие отношения с Карлом V. Благодаря глубочайшему доверию императора дель Васто считался в Неаполе даже в большей степени представителем его величества, чем сам наместник.
Молодой маркиз — ему, как и императору, шел двадцать восьмой год,
— смуглый красавец с непринужденными светскими манерами, приветливо принял гостя. Без всякой преамбулы Просперо перешел к существу дела, которое привело его в замок. Он протянул письмо.
День был сумрачный и ненастный, и дель Васто подошел к залитому дождем окну, где было светлее. Он довольно долго читал, пощипывая свою острую бородку, и еще дольше раздумывал. Слышались лишь шелест дождя да шум волн, бившихся о скалы под замком.
Наконец он вновь повернулся к собеседнику; его оливкового цвета лицо залил легкий румянец, глаза засверкали, выдавая охватившее его возбуждение.
— Можно ли доверять писавшему? — резко спросил он. — Можно ли полагаться на его мнение?
— Если бы дело было только в нем, я бы не стал беспокоить вас. Его взгляды не имеют значения. Выводы мы можем сделать и сами. Значение имеют излагаемые им факты, события в Генуе. К этому можно добавить и известные амбиции Дориа. Он должен сам найти выход из своих затруднений, или он окажется последним человеком в государстве, где рассчитывал быть первым.
— Да, я это понимаю, — маркиз поигрывал перстнем на большом пальце. — Но, возможно, Дориа говорит правду, когда утверждает, что был предан Францией. Более того» это вполне вероятно, ибо натура короля Франции переменчива, он легко раздает обещания и крайне неохотно их выполняет.
— Это не имеет значения, — нетерпеливо сказал Просперо. Такое выгораживание Дориа обеспокоило его. Сам-то он, без сомнения, разделял надежды Шипьоне сорвать с Дориа маску и рассчитывал на поддержку дель Васто, а вовсе не на новые препятствия.
После долгого молчания маркиз подвел итог:
— Я, конечно, знаю, что у вас есть причины плохо думать о Дориа. На первый взгляд события подтверждают вашу правоту. Но это только на первый взгляд.
— Вы знаете, как умер мой отец, — сказал Просперо, не сдержавшись. Дель Васто медленно приблизился и положил руку на плечо Просперо. Он мягко произнес:
— Я знаю. Я знаю. Это должно влиять на вашу точку зрения. — Он сделал паузу и, оживившись, продолжал: — Я использую гонца, доставившего вам это письмо. Он отнесет мое послание к Андреа Дориа. Это будет проверкой суждений мессера де Фиески.
— Вы задумали сделать ему предложение? Неужели вы зайдете настолько далеко, ваша светлость?
— Если нужно, пойду и дальше. В мнении императора я уверен так же, как в своем собственном. Он считает Дориа величайшим воином нашего времени, как, впрочем, и все мы. Он твердо уверен, что тот, кому служит Дориа, и будет владеть Средиземным морем. Если Фиески прав, то мы имеем возможность залучить его на службу к императору. Его величество никогда не простит мне, если я упущу этот шанс. Я немедленно напишу в Мадрид. А пока начну переговоры с мессиром Андреа,
— рука его вновь сжала плечо Просперо, с большей, чем обычно, теплотой. — Вам я буду обязан возросшим доверием императора. Идея принести мне письмо свидетельствует о вашей проницательности и дружеском расположении. Я очень благодарен вам.
Просперо улыбнулся в ответ на улыбку темных, с поволокой глаз маркиза.
Позже они направились на заседание Совета наместника для обсуждения плана прорыва блокады Неаполя. Оба считали план нереальным и надеялись, что новые обстоятельства помогут отменить его.
Уго де Монкада заседал со своими капитанами в Палате ангелов башни Беверелло, названной так из-за фресок Бикаццо, изображавших ангелов.
Здесь собрались все знаменитости: коренастый неаполитанец Чезаре Фьерамоска, угрюмый Асканио Колонна, Джиролами да Трани, командующий артиллерией, и горбун Джустиньяни, считавшийся одним из величайших флотоводцев того времени. Там были также Филибер Шалонский, принц Оранский, которому, как и дель Басто, не было еще и тридцати, что, однако, не мешало ему пользоваться авторитетом и наслаждаться славой.
Просперо подошел к столу и огласил письмо Шипьоне, которое, по его мнению, имело отношение к рассматриваемым на заседании вопросам. Когда он сделал паузу, прочтя ключевую фразу «если не терять времени и использовать подходящий момент. Карл V может практически на любых условиях купить Дориа и его галеры», его перебил дель Васто:
— Могу вас уверить, господа, что время не потеряно. Это предложение я уже послал Дориа от имени моего повелителя.
По залу прошел удивленный ропот, который мгновенно стих, когда принц Оранский сказал:
— Мы можем быть уверены в поддержке его величества.
— Я действовал по обстановке, — отвечал дель Васто. — Это Божий подарок, и, я думаю, теперь уже нет нужды в прорыве блокады. Мы можем подождать.
Горбун Джустиньяни со вздохом облегчения откинулся в кресле.
— Слава Богу! Это было бы пустой затеей. Но упрямец Монкада не поддержал их.
— Неужели вы полагаете, что мы можем ждать, пока гонцы ездят туда-сюда, улаживая эти вопросы, а Неаполь тем временем будет голодать?
1 2 3 4 5 6 7