Сашке Болбату она сказала:
— Некоторые и в море мелко плавают. А я попытаюсь на суше найти глубину.
Сашка, который был мотористом портового буксира, понял это как намек по его адресу и обиделся.
Осенью, когда вернулся отец, она сказала ему:
— Если я не сдам сольфеджио на пять, то уйду в кораблестроительный и никогда больше не буду петь. Даже дома.
Уроки сольфеджио были для Галки настоящей пыткой. Она не переносила эти бессмысленные «до», «ре», «ми», «соль», которые ей часами приходилось тянуть до изнеможения. К тому же преподаватель сольфеджио — Альберт Иванович Логунов раздражал ее. Он был такой же нудный, как его предмет. Трудно было поверить, что этот суетливый, вечно брюзжащий чело век возглавлял городской театр. Но Логунов был не только директором театра. Он являлся неизменным и, пожалуй, самым неумолимым членом экзаменационной комиссии. И Галка, скрипя зубами, тянула по вечерам «ми», «ля», «до», «си»… В ту зиму она узнала, как трудно быть упрямой с самой собой.
…И снова отец уходил в рейс. Накануне у Ортынских собрались гости, среди которых была молодая, нарядно одетая женщина с рыжеватыми волосами.
— Нина, — запросто представилась она Галке.
Нине было не больше двадцати пяти лет, но с Алексеем Семеновичем и его друзьями она веля себя как равная: многим из них говорила «ты», называла по имени. Галке она не понравилась: не понравились ее громкий, деланный смех, развинченная походка, чересчур открытое платье и свободный, даже несколько развязный тон, которым молодая женщина разговаривала с Алексеем Семеновичем. Галке было обидно, что отец не замечал этого и весь вечер не сводил с Нины глаз.
Во время ужина, когда содержимое стоящих на столе бутылок уменьшилось наполовину, Нина подсела к Галке и обняла ее.
— Надеюсь, мы станем друзьями. Я тоже певица. Галка вежливо, но решительно отстранилась.
— Где вы поете? — спросила она Нину.
— На эстраде.
— А точнее — в ресторане «Прибой», — буркнул сидящий напротив старший помощник Алексея Семеновича Шахов.
— Что ты хочешь этим сказать? — вспыхнула Нина.
— То, что уже сказал, — отрезал Шахов.
Алексей Семенович покраснел, заерзал на стуле. Галке стало неловко за него.
— Разве важно, где кто работает? — вступилась она за Нину, чтобы прекратить неприятный для отца разговор.
Шахов усмехнулся и, прищурясь, посмотрел на Галку.
— Как сказал поэт: «Мамы всякие нужны, мамы всякие важны»…
— Почти остроумно, — Галка громыхнула стулом и встала.
Она ушла к себе в комнату и уткнулась в книгу. Вскоре к ней заглянул Леонид Борисович Гордеев — давнишний приятель отца.
— Я тебе не помешаю? Там собираются танцевать, а меня это занятие не прельщает.
— Заходите, дядя Леня, — пригласила Галка и, заметив, что он гасит свою трубку, сказала: — Да вы курите. Окно открыто.
Гордеев сел и принялся сосредоточенно раскуривать трубку.
— Нехорошо получилось, — наконец сказал он. — Нехорошо. Шахов выпил лишнее.
Он посмотрел на Галку из-под густых косматых бровей, ожидая, что та скажет. Но Галка молчала.
— Послушай, Галина, сколько тебе лет?
Он отлично знал, сколько ей лет, но спросил для того, чтобы как-то начать разговор, ради которого — и девушка чувствовала это — зашел к ней.
— Восемнадцать.
— Это уже много, — подхватил он. — Это значит, что ты уже взрослая. Поэтому я буду говорить с тобой как со взрослой. Видишь ли, мы дружим с твоим отцом много лет, и эта дружба дает мне право…
— Зачем так длинно, дядя Леня, — нетерпеливо перебила его Галка. — Давайте по существу.
— По существу так по существу, — согласился Леонид Борисович. — Речь пойдет о твоем отце…
— …и о Нине? — снова перебила его Галка.
Косматые брови Гордеева сошлись на переносице.
— Может, ты помолчишь немного?
— Но речь все-таки пойдет о ней? — не унималась Галка.
— О ней.
— Она мне не нравится.
— Но дело в том, что она нравится твоему отцу.
— Он собирается на ней жениться? — в упор спросила Галка.
Леонид Борисович несколько смутился.
— Не знаю. Он не говорил со мной так определенно.
— Тогда поговорите с ним вы. Скажите, чтобы он не делал этого. Нет, нет, я все понимаю. Я даже хочу, чтобы он женился. Но только не на Нине. И не потому, что она поет в ресторане, а потому, что отец лучше, понимаете, в тысячу раз лучше ее! Вы тоже так думаете — я знаю. И Шахов так думает. Все так думают! Прошу, поговорите с ним. Поговорите как секретарь партийного комитета. Он вас послушает.
Гордеев невесело усмехнулся.
— Во-первых, твой отец беспартийный, а во-вторых, партком такими делами не занимается. Все это не так просто, Галя. Не так просто, как тебе кажется. Но в чем-то ты права. Обещаю, когда Алексей вернется из рейса, я поговорю с ним…
Но разговор не состоялся — капитан Ортынский не вернулся из рейса…
Теплоход, которым он командовал, ушел в море 21 июня 1941 года. А на рассвете следующего дня Галка проснулась от страшного грохота…
Стены дрожали. Что-то со звоном упало на пол. В раскрытое окно ворвалось душное облако известковой пыли. В комнате рядом испуганно вскрикнула бабушка.
Галка вскочила с кровати и сразу же порезала ногу о битое стекло. Новый взрыв потряс весь дом. Тревожно завыли сирены в порту. И снова, на этот раз уже где-то внизу, в районе грузовых пристаней, один за другим ударили четыре тяжелых взрыва.
На улице кто-то истошно кричал: «Дети! Там остались дети!» Этот крик, подстегнул Галку. Бабушкины мольбы не удержали ее. Натягивая на бегу платье, она выскочила на улицу. Густой черный дым и ржавая кирпичная пыль, еще не осевшая после взрыва, закрыли утреннее небо. Из ворот соседнего дома выбегали испуганные полуодетые люди. Им навстречу спешили курсанты мореходного училища. Вместе с курсантами Галка вбежала во двор. Трехэтажный жилой дом был расколот сверху донизу. Весь угол и часть стены фасада рухнули бесформенной грудой, открыв изуродованные комнаты, лестницы, коридоры. В одной из таких разрубленных комнат второго этажа у самого края обвала стояла большая никелированная кровать. Постель на ней была разобрана, подушка еще хранила вмятину от головы спящего человека, но самого человека не было. Вместо него на кровати, круто выгнув спину, в оцепенении застыла кошка. Дикими остекленевшими глазами она смотрела в провал — туда, где еще несколько мгновений назад была обжитая комната и куда вместе с потолком, стенами, полом был сметен ее хозяин.
Война!
Галка не помнила, как у нее очутился лом и как вместе с курсантами она качала разбирать обвалившиеся стены. Из хаоса битого кирпича, балок, рваного железа и обломков дерева, бывшего недавно дверьми, мебелью, оконными рамами, извлекали людей. Большинству из них помощь уже была не нужна…
Галка работала в каком-то забытьи: без отдыха, не разгибаясь.
Только к девяти утра, когда последняя санитарная машина, пронзительно сигналя, выехала со двора, Галка в изнеможении опустилась на какую-то плиту.
Здесь ее и нашла перепуганная Валерия Александровна. Упреки бабушки Галка выслушала молча, даже не пытаясь оправдываться. Так же молча и послушно пошла домой. А вечером к Ортынским пришел Леонид Борисович Гордеев. Он был уже в форме старшего батальонного комиссара. По тому, как секретарь парткома с трудом улыбнулся бабушке, как хмуро нависли над глазами его косматые брови, как, забыв спросить разрешения, закурил он свою короткую трубку, Галка поняла, что в их дом пришла беда.
Она позвала Гордеева в свою комнату и, плотно затворив за собой дверь, спросила прямо:
— Отец?..
Леонид Борисович обнял ее за плечи.
— Будь мужественна…
Словно чья-то рука больно, до крика сжала сердце. Но Галка не заплакала. Она только пристально посмотрела на небольшой портрет, висевший на стене. Художнице, писавшей его, удалось почти с фотографической точностью передать правильные черты лица, веселые темно-карие глаза, крепкую загорелую шею, картинно-небрежно распахнутый ворот белоснежной рубашки… И все же художница что-то упустила из виду. То ли линии подбородка — упрямые у отца — на портрете были смягчены, то ли слишком была подчеркнута внешняя франтоватость, то ли чересчур весело глядели обычно внимательные, все подмечающие глаза. Возможно, женщина видела отца таким, каким она его написала — еще молодым, красивым, элегантным моряком. Но таким ли был отец на самом деле? Не за красоту доверили ему один из лучших теплоходов пароходства, не за элегантность любила его команда, а молодость не помешала ему стать опытным капитаном…
Галка поймала себя на том, что она сейчас впервые подумала об этом. А раньше? Не глазами ли той художницы смотрела она на отца?
Не отрываясь от портрета, Галка жадно слушала Гордеева.
— …он знал, что началась война, и уже лег на обратный курс, когда у него на траверсе всплыла вражеская подводная лодка. Безоружный теплоход был великолепным призом для фашистов. Алексей понял это и приказал открыть кингстоны. Вот последняя радиограмма с теплохода.
Леонид Борисович протянул Галке сложенную вчетверо бумажку:
«…Машинное отделение затоплено. Ни груз, ни судно не достанутся врагу. Подлодка расстреливает людей в шлюпках. Прощайте, товарищи. Капитан Ортынский».
Буквы прыгали перед глазами.
— Бабушке… не нужно, — с трудом сказала она.
Для нее война началась сразу, рухнувшим домом, последней радиограммой отца. Сразу и пришло решение.
На следующее утро Галка пошла в военкомат. Она не помнила, как ей тогда удалось пробраться к военкому и что она говорила ему Уже на улице, развернув бумажку, которую ей вручили, она прочла, что Галина Алексеевна Ортынская направляется на курсы медицинских сестер. В другое бы время Галка возмутилась. Ее — в медсестры? Но минувший день заставил по-иному взглянуть на многие вещи. Этот первый день войны принес с собой новые понятия, среди которых было неумолимое — «так нужно». В этих двух словах в то время заключалось больше смысла, чем во многих пространных поучениях, какие впоследствии приходилось выслушивать Галке.
Как-то сразу отошли, стали чужими театр, музыкальное училище, пляжи — все, чем она жила последний год…
Галка уже занималась на ускоренных курсах медицинских сестер, когда однажды на Приморском бульваре столкнулась со своим бывшим преподавателем сольфеджио Альбертом Ивановичем Логуновым. Директор театра был в необычном для него полувоенном костюме. Он сразу узнал Галку и вцепился в рукав ее гимнастерки.
— Галина Алексеевна, вы ли? Настоящий солдат. Это ужасно. Мобилизовать девушек! Что делается, что делается. У меня просто голова идет кругом. Вы знаете, пал Смоленск.
Галке было неприятно слушать этот испуганный шепот, но вместе с тем ей было жалко Логунова. Несмотря на свой полувоенный костюм, который, по мнению Галки, сам по себе уже обязывал к чему-то, Логунов казался растерянным.
— Мне поручили сформировать концертную бригаду для обслуживания воинских частей. Только подумайте: классическую музыку — в казармы! Ну, кому это надо?
Галка согласилась с тем, что сейчас не до музыки. Она хотела еще добавить, что всех театральных работников, не исключая директоров, следует призвать в армию, однако вовремя сдержалась.
Неожиданно Логунов предложил ей поступить в концертную бригаду.
— Нужны эти бригады или нет — не нам решать, — торопливо убеждал он. — Но пока что вам будет неплохо — лучше, чем в каком-то госпитале. А то ведь, упаси бог, вас еще в действующую армию отправят. Все может быть. Я вам помогу. У меня есть кое-какие связи. Нет, нет, вам эго ничего не будет стоить!
Логунову повезло, что в это время Галку окликнул какой-то моряк. Появление моряка заставило Логунова поспешно откланяться. Галка была так возмущена, что не сразу узнала подошедшего к ней Сашку Болбата.
— С кем это ты разговаривала? — поздоровавшись, спросил Сашка.
— С одним гадом, — нахмурилась Галка.
Сашка недоуменно посмотрел на нее.
— Почему же ты раньше мне не сказала? Я бы за тебя окончил этот разговор.
— Не стоило связываться. Лучше расскажи о себе. Где ты сейчас?
— Не видишь, что ли! — Сашка не без гордости щелкнул по своей бескозырке.
— «Военно-Морской Флот», — прочла на ленточке Галка. — Здорово!
— Если интересуешься — запиши номер полевой почты, — будто между прочим сказал Сашка.
Галка записала. У нее был еще час свободного времени, и они прошлись по бульвару.
Фронт приближался к городу. В те редкие ночи, когда не было воздушных налетов, жители окраин слышали нарастающий гул канонады. С каждой ночью гул усиливался, подступая все ближе и ближе к Корабельному поселку. А однажды его услышали днем на Приморском бульваре.
Из порта по Второй Якорной и от вокзала по Садовой улицам в направлении Западного предместья непрерывным потоком шли войска, машины, обозы, отряды женщин и подростков с лопатами и кирками на плечах.
Но в один из дней движение войск по Садовой прекратилось. Вокзальная площадь и прилегающие к ней улицы, — в последние недели до отказа забитые орудийными упряжками, повозками, походными кухнями, — неожиданно опустели: немецкие танки, прорвавшись северо-восточнее города, перерезали железную дорогу.
Теперь войска шли только по Второй Якорной улице из порта. Но уже от Приморского бульвара немногочисленные колонны красноармейцев растекались по трем направлениям: на запад, север и восток. Теперь только море связывало город со страной: морем шли подкрепления; морем эвакуировали раненых, детей и женщин; с моря по наступающему врагу вели огонь корабли флота.
Ценою жизней десятков тысяч своих солдат фашистам удалось прорваться к городским окраинам. Но здесь их остановили, а в иных местах даже отбросили назад бригады морской пехоты.
На Турецком кургане, в Корабельном поселке и Западном предместье советские моряки стояли насмерть. Гитлеровское командование бросало на штурм все новые и новые дивизии. Части, побывавшие в боях с моряками, не отводили в тыл на переформирование — некого было отводить. Но и в батальонах, оборонявших город, с каждым днем становилось все меньше бойцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33