Аннотация
Элеонора Раткевич
Почти не сказки
Шкаф
Все началось, когда у меня в шкафу пошел снег.
Купила я его на барахолке, сама не знаю — зачем, При моей зарплате и ожидаемом сокращении штатов шкаф мне совершенно не нужен: то, что у меня есть из одежды, спокойно уместится в тумбочке и на гвоздике, а новых тряпок не предвидится. Но меня пленил его характер и внешность. Характером он был похож на старого интеллигента: скрипел, но не разваливался. Он был большой и угловатый, как отощавший мамонт. Не понимаю, как мы с ним вдвоем уместились в комнате. Дня три он стоял, не выказывая склонностей к шуткам, и мы с ним молча привыкали друг к другу.
А потом в моем шкафу пошел снег. Меня это не волновало, хотя на дворе стоял июль и снегу быть не должно. В конце концов, в шкафу висят шуба и пальто, и значит, и снег в нем как нельзя более по сезону. К вечеру я забеспокоилась: снегопад был слишком густой. Шубу и пальто пришлось убрать.
Я повесила их сушиться над ванной. Мех на шубе слипся в иголки. С пальто два дня капало.
Возвращаясь домой, я поначалу боялась застать у дверей шкафа лужу. Но снег не выходил за пределы шкафа. Время от времени я открывала его тяжелые скрипучие дверцы и любовалась идущим снегом, переживая его эстетически, как японцы. Шубу и пальто я повесила в кухне, над холодильником.
Зачем шкаф и почему снег, меня отчего-то не интересовало.
Потом я продала шубу, хотя надвигалась осень, а за ней зима. Но меня поперли с работы, а есть хотелось. Четвертого сентября часов эдак в девять я лежала в постели и читала. Дверь шкафа распахнулась. В мою комнату из шкафа ввалился здоровенный мужик. Мокрый и весь в мазуте.
— Я не утонул? — спросил он.
— Не знаю, — честно ответила я. — Наверное, нет.
— А где дверь? — спросил он.
— Там. — Я махнула рукой куда-то в пространство между торшером и окантованным рисунком из учебника физики, который я повесила на стену еще в восьмом классе.
— Спасибо. — Мужик направился к двери. Возможно, уйди он в эту минуту, ничего бы не произошло. Но мое проклятое хорошее воспитание взяло верх.
— Э-э… чайку хотите? — спросила я.
Мужик обрадовался.
Пока мы пили чай, он рассказал мне, как он попал в шкаф. Он упал в канал и начал тонуть. Ему очень захотелось жить, но он продолжал тонуть.
Потом он шагнул прямо в воде и очутился в шкафу. В шкафу шел снег, ему стало холодно, и он решил выйти наружу.
В нашем городе нет канала.
Я предложила ему просушить одежду, но он покраснел и наотрез отказался.
Я дала ему шарфик. Больше я ничем не могла ему помочь. Мои шерстяные носки ему бы и на нос не налезли. Еще я дала ему денег на дорогу. Дома его ждет жена.
Через несколько дней он прислал мне деньги почтовым переводом. И телеграмму: «Долетел хорошо. Спасибо. Целую, Вася».
А еще через три дня впервые пришел совсем другой перевод. На почту я пришла заранее огорченная. Деньги мне высылать просто некому, так что перевод этот — какая-то ошибка. Так я на почте и сказала.
— Девушка, — сказала мне тетенька в окошке, — давайте ваш паспорт и не морочьте мне голову. Или вы эти деньги получите, или нам за них отвечать.
Как вам не стыдно?
Мне стало стыдно, и я сказала тетеньке, что пошутила. По дороге домой я ощупывала хрустящую бумагу в кармане и думала, от кого бы это. Заранее посчитав перевод ошибкой, я не взглянула в графу «от кого».
С тех пор моя жизнь изменилась до неузнаваемости.
Пятого и двадцатого каждого месяца я получала переводы. На почте меня начали уважать. Их явно интересовало, где я работаю и какое такое солидное учреждение со столь завидной регулярностью платит мне деньги.
Зато в жизнь мою вошло много нового. Или новых?
Я стала спать в одежде. Мокрого Васю я встретила в ситцевой ночной рубашке. Шестнадцатилетнего сопляка, который вылез из шкафа с петлей на шее, во фланелевой. После чего я уразумела, что гости из шкафа могут появиться в любое время. Я купила мягкие брюки и цветастую размахайку и спала в них.
Правда, брюки вскоре пришлось купить другие. Прежние мне разодрала беременная кошка с консервной банкой на хвосте. Родила она у меня на кресле.
Котят разобрали мои знакомые, а кошка пристроилась в соседний детский сад.
Некоторые из моих гостей попадались мне потом на улицах. Один пришел сам — уже не из шкафа, а через дверь — и заявил, что жить без меня не может.
Я встречаюсь с ним до сих пор. Скорее всего я выйду за него замуж. Но любовью у меня дома после того первого раза мы не занимаемся. Потому что в самый ответственный момент из шкафа вывалился избитый ребенок, и мы до утра занимались только им.
Впрочем, ребенок — это было ужасно, но он поправился. Я как глянула на его мамашу, живо написала его бабушке. Она приехала, надавала дочери оплеух, забрала ребенка к себе в деревню и теперь к праздникам присылает мне всякие сельские вкусности. Нет, это еще ничего.
Вот когда из шкафа выскочил раненый слон с обломанным бивнем, я действительно растерялась. Конечно, я позвонила в зоопарк, но приехала почему-то бригада из дурдома. Потом они вызвали вторую. Когда увидели слона.
Вторая бригада тоже увидела слона. Тогда первая перестала делать друг другу уколы и позвонила в зоопарк.
Директор зоопарка долго ругал меня, как это я могла допустить, чтобы бедное животное подымало грузовики и выворачивало фонарные столбы. Вот и поломал зубик, вот и поранился. И вообще держать слоника на пятом этаже безответственно. Напор воды слишком мал, и ее чаще нет, чем есть, а бедное животное хочет пить.
Животное забрали в зоопарк. Отправить его в Африку мне не по средствам, к тому же за ним явно гнались браконьеры, а в зоопарке за ним никто не будет гнаться. Однако сметой зоопарка слон не был предусмотрен. Я мобилизовала своих приятелей из ресторанного ансамбля «Черная сирень», и время от времени они давали концерты в пользу слона.
Вообще пристраивать животных стало затруднительно. Не могу же я их продавать, вроде как бы и родные. С очередными котятами в руках я до одури моталась в городском транспорте и отдавала тем, кто говорил: «Ой, какой чудесный котеночек. Вот бы мне такого».
Зарплата продолжала приходить регулярно. Я уже несколько свыклась со своим неожиданным благосостоянием и по случаю зимы купила себе новую китайскую пуховую куртку. В ней я выглядела так, будто у меня денег раз в двадцать побольше, чем на самом деле. Поэтому однажды, когда я возвращалась домой, ко мне пристали.
Вообще-то я не хожу одна так поздно, но я задержалась у своего парня. У него было воспаление легких, и я ставила ему банки. Он не мог меня проводить и предложил заночевать у него, но я отказалась. Мало ли что, вдруг в этот самый момент из шкафа кто-то вышел, а меня нет дома. И я решила вернуться.
Транспорт уже не ходил, и мне пришлось тащиться пешком. Тут-то все и случилось.
Я не знаю, сколько их было. Трое? Пятеро? Мне было очень страшно, и я не разобрала. Они вырывали из моих рук сумку, пытались стащить с меня куртку. А потом один из них занес над моей головой обрезок водопроводной трубы. Я отчаянно рванулась, шагнула и — оказалась в шкафу.
Там, как всегда, шел снег. Я немного посидела в снегу, потом вылезла наружу. Ноги меня не держали.
Так вот что такое шкаф! Дверь, через которую можно спастись, если очень хочешь. И не обязательно от хулиганов или из петли. Однажды из шкафа вылез директор школы, которого на педсовете чуть инфаркт не хватил.
Я гладила дверцу шкафа, судорожно всхлипывая и повторяя: «Хороший шкаф… добрый…» — Не реви, Привратница, — ободрил меня шкаф.
Я оторвалась от дверцы и укоризненно взглянула на него.
— Можно подумать, что это так плохо — иметь в доме говорящий шкаф, — слегка обиделся он.
— А что же ты раньше молчал?
— Не знал, стоит ли с тобой говорить. Вдруг не выдержишь, сломаешься.
— Если ты в свои годы до сих пор не сломался, то я тем более, — рассердилась я.
— Не злись, Привратница, — одернул меня шкаф. — Мы же с тобой одно дело делаем. Ну, не дуйся, давай мириться. По рукам?
— По рукам, — ответила я и осторожно пожала его хрупкую ручку.
Итак, мой шкаф — это врата Спасения, а я Привратница.
Из этого шкафа в мой дом постоянно выходят те, кто никогда в шкаф не входил. По логике вещей, тот, кто в него войдет, наружу не выйдет.
Интересно, куда он оттуда денется? Сама я проверять не собираюсь.
С тех пор мы работаем со шкафом вместе. Работа без отпусков и выходных, но интересная, и менять я ее не собираюсь. По дороге домой я всегда покупаю на всякий случай бинты, йод, чай, бутылку водки, что-нибудь быстро разогреваемое, кошачью и собачью еду и пачку презервативов. Кто знает, какая помощь от меня понадобится?
Гусеница
Гусеница всю жизнь мечтала стать бабочкой. Каждая гусеница мечтает. Она знает, что нужно хорошо кушать, чтобы вырасти большой и стать бабочкой.
Только наша гусеница не могла жевать листья и окукливаться. Это была гусеница от танка, трак.
Она очень хотела стать бабочкой. Каждая гусеница должна стать бабочкой, иначе какой смысл быть гусеницей, верно? Но если все гусеницы возьмут да станут бабочками, кто же будет возить на себе танки? И гусеница возила, откладывая исполнение своей мечты на потом.
Иногда гусеница пыталась пожевать на ходу опавшие листья. Но люди каждый раз чистили ее, так что ни одного листочка не оставалось. Гусеница не обижалась. Она привыкла. Она старательно возила на себе танк и очень уважала его. Ничего удивительного: ведь она всегда смотрела на него снизу вверх. Всю жизнь снизу вверх. До того дня, когда танк подорвался на мине.
Взрывом гусеницу оторвало от танка, и она впервые увидела его со стороны. Раньше она всегда с гордостью думала, что танк большой и тяжелый, а теперь увидела, что он некрасивый. Танк лежал на боку, и из него выпрыгивали люди. Потом люди ушли. Потом танк утонул в болоте. Гусеница осталась одна.
Когда все затихло и даже вдали совсем ничего не грохотало, гусеница огляделась. Вокруг было много стволов — сосновых, березовых, ольховых и орудийных. По сосновым стволам прыгали какие-то рыжие пушистики.
— Все-таки есть с кем поговорить, — обрадовалась гусеница: с орудийными стволами она была немного знакома. Но стволы разговаривали не очень охотно. Они все больше исподтишка глядели на сосны. Им хотелось, чтобы эти рыжие пушистики на них прыгали тоже. Пушистики иногда пытались, но соскальзывали с гладкого железа. Тогда стволы плакали.
— Не стоит так огорчаться, — пыталась утешить их гусеница. Но они плакали, потому что от воды железо ржавеет. Стволы втайне надеялись, что они от слез станут рыже-бурыми и шершавыми, как сосны, и тогда пушистикам будет удобно на них прыгать.
К лету стволы совсем порыжели. Пушистики по ним не лазили, но солнце нагревало их, и они становились теплыми. На теплые стволы все чаще садились удивительные летучие цветы, и стволы немного приободрились.
— Надо отрастить ветки, — все чаще говорили они, — тогда пушистикам будет удобнее прыгать.
Но гусеница затосковала. Она еще не знала, что летучие цветы и есть бабочки, она вообще не знала, что это такое — бабочка. Но она знала, что должна, ну просто обязана стать бабочкой, только не знала — как.
Осенью летучие цветы исчезли. Стало грязно и мокро. Гусенице даже ползать не хотелось: слишком холодно. Потом на нее стали сыпаться листья, только теперь ее никто не чистил. Листья укрыли гусеницу от дождя.
Он шуршал снаружи, и это было даже приятно. Под листьями тепло, и не важно, что дождь становится все холоднее.
Однажды утром гусеница не услышала шум дождя и шепот листьев. Они больше не могли шелестеть на ветру. Их стянуло тонким льдом в одно блестящее желто-бурое одеяло.
— Окукливаюсь, — сонно подумала гусеница. Она не знала, как именно надо окукливаться, но ведь гусеницам надо окукливаться, чтобы получилась бабочка. Наверное, окукливаются вот так, завернувшись в листья на зиму.
Гусеница проспала всю зиму, как любая другая гусеница на ее месте.
Когда пригрело солнце, и лед стаял, гусеница лежала под листьями и слушала, как они по одному снова начинают шелестеть. Потом листья разметало ветром, крылья быстро просохли на солнце, и она взлетела.
Летать было очень приятно. Она полетела и села возле большого теплого валуна, поросшего мхом, расправила крылья, сложила их и снова расправила.
— Привет, — сказал камень таким тоном, будто делает что-то нудное и заведомо бесполезное, просто потому, что так надо.
— Привет, — ответила она.
— Ну наконец-то, — вздохнул камень. — Здороваешься, здороваешься, и все без толку. Кой-кто уже отвечает, а ты все молчком.
— Кто отвечает? — не поняла она и оглянулась. Почти все орудийные стволы отрастили ветки и покрылись густой листвой, по-весеннему еще почти прозрачной. Ржавчина с них сошла совершенно, они блестели ярче луж, но были очень живыми. Их ветки покачивались на ветру и звонко шелестели. По веткам прыгали рыжие пушистики.
— Ой! Пушистики! Здорово! — обрадовалась она.
— Это белки, — назидательно сказал камень, — глупая бабочка.
Гусенице очень понравилось быть бабочкой. Ее блестящие крылья отливали радугой, и это ей тоже нравилось. Деревья охотно разговаривали с ней — и железные, и обыкновенные. Оказывается, раньше она просто их не слышала.
Теперь она все слышала и понимала.
Поэтому, когда белки понеслись по лесу как оголтелые, она сразу поняла: что-то стряслось. Она взлетела повыше и увидела в лесу странных существ. Не сразу вспомнила она, что существа называются людьми. Люди несли с собой мертвое железо. Бабочка опрометью бросилась к старому камню.
— А что такое — мертвое железо? — спросил камень.
— Это как я раньше, — объяснила бабочка.
— А зачем? — снова спросил камень. Бабочка задумалась.
— Как тебе сказать… Они делают мертвым железо и деревья, чтобы потом этим деревом и железом делать мертвых людей.
— Не понимаю, — пробурчал камень. — А-а, знаю. Потом они окукливаются, пускают ветки и делаются живыми, как вы, да?
— Да нет же, — объясняла бабочка. — Они делают мертвых людей из живых.
Из себя.
Камень долго не мог ей поверить, но стволы поддержали ее и подтвердили.
1 2