— Это не факты, — продолжает упорствовать хозяин. — Это легенды.
— Станев подтвердит.
— Станев все способен подтвердить по вашей подсказке, но, к счастью, подтверждение еще не доказательство.
— Вы меня вынуждаете прибегать к тому, что совсем не в моем вкусе: к технике, — с досадой вздыхаю я.
При этих словах я достаю из кармана миниатюрный магнитофон и показываю его Раеву.
— Вместо предисловия: Станев, как вам известно, пользуется у ваших хозяев особым доверием. Трудно сказать, почему его нарекли Старым, но нельзя не согласиться, что это действительно старая лиса. Именно поэтому в отличие от вас он всегда допускал возможность внезапного провала. И рассуждал следующим образом: «Что бы я мог предложить в качестве выкупа на случай, если меня сцапают?» И чтобы как-то попытаться спасти свою шкуру, он припрятал у себя информацию, которая, как это ни странно, затрагивает и вас лично. Я не склонен думать, что это приданое способно спасти Станева от самого тяжкого наказания, однако вас оно в любом случае не пощадит.
Подбрасывая в руке крохотный магнитофон, я спрашиваю:
— Угодно послушать?
— Почему бы и нет? У меня еще есть время...
— До встречи? Вы все еще верите, что ваша встреча состоится? — бормочу я, включая магнитофон.
И вот в мансарде звучит разговор на хорошем и на не Столь уж хорошем западном языке, и если первый Голос нам совершенно незнаком, то второй определенно принадлежит Раеву. Из множества любопытных реплик можно наудачу процитировать следующее:
Н е з н а к о м е ц: Нам известно, что вы сумели добиться довольно высокого поста... И все-таки этот пост весьма скромен, если иметь в виду ваши способности... Но на большее вам рассчитывать не приходится... Вы находитесь где-то на середине служебной иерархии, и теперь вам придется буксовать на одном и том же месте до самой пенсии...
Р а е в: Вы правы. Но я с этим уже примирился.
Н е з н а к о м е ц: Потому что у вас не было выбора. А теперь мы вам предлагаем такую возможность.
Р а е в: Выбирать можно, по крайней мере, между двумя вещами. А пока что в наличии имеется только одно: мое положение в Болгарии, где у меня есть квартира с удобствами, хороший пост, высокий оклад, служебная машина, покой...
Н е з н а к о м е ц: Все это так мизерно и стоило вам неимоверных усилий. Ваши дни проходят в одной работе, вы, похоже, совершенно забыли, что в жизни есть и удовольствия и развлечения... Вы читаете газеты и знаете, каков приток специалистов в нашу страну. Нас склонны винить, что мы покупаем специалистов. Мы их не покупаем, они сами к нам приходят, потому что у нас они получают огромное жалованье, роскошное жилище, пользуются уважением... А специалисту вашего ранга полагается еще больше...
Р а е в: Вы ждете от меня не только специальных знаний, но и чего-то другого... что сопряжено с большим риском...
Н е з н а к о м е ц: Мы постараемся, чтобы вы ничем не рисковали. В одном из здешних банков будет открыт счет на ваше имя... И когда, справившись со своей задачей, вы придете к нам...»
И так далее, и так далее. Жалкий, омерзительный торг, как будто продается старая машина, а не родина.
— Может быть, по-вашему, и это еще не факты? — спрашиваю я, останавливая аппарат.
— Спорные, — вертит головой Раев. — Очень спорные. Магнитофонная запись, и ничего больше. Еще вопрос, мой ли это голос.
Но последняя реплика произнесена без внутреннего убеждения, и весь вид хозяина служит признаком того, что он готов капитулировать.
— Видите ли, я в достаточной мере разбираюсь в этих вещах и могу сказать, что выдвигаемое против вас обвинение до такой степени обосновано и документировано, что любой суд без колебаний вынесет приговор, которого вы заслуживаете. И если я сейчас здесь, то вовсе не для того, чтобы вырвать у вас признание, а чтобы решить, как нам быть с вашей дочерью. Как вы считаете, ваш арест очень тяжело на ней отразится?
— Он ее убьет! — восклицает хозяин, сбросив маску безразличия.
— Выходит, вы сами ее морально убьете... после того, как чуть было не убили физически.
— Это уже чудовищно! — кричит Раев.
— Не спорю, только кто в этом виноват? В последнюю неделю вы что-то заподозрили... видно, кто-то дал вам знать. Это еще предстоит установить. Во всяком случае, вы решили, что настало время бить тревогу. И при помощи соответствующей сигнализации уведомили Томаса, вполне отдавая себе отчет в том, какие меры будут предприняты, чтобы замести следы. Самые радикальные меры, чтобы не сказать иначе. В результате этого двое молодых людей уже мертвы, хотя такая же участь могла постигнуть и других. В том числе и вашу дочь...
— Но это же чудовищно!
— Еще бы! Ее спасли какие-то секунды. И вашей лично заслуги в этом нет.
Он молчит как в воду опущенный и, как видно, утратил всякую способность трезво мыслить. Тем не менее я спрашиваю его:
— Ну так как же нам поступить с вашей дочерью?
— Как хотите, — машет он рукой. — Наврите ей чего-нибудь... Пройдет время... Впрочем, я не уверен, чтоб она меня особенно любила... Что она вообще способна так любить...
Выглянув в окно, я устанавливаю, что те двое куда-то исчезли.
— Пойдемте, Раев.
Хозяин встает, снимает очки, вытирает носовым платком стекла и снова надевает их. После чего медленным, усталым шагом направляется к двери.
Внизу нас ждет служебная машина. Мы с ним садимся на заднее сиденье, и машина трогается. Проехав с километр, я неожиданно замечаю Бояна, одиноко шагающего по обочине шоссе.
— Останови, давай посадим пешехода, — говорю шоферу.
Боян не без удивления окидывает взглядом Раева и молча садится на переднее сиденье.
— Не получается, а? — многозначительно спрашиваю его через некоторое время.
— И не получится, —мрачно бросает он.
— Ты мне так и не сказала, чем закончилась эта история с Раевым, — говорю Маргарите во время ужина.
— Как же? Я вполне ясно дала понять, что не собираюсь выходить за него.
— Дала понять?
— Отделалась уклончивым ответом. Он достаточно умен, чтобы не строить иллюзий.
— Умен, нет ли, но он уже не в состоянии строить иллюзий.
— Ты на что намекаешь?
— Твой начальник арестован. И дело весьма серьезное.
— Господи! Везет же мне на таких.
— С одним исключением.
— Как будто я их магнитом притягиваю, — тихо говорит она, не обращая внимания на мои слова.
— Демоническая ты женщина. До такой степени охмуряешь своих поклонников, что они кидаются в бездну преступности.
— Довольно издеваться, — защищается Маргарита. Потом снова размышляет вслух:
— Но зачем ему понадобилось жениться, раз он встрял в такое дело?
— Для маскировки, разумеется. Брак внушает доверие. Человек устраивается, значит, не намерен сниматься с якоря. Словом, неплохое прикрытие, если человек собирается навострить лыжи. И кроме того, почему бы не пожить с такой приятной партнершей? Так что ты напрасно опасалась взаимной неприязни. Для этого понадобилось бы время.
— Господи! Везет же мне на таких вот, — повторяет Маргарита. — А что теперь будет с дочкой?
— Уместный вопрос. Одно меня удивляет: почему в первую очередь его задают посторонние, а у самих родителей об этом голова не болит.
— А все-таки: что же будет с дочкой? Ведь она собиралась выходить замуж?
— Не знаю. Еще вчера на это можно было ответить утвердительно. А сегодня не знаю.
Не знаю почему, но в эту ночь в моей голове настоящий хаос. Маргарита давно уснула, я слышу в тишине ее тихое ровное дыхание и не перестаю думать об этих человеческих историях, о Лили и Бонне, о Раеве и его взбалмошной дочке и даже об этой Марго, которая все еще ждет своего Чарли, пропавшего безвозвратно, и об этом долговязом парне, чей труп сейчас покоится в морге. Мысль моя постепенно устремляется к другим людям и в другие места, к давно забытой Жаннет, может быть только сейчас пожаловавшей в какой-нибудь парижский бар с чисто служебной задачей; к Питеру Грооту, вероятно, уже вдрызг пьяному в этот поздний час; к Эдит, с которой больше так и не пришлось свидеться; к Сеймуру и Грейс, наверняка и теперь продолжающих сожительствовать при всей их взаимной ненависти; к приятельнице Моранди и к Доре Босх; к Лиде и даже к Фурману-младшему, которого я было принял за Фурмана-старшего. И когда я мысленно возвращаюсь к каждому в отдельности, то вроде бы все в порядке вещей, но стоит подумать, что все они существуют одновременно и что в данную минуту каждый из них погрузился в свои привычные занятия здесь, в Софии, в Париже, Амстердаме, Берлине, Копенгагене, Венеции, Нью-Йорке, в моей голове начинается полнейший, хаос. Это невыразимое чувство единовременности, странного хаоса, ощущение близости многоголосого зверинца, этого сумасшедшего дома.
— Да перестань ты ворочаться! — слышится вдруг сонный голос Маргариты. -- Усни наконец:
Я переворачиваюсь на другой бок и говорю себе, что мне и в самом деле пора уснуть.
И совсем открываю глаза.
И конечно же вижу Любо.
Я не хочу сказать, что вижу его в буквальном смысле и что страдаю галлюцинациями, но мне кажется, что я всем своим существом ощущаю его присутствие здесь, в комнате, и слышу его тихий голос:
«А что же будет дальше с моим сыном, братец мой?»
«Дальше пускай сам об этом думает, — бормочу я. -Нельзя всю жизнь оберегать его, как хрупкое яичко».
«Тебе легко так рассуждать, у тебя нет сына», — звучит где-то во мне голос Любо.
«У меня нет сына? Ты мне своего повесил на шею, а еще болтаешь, что у меня нет сына. Твой сын — это мой сын. И давай проваливай, нечего тут рассусоливать».
И Любо исчезает. Он всегда исчезает, получив свое.
— ...Так что с изобличением Раева круг и в самом деле замкнулся, мистер Томас, или, как сказал бы Старый, затянулась петля у вас на шее.
— У него, не у меня, — сухо уточняет Томас.
— Вы так считаете? Так тщательно подготовленная вами операция завершается грандиозным провалом, катастрофой. Катастрофой для всех ее участников, включая и вас.
— Стоит ли так обольщаться? — насмешливо посматривает на меня Томас. — Я ли готовил эту операцию или кто-то другой, это еще неизвестно. Вы не в состоянии доказать ни одного случая моей причастности к этой операции.
— А ваша связь со Старым?
— Я никогда в глаза его не видел.
— Но ведь он поддерживал контакт с вашим Бенетом через маникюршу.
— Я не Бенет.
— А эта загородная встреча там, под деревьями? Точнее говоря, вербовка того молодого человека?
— Мне незнаком тот молодой человек, я не обменялся с ним ни единым словом.
— Зато ваша секретарша Мэри успела обменяться с ним столькими словами.
— Я не Мэри. И, к вашему сведению, она давно отбыла на родину. Точнее, в психиатрическую больницу. Если вы считаете, что я обязан отвечать за поведение душевнобольных...
— Да, да. Я не сомневаюсь, что вы ее пустили в расход. Так же, как пустили в расход столько других людей: Чарли, проводника, Апостола, Лили, не говоря уже об остальных, которые чудом уцелели.
— Поименованные лица мне вообще незнакомы.
— Так ли? А я считаю, что некоторым из них вы лично давали инструкции. Например, Чарли.
— Можете вызвать его в качестве свидетеля.
— Откуда, с того света?
— Его местожительство мне неизвестно.
— А проводник? Вы и с ним не имели дела?
— Вам ничего не мешает и его призвать в свидетели.
— Ладно, — спокойно отвечаю я.
Нажимаю на кнопку звонка, открывается дверь, и в комнату входит проводник. Томас, естественно, делает вид, что это его совершенно не трогает, а затем заявляет, что впервые видит этого человека. И все-таки появление проводника столь неожиданно, что притворство Томасу не вполне удается.
Это, по существу, самый важный результат нашей поездки в Стамбул. Помощник Борислава, воспользовавшись тем, что Чарли находился в наркотическом трансе, сумел заменить пистолетик, заряженный смертоносным ядом, другой такой же игрушкой, содержавшей невинный газ. И смерть человека из спального вагона была всего лишь симуляцией. Человек был спасен. Или, выражаясь профессиональным языком, свидетеля удалось сохранить.
Вот те на, он, оказывается, жив и невредим — такого Томас никак не ожидал. Этот свидетель плюс звукозапись или звукозапись вкупе с этим свидетелем составляют чертовски неприятную улику. Мне хочется объяснить это дипломату, в конце концов я делаю знак, чтобы проводник удалился, и продолжаю:
— Так что нечего твердить, будто вы непричастны к этой операции, и делать вид, что катастрофа вас не затрагивает, мистер Томас. Вас она поразила в первую голову, и вполне очевидно, что это катастрофа всей вашей жизни. Потому что, приехав к нам, вы не только ничего сами не достигли, но и свели к нулю то малое, что создали ваши предшественники. Так что для ваших шефов одного вашего увольнения за подобный провал будет недостаточно. Вы конченый человек, мистер Томас. Пусть в переносном смысле, ваше место в морге.
«Пора бы мне уснуть», — внушаю я себе и снова переворачиваюсь на другой бок. Еще рано затевать разговор с этим субъектом. Хотя не исключено, что разговор состоится. И не воображаемый, не спросонок, не в призрачном свете зари, а в реальной обстановке, средь бела дня.
Вторник проходит в доработке материалов.
Опять эта канцелярская работа. Одно утешение, погода как раз для такого дела: из запруженного тучами неба падают тонкие косые струи дождя, а с Витоши повеяло холодом, как будто уже осень.
— Апостола уже похоронили, — докладывает лейтенант. — А отец Лили все еще не приехал, хотя посланы две телеграммы.
— По-видимому, он и не приедет. Пускай завтра утром и ее хоронят.
Дав указание, я снова погружаюсь в бумаги.
— Как же он может не приехать? — поднимает голову Борислав.
— Чему удивляться? Он всегда видел в ней всего лишь мерзавку.
В среду утром пейзаж все тот же. Ветер с Витоши подул сильнее, и дождевые струи хлещут еще более косо, сплошь заштриховывая серое небо.
Просунув мокрую голову в тихий кабинет, напоминающий больничную палату, я предупреждаю Борислава:
— Если меня будут спрашивать, скажи, что вышел ненадолго.
— Ты куда? — И, догадавшись по моему виду, тихо добавляет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21