Ведь никто другой не мог бы позвонить мне по телефону в такое позднее
время". С этими словами он ушел. Я видел, как зажглись автомобильные
фонари, потому что моя комната выходит на двор. Я слышал шум машины: она
выехала на улицу Ботас, а затем послышался стук захлопнутых господином
доктором ворот... Вот все, что было вчера вечером.
- Ночью меня разбудил шум въехавшего во двор автомобиля. Я подошел к
окошечку, чтобы спросить господина доктора, не нуждается ли он в моих
услугах. Он стоял спиной ко мне на ступеньке автомобиля. Он ответил мне:
"Нет. Спи себе!" и погасил фонари. Я и без того наполовину спал. Он не
обернулся. Вы говорите, что это был не он. Что же я могу вам на это
ответить? Я видел его козью меховую шубу и его шапку; воротник его шубы
был поднят... Я снова лег и заснул... Вот все, что я видел ночью.
- Нет, месье, больше я ничего не слыхал, ничего необычайного.
Никакого шума и треска Но грабитель, очевидно, выкрал из кармана господина
доктора его ключи. Все шкафы, все ящики открыты при помощи ключей... Даже
несгораемый шкаф. А для этого нужно быть опытным преступником, потому что
там секретный замок...
- Все бумаги, месье; да, они взяли все бумаги. Но не тронули ни одной
драгоценной вещи, ни часов, ни даже столового серебра. Только бумаги.
Правда, их было так много, что ими, наверное, можно было бы наполнить два
или даже три сундука...
- В несгораемом шкафу? Да, в нем было много бумаг. Все они были в
образцовом порядке и разложены в синих картонных папках. Я иногда видел
эти папки; господин доктор имел ко мне большое доверие.
Допрос происходил в кабинете доктора. Жандармский офицер окинул
внимательным взглядом пустые, широко распахнутые шкафы, выдвинутые ящики и
валявшуюся на одном из стульев козьего меха шубу и меховую шапку. Он
поднял голову.
- Автомобиль здесь, в гараже? - спросил он слугу.
- Да, месье! Он в полной исправности...
- Как по-вашему, Жюльяз? Большая машина поджидала преступника? Не
правда ли? Теперь он уже далеко!.. Ловко придумано!
Он взялся на трубку телефона, стоявшего на письменном столе среди
многочисленных луп, пинцетов и прочих атрибутов медицинского осмотра.
- Алло! Алло! - проговорил он.
Непрерывно нажимая на кнопку, он в то же время бормотал:
- Я хочу непременно добиться, что значил этот вызов по телефону вчера
вечером... Алло! Алло!.. Что же? Мне так и не ответят? Телефон не
работает? Что бы это могло значить?.. Жюльяз, сбегайте в почтовое
отделение! Постойте! Вы заодно отправите вот эту телеграмму в судебную
палату в Бури.
Жюльяз немедленно отправился исполнять возложенные на него поручения.
Чиновник, принявший телеграмму, провел его к телефонистке. Она
уверяла, что номер 18, принадлежавший доктору Бару, ни разу не давал
сигнала. Что касается вчерашнего вызова этого телефона в девять часов
вечера, то это совершенный вздор. Над ней наверное хотят подшутить.
Ее начальник тоже подтвердил, что никто не вызывал доктора Бара после
закрытия почтово-телеграфного отделения. Никто никогда не пользовался
телефоном после семи часов вечера.
Жюльяз рассказал ему о разыгравшейся трагедии. Чиновник немедленно
вызвал к телефону почтовую приемщицу из Саламон и предложил жандарму
вторую трубку.
Приемщица из Саламон была совершенно здорова и никак не могла понять,
что могла означать эта, как она выразилась, "мистификация".
- А все-таки, господин чиновник, кто-то звонил вчера вечером по
номеру 18-ому! - продолжал настаивать Жюльяз.
Его тон несколько смутил чиновника. Последний испугался
ответственности и сообразил, что его могут замешать в это уголовное дело.
Единственным его стремлением стало желание оправдаться.
- Идемте! - сказал он, надевая шапку. - Этого нельзя так оставить.
Когда они дошли до кабинета доктора, где все еще производились
необходимые формальности, чиновник, взяв за исходную точку своего
обследования телефонный аппарат, решил проследить провод точно так же, как
Мошон и Жюльяз проделали это со следами автомобильных шин.
Провод спускался вдоль задней стены здания во двор и оттуда выходил
на улицу. Воздушная проводка тянулась вдоль улицы Ботас, на которую
выходили только дворы и сады стоявших по ее сторонам домов. На некотором
расстоянии провод был перерезан у одного из изоляторов, и длинный его
конец был опущен в ручеек; это был тот самый провод, который оставался
соединенным с аппаратом доктора. Чиновник вытащил провод из воды и,
внимательно осмотрев его конец, торжествующе улыбнулся.
На расстоянии нескольких сантиметров от края на свежезачищенной
медной проволоке виднелось маленькое круглое отверстие.
- Смотрите, господа! - обратился чиновник к стоявшим вокруг него. -
Этот провод был соединен с переносным аппаратом. Вот откуда неизвестный
вызывал доктора Бара! Вот откуда ему сообщили эти ложные сведения! Я и мои
служащие здесь ни при чем, господа! Совершенно ни при чем!
- Теперь все понятно, - сказал Мошон.
- Да, понятно, как все произошло. Но все еще совершенно не выяснено,
почему это произошло! - сказал второй жандарм.

К полудню прибыли представители судебной власти. В квартире все
оставалось в прежнем беспорядке, и ни одна вещь не была сдвинута с места.
Тело доктора было перенесено в покойницкую городской больницы. Вместе со
следователями явился и судебный врач. Он произвел вскрытие, но оно не дало
ничего для дальнейшего расследования дела. Доктор был убит выстрелом на
близком расстоянии. Пуля прошла через голову навылет и где-то затерялась.
Свидетельство о смерти и разрешение хоронить покойника были выданы без
всякого промедления.
Тем временем прокурор принялся за подробный осмотр дома в тщетной
попытке выяснить мотив убийства. Обстоятельства смерти и похищение бумаг
несомненно указывали на то, что Бар обладал какой-то важной тайной и что
кому-то было необходимо оградить себя от всякой попытки с его стороны
огласить ее или как-нибудь использовать для своих целей. Что касается
самой сущности этой тайны, то она оставляла широкое поле для всевозможных
предположений.
Некоторые мертвецы говорят; оставленные ими записки передают нам их
мысли и чувства как бы на языке загробного мира. Прокурор приказал
тщательно осмотреть всю мебель. С комодов были сняты мраморные доски. Дно
у каждого ящика было внимательно осмотрено при свете электрических ламп;
все находившиеся в библиотеке книги были перелистаны. Много времени было
посвящено осмотру одежды. Но все было тщетно. Власти не обнаружили ни
одного исписанного клочка бумаги, ни одного слова, начертанного чьей-либо
рукой. Все это давало основание думать, что убийцы произвели в квартире
точно такой же обыск раньше, чем это сделали представители судебной
власти.
Эти последние в конце концов удалились. Тем не менее они решили
опечатать автомобиль, чтобы облегчить дальнейшее расследование, а также
козью шубу и меховую шапку, которыми злоумышленники воспользовались для
того, чтобы выдать одного из них за доктора Бара.
Когда стали складывать шубу и шапку, чтобы их унести, следователь,
составлявший протокол, вдруг вспомнил, что шуба не была им обыскана,
потому что находилась отдельно от всей остальной одежды. Ему пришла в
голову мысль опустить руку в один из внутренних карманов, и, совершенно не
предполагая всей важности своей находки, он вытащил оттуда несколько
сложенных вчетверо листочков белой бумаги, исписанной мелким убористым
почерком. Остальные карманы были совершенно пусты.
Ознакомившись с содержанием записок, он убедился, что убийцы наверное
захватили бы их с собой, если бы только могли предполагать, что они
спрятаны в кармане шубы. По всей вероятности, один из злоумышленников, тот
именно, которому было поручено проникнуть в дом доктора Бара под видом
хозяина, поспешил стащить шубу с убитого и надел ее на себя прежде, чем
его товарищи успели обыскать труп.
В конце концов оплошность преступников, если можно так выразиться,
была вполне извинительна. Теперь уже известно, что главной их целью было
стремление похитить содержимое несгораемого шкафа и лишь попутно то, что
находилось в письменном столе. Отдельные документы, находившиеся в других
шкафах и ящиках, так же как и те, которые могли бы оказаться в карманах
убитого ими человека, не представляли с их точки зрения особого интереса.
По-видимому, они полагали, что отрывочные сведения, полученные из этих
отдельных записок, не будут в состоянии дать какой-нибудь ключ к тайне. Не
могли же они в самом деле предположить, что эта шуба, которую покойный
доктор постоянно носил, таила в себе такие важные сведения! Для того,
чтобы объяснить этот факт, им необходимо было дать некоторую волю своему
воображению и допустить, что доктор Бар как раз заканчивал свое
повествование, когда среди царившей в его кабинете тишины прозвучал
телефонный звонок. Его спешно вызывали в Саламон. Жизнь больного зависела
от того, достаточно ли быстро он туда прибудет. Он не счел себя вправе
потратить несколько минут на то, чтобы открыть свой несгораемый шкаф, но,
не желая оставлять своих записок в первом попавшемся под руку ящике, он
нашел более осторожным захватить их с собою, с тем, чтобы спрятать в
верное место уже по возвращении.
Вот эти-то записки мы и решили опубликовать. Они представляют собою
рассказ, кровавым эпилогом к которому явилась трагическая кончина доктора.
Увы! То, что вы прочтете здесь, есть лишь очень неточный пересказ тех
наблюдений, которые были сделаны врачом из Бельвю. Это лишь маленькая
картинка из его личной жизни: здесь он рассказывает все то, о чем было бы
неуместно писать в строго профессиональном докладе - в том докладе,
который был выкраден неизвестными злоумышленниками как раз накануне того
дня, когда доктор собирался его передать в Академию Наук. Правда, что и
этот доклад, судя по словам самого доктора, тоже давал далеко не
исчерпывающие сведения. Тем не менее исчезновение доклада представляется
нам огромной потерей, если мы подумаем о тех разъяснениях и открытиях,
которые были сделаны доктором в еще не исследованных наукой областях и над
которыми найденные в шоферской козьей шубе документы лишь слегка
приподнимают завесу.
Мы дадим возможность читателю прочитать воспоминания доктора без
всяких прикрас, потому что они соединяют в себе точность отчета с
искренностью бытоописания и вместе с тем рисуют картину трагического и
странного случая.

1. ПАВШИЙ НА ПОЛЕ БРАНИ
Я искренне убежден, что на свете мало найдется людей, столь
уравновешенных и маловпечатлительных, как я. Мне кажется, что только
любовь могла заставить мое сердце забиться учащенно. И тем не менее каждый
раз, когда в прихожей раздается звонок, я вздрагиваю. Очевидно, мои нервы
сохранили память об одном странном явлении и о сопровождавших его
обстоятельствах. Они не слушают никаких объяснений и, по-видимому, не
скоро утратят эту глупую привычку. Упорство, с которым повторяется это
ощущение, навело меня на мысль о том, что я, очевидно, испытал тогда
чувство страха, но в тот момент мне казалось, что я ощутил лишь совершенно
чуждое всякого беспокойства удивление и недоумение Я испытал некоторое
замешательство от двух боровшихся в моем мозгу предположений: с одной
стороны, я не верил в возможность всего происходящего, с другой - мне
казалось, что я становлюсь жертвой какого-то скверного обмана. Ко всему
этому слегка примешивалось сомнение в здравости моего рассудка. Очевидно,
страх запал в мою душу совершенно безотчетно, потому я и непроизвольно
вздрагиваю, съеживаюсь при самом слабом звуке звонка, как ребенок, который
инстинктивно подымает локоть и зажмуривает глаза, когда видит резкое
движение уже раз ударившей его руки. Да и почему собственно я употребил
это выражение - "явление"? Оно противоречит истине, и я не воспользовался
бы им, если бы в моей душе не крылось какого-то абсурдного страха,
пробудившегося в первый момент вместе с удивлением и все еще упорствующего
в своем безрассудстве.
Я думаю, что мои нервы оказались бы более крепкими, если бы
предшествующий вечер и день не настроили их на такой грустный лад и не
привели меня в состояние духа, исключительно благоприятное для проявления
слабости и малодушия.
Город Бельвю решил посвятить этот день памяти своих сынов, геройски
погибших на поле брани. Мадам Лебри, старый друг моей матери, очень милая,
наполовину парализованная старушка, попросила меня, а также и местного
нотариуса месье Пуисандье, принять вместе с ней участие в предполагающейся
процессии. Согласно установленному церемониалу, мы провели ее из церкви к
городскому памятнику и оттуда на кладбище. А вечером маленький интимный
обед снова соединил нас троих в доме этой прекрасной женщины.
Под влиянием неотступной мысли о сыне, мадам Лебри обратила этот обед
в заключительный акт церемонии, посвященный его памяти.
- Он вас обоих так любил! - сказала она дрогнувшим от сдерживаемых
слез голосом, протягивая нам через стол руки.
И мы говорили только о нем все время, вплоть до того момента, когда
разошлись.
Мадам Лебри живет в двух шагах от меня. Чтобы пройти от ее дома к
моему, нужно только перейти улицу. Я вернулся к себе в подавленном и
грустном настроении, но, следуя своей всегдашней привычке работать по
вечерам, уселся у письменного стола, за которым пишу и сейчас.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3