Я что-то не могу встать.
Профессор шагнул вперед, топча проминающиеся кольчатые сугробы,
испещренные вереницами нулей.
- Отлично! - возбужденно крикнул человек в балахоне. - Наконец-то! А
что, уже мир? - как-то обескураженно спросил он. - Шлем можно снять?
- Уже давно мир, - ответил профессор спокойно и присел на краешек
вертящегося стула. - Но шлем пока оставьте, хорошо?
- Хорошо... - растерянно ответил человек в балахоне. Помолчал. -
Понимаешь... Он не соглашается.
- Кто?
- Он. Я все отладил наконец и молю вторую неделю. Он отвергает все
доводы. - Человек в балахоне перебросил какой-то рычажок на пульте,
застрекотал перфоратор. Бумажная лента, вздрагивая, поползла наружу, и
человек в балахоне отпрянул с отчаянным стоном. - Вот... опять... -
Выключил. Профессор привстал посмотреть: по ленте текло "00000000000..." -
Мутаций молю! Он не дает. Ты не понимаешь!! - вдруг выкрикнул человек в
балахоне, как бы осененный новой мыслью. - Наука до сих пор развивалась в
отрыве от культуры. Ее фундамент закладывали наивные гении, из-за своей
исключительности мучимые комплексом вины перед стадом тупых полуголодных
животных. Гениям казалось, что стоит лишь накормить этих безудержно, как
крысы, плодящихся скотов, одеть их - и дух воспарит у всех. Но вместо
этого рты разевались все шире, а душа все усыхала. И наука продолжала,
продолжала, продолжала гнать синтетические блага! Я первый - первый! -
использовал ее по назначению! Я создал надежные средства коммуникации с
богом!
- Ах, вот как, - проговорил профессор.
- Структура бога логически выводится из структуры молитвы, - горячо
объяснял человек в балахоне, а профессор тем временем, внимательно слушая,
сосредоточенно оглядывал находящиеся под током пульты. - Молитва есть
кодированный сигнал, распадающийся на ряд отрезков, каждый из которых
несет понятие определенного материального объекта. Дождь. Хлеб. Схема
бога, следовательно, распадается на два принципиальных блока:
предварительного усиления и перекодировки. Во втором понятие материального
объекта трансформируется в соответствующий материальный объект. В первом
сигнал насыщается энергией до такой степени, чтобы перекодировка стала
возможна, то есть чтобы каждый отрезок сигнала оказался энергетически
равен означенному в нем объекту по известной формуле "е равно эм цэ
квадрат". Только радиоволны способны достичь расположенного в глубоком
вакууме вводного устройства бога!
- Я понял, спасибо, - сказал профессор.
- Понял, да? Ну, я старался попонятнее... Я просил мутаций. Это -
спасение. Идея-то проста! Мы же роботы, мы запрограммированы генной
памятью, как жестяные чушки! Она настолько обширнее личного опыта, что
опыт вследствие давления из прошлого оказывается практически неприменимым,
он служит лишь банком оперативных данных для реализации программы. А что в
программе? Что отложилось в генах за два миллиарда лет эволюции? Хватай!
Кусай! Убегай! Потому что если кто-то убегал задумчиво или сомневался в
своем праве хватать и кусать, у того - что? Правильно! Детишек не было! Не
успевал! Человек семь тысяч лет придумывает рецепты моральной
самореконструкции - и не изменился ни вот настолько. Потому что рецепты-то
эти создавались теми, у кого в программе был какой-то сбой. Творческий
потенциал вообще возникает исключительно из вопиющего несоответствия
реального мира и мутантной, поэтому - неадекватной миру программы. Поэтому
болтовня всегда отдельно, а жизнь - отдельно. Мозги измышляют синтез ядер
- дескать, в тундрах зацветут апельсины, - а программа говорит: кусай!
Только мутанты... они были, были... Но мало!! Результаты неадекватных
мутаций беспощадно уничтожаются природой. В том числе и те, из-за которых
случайно возникают психотипы, естественные для гуманной общественной
среды. Среды-то нет! Гуманисты с мутантной программой давно придумали, что
насиловать и убивать нельзя. Но было на самом деле можно. Ведь виду это не
угрожало. Гуманизм был лишь одним из проявлений индивидуализма. Насилие и
убийство от души осуждали лишь те, кого насиловали и убивали. Но теперь
любая попытка убийства убивает весь вид! Каждый - на волоске! И каждый -
необходим! Пришло такое время! А программа на это не рассчитана! Она же не
знает, что мы придумали водородные бомбы! Но словами кого же изменишь?
Программу надо сменить!! У всех разом!! Понимаешь?! У всех разом!! - дико
закричал человек в балахоне, дойдя до пика возбуждения, и сразу провалился
в апатию и тоску. - А он не хочет. Культуру выродки создавали, она не
имеет к нашему миру никакого отношения, она - вранье... Только теперь я
слышу правду...
Он перекинул тумблер, и пульт ответил; он глянул на ленту и вдруг
захныкал, уронив на руки голову в шлеме.
- Да нет же, - мягко сказал профессор и ободряюще тронул человека в
балахоне за плечо. Тот вздрогнул, но не поднял головы. - Не так все
ужасно, - профессор встал, продолжая говорить. Стащил перчатки и отбросил
их гадливым движением. Потом осторожно коснулся кнопок. Горящие дисплеи
ответили беззвучными всплесками цифр, профессор сощурился, всматриваясь.
Снова, уже увереннее, пробежал по кнопкам пальцами. - Знаете, над крысами
проводились интересные опыты. То есть, много интересных опытов, но... в
частности. Достаточно большая популяция помещалась в идеальные условия. А
на периферии благоустроенного мира - всякая жуть, опасные дыры, холод... И
представьте себе, обязательно есть одна-две особи, которым неймется... -
Едва слышно за массивной стеной загудели, разворачивая антенну, моторы. -
Презрев крысиный рай, они лезут в эти дыры, голодают, погибают там...
Действительно спариваются реже других, действительно иногда совсем не
успевают дать потомства - хотя в следующих поколениях опять появляются
такие же странные субъекты. Дети по духу. Без всяких мутаций. И даже без
молитв, представьте. - Летяще сутулясь над пультом, он улыбнулся грустно и
мгновенно. - Их поведение бессмысленно, пока условия благоприятны. Даже
вредно, поскольку грозит втянуть других в авантюры. Увести оттуда, откуда
незачем уходить. Но, знаете, остальных не так-то легко сбить с толку. Их
задача - снятие случайных отклонений. Честь и хвала здравомыслящим
ребятам, которые без серьезных оснований не лезут черт-те куда в холод и
голод... греются на солнышке, едят в свое удовольствие и без особых
эмоций, зато регулярно, прыгают на подружек. Словом, обеспечивают
использование видом благоприятных условий, - профессор запнулся. Глаза
его, прикованные к фонтанирующим цифирью дисплеям, ввалились от
напряжения; руки, как кошки, мягко и цепко падали на пульт вслепую. - Ну а
надобность в тех, кому неймется, реально возникает лишь при переменах.
Досадно, конечно, что неймется им по-разному и действовать сообща эти
шустрики совершенно не в состоянии. Одному обязательно хочется хвост
отморозить, другому, наоборот, усы подпалить, и хоть ты их режь. Потому
что вид пытается заранее предусмотреть все возможные варианты катастроф, -
клавиши и переключатели длинно, слитно прошелестели. Тогда он отдернул
руки от пульта и, порывисто вздохнув, чуть распрямился. - Во-от. А когда
что-то и впрямь валится на голову - вся команда с писком бросается хвост в
хвост по следу одного из малахольных собратьев, по проложенному им
ненормальному пути. Доползают до норы обетованной - и снова меняются
ролями, - профессор разочарованно прикусил губу и глянул на часы. Медленно
опустился на стул, пригладил волосы. Со вздохом покосился на человека в
балахоне. Тот был неподвижен. - Но уже в другом мире... Это, конечно,
бывает не при каждом поколении. Но может случиться при каждом. Вид знает
это. В любой момент есть горстка тех, кому неймется. Их не должно совсем
не быть. И их не должно быть много, - он опять вздохнул, окончательно
расслабляясь. - Конечно, никого не изменишь словами. Но не потому, что
глупая программа. Между нами - программа-то что надо. Люби, оберегай,
познавай - тоже там. Но слишком уж искажено то, что вы назвали банком
оперативных данных. Мы все время стараемся использовать требования
программы соседа в своих интересах. И его "люби", и его "кусай". Слова -
самый массовый и самый доступный вид насилия. Из ста слов девяносто семь
произносятся только для того, чтобы обмануть. Заставить слушающего хотеть
не того, что нужно ему, а того, что нужно говорящему. И говорят все-е-е...
Сослуживцы, друзья, министры... А нули - ну что нули? Это же смотря кто
кнопки нажимает... - Не вставая, он потянулся к пульту и легко тронул одну
из бесчисленных кнопок. Перфоратор запнулся и заверещал бойчей. - Конечно.
Крысы тоже могли бы невпопад называть своих не вовремя появившихся бедняг
диссидентами, а появившихся вовремя - мессиями. Но зачем? И зачем это нам?
Разве разум дан на то, чтобы усложнять простое? По-моему, чтобы понимать
сложное... - Он помолчал, а потом сказал совсем безжизненно: - Понимать,
например, что когда мир меняется и пора отследить и осмыслить изменения,
сообразить, что давно придуманные вечные истины наконец-то стали
единственным способом выживания... уверять через газеты и телевизоры,
будто все идет как всегда, - преступный кретинизм... Лишающий вид всякой
перспективы...
Лента частыми толчками выклевывалась из перфоратора. Человек в
балахоне уставился на нее, потом схватил обеими руками, поднес к глазам,
не в силах поверить.
- Знак!! - выпустил ленту и сполз с кресла, - что-то было у него с
ногами неладно, - на коленях, уставясь в потолок, закричал исступленно: -
Знак! Господи! Я дождался! Грядет перемена!!
Печатающее устройство одну к одной било лежачие восьмерки, плотно
укладывая их на ленте. Бесконечность. Бесконечность.
- Их только двое, - произнес вдруг мертвый юный голос.
Мальчик стоял в проеме двери.
Профессор выключил перфоратор и в наступившей оглушительной тишине
спокойно спросил:
- Как ты сюда попал, малыш?
Мальчик узнал его. С прибором в руке сделал нерешительный шаг вперед.
- Я... - сказал он. Грохоча коваными подошвами, в освободившийся
проход вошли пятеро стражников в блестящих комбинезонах и встали вдоль
стены.
- Ах, вот что, - сказал профессор. - Ты с ними?
- Они со мной! - отчаянно крикнул мальчик.
- Поздравляю.
- Это он? - спросил офицер отрывисто.
- Да. Подождите, - повелительно проговорил мальчик и, словно танцуя в
бумажных грудах, решительно и беззвучно пошел к профессору. - Я сначала
сам.
Профессор улыбнулся и стал стаскивать пластиковый наряд. Через
полминуты он остался в мятых брюках и свитере, протершемся на локтях.
Теперь он выглядел так же нелепо, как мальчик в своей рубашке.
- Что тебе понадобилось здесь? - холодно спросил мальчик, подойдя
вплотную. Глаза его смотрели на профессора, как на яму на пути.
- Рад тебя видеть, малыш, - тихо ответил профессор. - Давно ничего о
тебе не знал.
Мальчик помолчал, собираясь с мыслями. Поставил на пол прибор. С
мукой спросил:
- Зачем ты здесь оказался?
- Мама наша заболела, - сказал профессор. - Совсем заболела.
- Они арестуют тебя!
Профессор пригладил волосы.
- Зачем ты здесь? - повторил мальчик.
- Сателлит, - ответил профессор. - Эти пауки хотят его вернуть, как
дважды два. Боевые лазеры им, наверное, снова понадобились. Надо помешать,
ты же понимаешь, - чуть улыбнулся, - нельзя упускать случай помешать
паукам. Слишком редко он выпадает.
- Сателлит... - едва слышно выговорил мальчик и вдруг прижал ладонь к
щеке, заслонив пол-лица. - Ой... я же не знал!!
- Побыстрее! - крикнул офицер. - Смеркается.
- Они тебя арестуют!
- Что это за прибор у тебя такой? - мягко спросил профессор.
Мальчик помолчал и ответил:
- Гиперонный модулятор.
- Не понимаю.
- Это мой. Увидел сегодня... один свой предмет среди всего... И
вспомнил наконец.
- Что вспомнил, малыш?
Мальчик вскинул на него глаза и тут же вновь опустил.
- Они тебя арестуют, - беспомощно проговорил он. - Я же не знал! Я
хотел позвать на помощь!
- Какую помощь? Откуда?
- С Земли, - сказал мальчик тихо.
- Не понимаю.
- С Земли. Триста двадцать парсеков. Я там родился.
- Ах, вот как, - проговорил профессор после паузы. Офицер нетерпеливо
пошел к ним, присматриваясь к пультам и сидящему на полу опустив голову
человеку в балахоне. - Да... Ну да. Наверное, этому прибору нужна какая-то
антенна?
- Инициирующий импульс. Дальше пойдет на сверхсветовой.
- Сверхсветовой... - проговорил профессор медленно, со странным
выражением, точно пробуя на вкус это слово. - И когда твои его получат?
Мальчик пожал плечами.
- Секунд через семь.
- Сверхцивилизация... - профессор потрепал мальчика по голове,
взъерошил его длинные волосы. - Контакт...
- Может, хватит шушукаться? - громко спросил офицер. - А, парень?
Мальчик затравленно заглянул профессору в глаза. Тот кивнул.
- Зовите вашего специалиста, - сказал мальчик жестко. - Мы готовы. Мы
договорились.
Офицер повернулся к двери, но специалист сам уже влетел в пультовую,
что-то визжа, а вслед за ним, вдогон, раскаленным тягучим пунктиром
влетела полоса трассирующих пуль и, оборвав крик, насадила специалиста на
свое острие.
- Не двигаться!! Руки за голову, все!
Никто, ничего не успел сообразить. Четверо стражников сил комитета
штабов, шумно дыша, щетинились автоматами у входа. Их офицер, водя дулом
по вдруг возникшим статуям с растопыренными у голов локтями,
удовлетворенно хмыкнул и небрежно выстрелил один раз. Офицер сил кабинета
министров, икнув, переломился в поясе и мягко повалился в бумажный сугроб
у пульта;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11