– развязно подмигнул совсем уже не похожий на чиновника Квинт. – Сколько понадобится, столько и будет значиться. Документики – шик-блеск!
Старпом поморщился.
– Ладно, по рукам, – сказал он, наконец. – Давай бумаги и жди здесь, сейчас команду пришлю.
– Денежки вперед, – сухо отозвался Квинт. – Межмирник – вещь ненадежная. Вот он здесь, а вот его нет. И с грузом, со всем...
– Ты это про что?! – грозно начал было старпом, но глянув в бесстрастное лицо Реджинальда, понял, что теряет время.
– А, черт с тобой! – он отсчитал требуемую сумму крупными купюрами, вручил ее Квинту, а взамен получил документы на груз.
– Ну вот и все, – сразу заулыбался Реджинальд, – и разбежались!
Он наклонился было, чтобы поднять ящик (единственный настоящий, а не призрачный, из всей партии), как вдруг обнаружил слева от себя ноги в тяжелых тупоносых ботинках и серых брюках. Ноги принадлежали высокому усатому человеку, который вдруг уверенно взял Реджинальда под локоть и спросил в самое ухо:
– Господин Христофор Гонзо?
– Простите, – вздрогнул бывший таможенный чиновник, – не имею чести...
Но справа уже подошел низенький крепыш, мощная шея которого плавно сужалась к голове, и, завладев другим локтем Квинта, произнес:
– Запасаетесь выпивкой, пан Гонзо? Придется отложить до следующего раза. Сюда, пожалуйста!
Подкатил полицейский фургон, принял без особого шума всех троих и также деловито покинул стартовое поле. Последнее, что увидел Квинт сквозь зарешеченное оконце фургона, была грузная полосатая фигура старпома, бегущего по полю с ящиком подмышкой...
Однако в портовом отделении полиции, куда вскоре прибыл фургон, разыгралась куда более шумная сцена.
– Вы будете отвечать! – кипятился Реджинальд Квинт, оказавшийся Христофором Гонзо. – Вы нарушаете межмирное соглашение о туризме!
– Вот как! – рассмеялся невысокий кругленький следователь Полицейского Управления Богоушек. – Так вы теперь турист, пан Гонзо?
– Да, я турист! И только что прибыл из Дремадора-четырнадцать... нет, двенадцать. Я требую, чтобы меня немедленно освободили и принесли извинения. Это произвол!
Богоушек, не особенно торопясь с извинениями, вынул из кармана большой платок в шахматную клетку и стал промокать им свой потный загривок.
– Ф-фу! – отдувался он. – Ну и жара! Воображаю, пан Гонзо, как вам нелегко сидеть в пиджаке. Снимите вы его ради Бога!
– Нет! – живо откликнулся Гонзо. – Мне совсем не жарко, спасибо.
И он отер ладонью струившийся по лицу пот.
– Ах, нет, прошу вас без церемоний, – настаивал полицейский и, обращаясь к одному из агентов, задержавших Гонзо, добавил:
– Луи! Помогите господину туристу снять пиджак.
Прежде, чем Христофор Гонзо успел что-либо возразить, его грубо вытряхнули из пиджака.
– Дайте-ка сюда, – Богоушек взял пиджак и вывернул его наизнанку. – Любопытный фасончик, пан Гонзо! У кого шили?
– Ни у кого, – нахмурился задержанный. – Купил. На рынке. Где-то в Параллелье...
– Ну! Ну! Дорогой! Что это вы говорите? Откуда в Параллелье знают, как выглядит форма узлового таможенника?
– Оставьте меня в покое! – взорвался Христофор Гонзо. – Не знаю я никакой формы! Еще раз повторяю: костюм куплен на рынке. Где – не помню, это было давно. На левую сторону никогда его не выворачивал, понятно?
– А петлицы?! А золотые пуговицы изнутри! Неужели вас не удивляло, зачем они?
– Представьте себе, не удивляло! Какое мне дело?
– Ну, допустим, – Богоушек продолжал исследовать карманы пиджака. На столе перед ним появился баллончик Родиона Щетинина и деньги, полученные Христофором за коньяк, но следователя интересовало нечто совсем иное.
– Ага! – воскликнул он, наконец, держа на ладони маленький прямоугольный штемпелек. – Теперь, Христо, тебе не отвертеться! Слишком узнаваемый почерк. Два месяца ты безнаказанно обворовывал грузовые межмирники, и капитаны помалкивали, чтобы не загреметь в карантин из-за незаконного оставления порта.
Что ж, задумано неплохо. Тебе не повезло лишь в одном. Не будучи на самом деле таможенным чиновником, ты не мог иметь и личного штемпеля. А потому в паспортах всех обворованных тобой судов вместо таможенной отметки стоит вот это...
Следователь подышал на штемпелек и оттиснул на листе бумаги аккуратную надпись в прямоугольной рамочке: «Уплочено ВЛКСМ»...
Глава 2
Христофор Гонзо не любил сидеть в тюрьме. Он считал это занятие пустой тратой времени и ужасно стыдился арестов. Несмотря на кое-какой уголовный авторитет, наработанный с годами, он почти не водил знакомств в воровском мире, работал всегда в одиночку и дело свое полагал тонким, индивидуальным видом искусства, вроде живописи.
Христофор вообще был одинок во времени и пространстве в свои тридцать лет, тем не менее, вынужденная изоляция раздражала его, а грубые тюремные нравы казались оскорбительными.
На третий день после ареста он лежал на койке в камере предварительного заключения, мрачно глядел в потолок и курил сигару, выигранную в карты у соседа-шулера.
"Суп! – думал Гонзо, с содроганием вспоминая сегодняшний обед. – У них еще хватает наглости называть супом эту бурду! А повара? Ворьё и бездари, не видавшие ничего, кроме походных котлов в легионах, да брикетов псевдобелка! И о чем только думает тюремное начальство? Не можете завести приличную кухню, так нечего хватать интеллигентных людей! "
Христофор сердито отвернулся к стене и закрыл глаза, чтобы не видеть ничего вокруг. Ему припомнились отведанные в разное время в «Альгамбре» или у «Максима» супы, бульоны, борщи, кальи, солянки, рассольники, чорбы, харчо, чихиртма, пити, претаньеры и прочие шедевры гастрономического искусства всего ближнего Параллелья.
Он уже начинал дремать под сладкие воспоминания, как вдруг загремел замок, дверь камеры приоткрылась, и заглянувший внутрь усач в галифе с лампасами зычно выкликнул подследственного Гонзо. Христофора отвели к дежурному и дали подписать бумагу, в которой ему запрещалось сообщать какие бы то ни было сведения о соседях по камере, передавать или принимать письма, предметы и так далее, и тому подобное...
Тут только Христофор сообразил, что привели его на свидание. Он удивился, так как встречаться в Узловом ему было решительно не с кем. Никто из мало-мальски знакомых не мог знать о его аресте, да и вряд ли это кого-либо интересовало... Гонзо, однако, не выказал удивления, и на слова дежурного: «Вам разрешено свидание с невестой» степенно кивнул. Любопытство Христофора не на шутку разыгралось. Среди всех женщин, с которыми ему так или иначе приходилось делить досуг (в работе он их вообще не терпел), ни одна не могла претендовать на роль невесты. Относительно любви и брака Гонзо неизменно придерживался широких, но принципиальных взглядов. Впрочем, в нынешних, стесненных обстоятельствах невеста могла ему пригодиться. Только вот которая?
Войдя в помещение для свиданий, Христофор удивился еще больше. По ту сторону барьера сидела юная зеленоглазая красавица с длинными светлыми волосами, чуть отливающими медью и золотом. Совершенно незнакомая.
Прапорщик, приставленный следить за ходом свиданий, совсем забыл о своих обязанностях. Он тихо сидел за столом у стены и, подперев щеку рукой, мечтательно глазел на девушку. Та, в свою очередь, выжидательно глядела на Гонзо. Наконец, конвойный, видя, что начальник совсем разомлел и сейчас пустит слюнку, тихонько кашлянул и доложил:
– Так что, подследственный Гонзо для свидания доставлен!
Эти слова, казалось, послужили сигналом для девушки. Она вскочила, протянула руки навстречу подследственному Гонзо, которого, по-видимому, только теперь узнала, и нежным голосом, полным слез, произнесла:
– О, Христофор!
– Сядьте на место! – ревниво встрепенулся прапорщик.
Девушка немедленно повиновалась, вынула кружевной платок и прижала его к прекрасным глазам.
– Как же так, Христофор? Как же так? – всхлипывала она.
– Ну, ну, будет тебе, – смущенно бормотал Гонзо, усаживаясь напротив.
"Узнать бы еще, как ее зовут, " – думал он про себя.
Невеста подняла на него заплаканные глаза.
– Ведь ты же мне всегда говорил: "Подыщем себе тихий уголок где-нибудь в Атлантиде и заживем, Оленька, как в раю! "
«Ага! – подумал Гонзо. – Оленька. Молодец, девчонка! Ну-ну. Давай дальше...»
– Прости, – сказал он вслух. – Кто мог знать, что так случится? Какая-то чудовищная ошибка. Я до сих пор не могу прийти в себя...
– Это ужасно, – простонала Оленька. – И тебя держат здесь вместе с грабителями и убийцами?!
Христофор удрученно развел руками.
– С кем же меня еще... то есть, я хочу сказать... – он кашлянул, – видишь ли, Ольга, здесь нет другого общества.
– Ах, меня просто в дрожь бросает, когда я думаю об этих холодных сырых камерах, о решетках, о какой-нибудь отвратительной похлебке, которой вас кормят...
Вспомнив похлебку, Христофор и впрямь загрустил.
"Увы, дорогая, все так и есть, как ты говоришь, " – было написано на его физиономии.
– Кстати, – сказала Ольга бросив на Христофора быстрый взгляд, – я принесла тебе небольшую передачу. Много тут не принимают и прямо в руки не разрешают отдавать, дурацкие какие-то порядки...
"Так, так! " – насторожился Гонзо.
– Ты ее востребуй поскорее, что тебе за радость, в самом деле, мучиться от здешней ужасной пищи! Я понимаю, конечно, что в тюрьме кусок в горло не идет (Христофор проглотил слюну), но ради нашей любви! Пообещай мне, пожалуйста, не забывать о еде.
Христофор пообещал.
– Ну, мне пора, – сразу заторопилась Ольга. – Я должна еще поговорить с твоим адвокатом.
Она встала, и все, кто был в комнате, включая Гонзо, сейчас же уставились на ее стройные загорелые ноги.
– Не падай духом, дорогой! – сказала невеста на прощание. – Мы будем бороться за тебя. Главное – хорошо питайся.
Она ушла, а Христофора повели в посылочную – получать передачу.
В посылочной заправлял младший эксперт тюремного управления капрал Бейтс. В его обязанности входила проверка посылок и передач с целью изъятия запрещенных вложений, как то: пилок, лазерных горелок, писем, не прошедших цензуру, и прочего в этом духе. Капрал, прибывший сюда когда-то из мрачного, голодного и насквозь милитаризованного мира Антиутопия-2040, службу исполнял на совесть. Он без устали пересыпал, переливал и откусывал все, что передавали заключенным родственники и друзья, так что в скором времени щеки его стали заметно выпирать из-под каски. От бронежилета пришлось и вовсе отказаться, хотя раньше Бейтс не расставался с ним ни днем, ни ночью.
Посылки и передачи он вскрывал, согласно инструкции, в присутствии заключенного, и тут же начинался дележ: что можно, а что нельзя. В котомочке, предназначенной для Гонзо, оказался кусок копченого окорока, крекеры и баночка варенья. В целом, капрал был удовлетворен, посетовал только на отсутствие сигарет. Окорок он по-братски разделил на две части и большую взял себе, крекеров захватил, сколько в горсть вошло, и, наконец, повертев в руках баночку с вареньем, заявил:
– Стеклянную тару выдавать запрещено!
– А как же? – спросил Христофор.
– Не знаю, не знаю... – Бейтс вскрыл баночку и понюхал содержимое. – М-м!
– Но почему нельзя-то? – напирал Гонзо, уловивший еще во время свидания, что передача эта важна, и ее нужно отстоять.
– Потому что стекло запрещено! – отрезал капрал. – Вам только дай осколок – через день всю охрану перережете и выроете подземный ход... Да нет ли еще тут чего в банке?
Он взял со стола ложку и погрузил ее в варенье. Потом поболтал, покрутил, вытянул на ложке за один раз чуть не половину всего содержимого и сунул себе в рот.
– Мгум-мгум... Кажется, ничего подозрительного нет.
Он протянул баночку Гонзо.
– Можешь лопать прямо тут. Сколько из банки самотеком в рот попадет – твое. Тару вернуть. Или отказываешься?
Христофор посмотрел на лоснящиеся губы капрала, уже потянувшиеся снова за вареньем, и решительно забрал банку.
– Не отказываюсь!
«Слишком много сладкого, – подумал он, – такому губастому. Перебьется.»
Глотать варенье без ложки было неудобно и не так, чтобы очень уж вкусно, но рассчитывать на ложку Бейтса не приходилось, да Христофор и не взял бы – брезговал.
Он сделал, морщась, несколько глотков, когда капрал издал вдруг короткий приглушенный вопль. Христофор только глянул в его сторону и тут же поперхнулся, испачкал вареньем подбородок и выронил банку.
Из-под каски на него смотрела зеленая лягушачья морда с выпученными глазами. Вдобавок, капрал на глазах уменьшался, одежда повисла на нем мешком, а затем мягко опала бесформенной кучей. Каска покатилась по полу.
Гонзо с ужасом заглянул за барьер, но увидел лишь маленькую юркую ящерку, выскользнувшую из правого сапога Бейтса. Христофор узнал ганимедского тритона.
Он оглянулся на дверь, за которой остался конвоир, и хотел было уже позвать его в свидетели удивительного события, как вдруг что-то странное стало происходить с ним самим. Прежде всего, зрение его стало черно-белым, затем появилось ощущение, что во рту прорастают сотни новых зубов. Христофор раскрыл рот и сейчас же увидел свой длинный, как веревка, раздвоенный язык. Тут потолок комнаты стал стремительно уходить вверх, все помещение расширилось до размеров зала ожидания в порту межмирников, потом Христофор провалился в какую-то темную глубину, а сверху на него обрушились тяжелые полотнища грубой ткани, вроде брезента.
"Варенье, черт бы его побрал! – думал Гонзо, выбираясь из-под груды собственной одежды, похожей теперь на рухнувшую крышу шапито. – Ну, Оленька! Ну, спасибо, невестушка дорогая! "
Все же Христофору пришлось легче, чем бедняге Бейтсу. Он, по крайней мере, смог сообразить, что произошло. Гонзо доводилось видеть ганимедских тритонов, ему было известно, что жители Ганимеда-3000 владеют искусством превращаться в это маленькое ловкое животное в минуту опасности. Как они это делают, никто не знал. Впрочем, нет. Знал тот, кто проделал эту шутку с капралом и Гонзо...
Быстро перебирая четырьмя перепончатыми лапками, Христофор выполз на середину комнаты и тут заметил высоко под потолком отверстия вентиляционной решетки.
1 2 3 4 5 6 7