***

Фридрих II не был похож на других королей Пруссии (ни до него, ни, тем более, после!). Вдохновенный и циничный хищник, человек же — несомненно — остро чувствующий, незаурядный.
Он был доступен в своем тихом Сан-Суси даже простым людям. Не был развратен, всю жизнь чуждался женщин, двор его был скромен, король не имел фаворитов, все были для него равны, в судах он требовал правосудия, и графы при нем сидели в тюрьмах за обиды, нанесенные своим крестьянам.
Фридрих был справедлив. Но это справедливость не человека, а, скорее, машины. Машина четко и бездушно рубит сучья — еловые, березовые, липовые. Сунь туда палец князь — машина срубит сиятельный палец. Сунь туда палец мужик — тоже уйдет без пальца. Ибо машине все равно. Ее дело — рубить! Точно и безжалостно. И в этом ее великая нечеловеческая сила…
…Сейчас Фридрих начнет разрушать «равновесие» Европы.

ОДНА ИЗ ЛЕГЕНД

Молоденькая графиня Рошфор (из фамилии Бланкас) была уроженкой Тоннера, и если верить самому де Еону, то его землячка сыграла не последнюю роль в его путаной жизни.
Эта неглупая распутница, дабы выглядеть образованной дамой, держала у себя в алькове скелет человеческий. В свободное от любви время графиня Рошфор рассуждала о тайнах материи, а многочисленные любовники вешали на череп скелета свои шляпы. От обедни графиня спешила в комедию, из «Комеди Франсез», прямо от Лекена, слуги несли ее золоченый портшез в грязные кварталы Сен-Марсо, где издавна селились мрачные и голодные алхимики.
Но де Еон, когда она стала раскидывать перед ним свои упоительные силки, вежливо отказал ей во взаимности.
— Вот как? — Графиня стала хохотать, потом плакать; в истерике упала на китайский столик, расколотив фарфора мейсенского сразу на сумму в двести пистолей.
Успокоившись, она сказала:
— Нет слов, заслуги вашего ума и сердца столь велики, что я в отчаянии. И, уж конечно, отомщу вам за эту жестокость… Надеюсь, вы не будете на это в обиде?
— О нет! Как и в детстве, я останусь вашим слугою.
— Тогда, — распорядилась она, — снимите на время вашу шпагу и дайте мне ваш костюм… Мы едем в ратушу!
И они поехали в ратушу (переодетые). В хороводе масок женщины быстро узнавали короля, причесанного — ради маскарада — по старинной моде: две косы с бантами на плечах. И, танцуя, никто уже не смел поворачиваться к нему спиною. Но Людовик сегодня не поднял с полу ни одного женского платка, как бы нечаянно уроненного. Он был уже пресыщен и занимался тем, что, выискивая знакомых дам, цинично скабрезничал с ними.
Этих королевских «любезностей» не избежала и графиня Рошфор. Людовик взял ее за подбородок (такая вольность допускалась на маскарадах века восемнадцатого).
— Как это кстати! — воскликнула женщина. — У меня в постели побывало уже четырнадцать королей — не хватало только пятнадцатого!
И пятнадцатый по счету истории Людовик убрал свою руку.
— Про тебя говорят, — сказал он, потупясь, — что ты била любовницей всех моих подданных. Правда ли это?
— Еще бы! Конечно, ваше величество.
— И путалась с аббатом Берни?
— Он так всемогущ…
— И с герцогом Нивернуа?
— Он так умен…
— И с бродягой Монвиллем?
— Он так красив…
— Ну, ладно. А за что ты принадлежишь своему дураку-мужу?
— Ах, он так предан вашему величеству! Рошфор с треском закрыла веер. И концом его, на котором болталась беличья кисточка, указала королю на маленькую девушку, что скромно сидела на антресолях, — одинокая провинциалка!
— Так и быть, — сказала графиня Рошфор. — Жертвуя своим счастьем, я могу подарить вам настоящий «королевский кусок»… Идите!
Людовик взглянул; от него не укрылась угловатость почти мальчишеского тела, и это приятно щекотнуло нервы. Уверенно и смело, не приученный к отказам король направил стопы похотливого сатира прямо к девице, лицо которой было закрыто маской, только блестели в прорезях восторженные глаза.
— Вы знаете, кто я? — спросил Людовик.
— Нет.., ваше величество, — с умом ответила девица.
— А не любите ли вы собирать по утрам землянику?
— Утренняя роса не по мне.
— Может, вы любите искать в лесу трюфели?
— Я не выношу их запаха…
Людовик потоптался толстыми слоновьими ногами:
— А что, если я сяду к вам на колени?
— Попробуйте, — был задорный ответ, — если не боитесь получить хорошего пинка!
— Может, вы снимете маску?
— Э-э, нет… — ответили королю нежные губы. Лебель, ведавший «тайными удовольствиями короля», всегда торчал за плечом короля, и Людовик уже велел ему готовить комнату для свидания.
— На улице Анжу, — шепнул он.
Но незнакомка торопливо скрылась среди ряженых. Людовик поспешил за нею.
На темных дорожках парка коптили редкие плошки. Высоко в небе кувыркался фейерверк, а на канатах двигались плясуны.
— Постойте, моя прелесть! Одно лишь слово… Белое платье мелькнуло в зарослях цветов. Топча клумбы, король настигал свою жертву. Но девица вдруг резко остановилась и сорвала с лица маску.
— Оставьте меня! — выкрикнула она. — Разве вы не видите, что я мужчина?
Король пригляделся: перед ним белело нежное девичье лицо с маленькими пухлыми губами. Пальцы незнакомки в смущении тянули с запястий дешевые браслеты из каменного угля.
— Ты хитра, как ведьма, — рассмеялся король. — Но и ведьму можно отличить от сатаны, если ее как следует пощупать…
Незнакомка отбросила от своей груди его руки:
— Со шпагою в руках могу доказать вам, что я не последний мужчина Франции!
— Отчего же я вас не знаю? — спросил король, отступая. — Кто ваш отец? Де Еон назвал себя.
— А мой отец был мэром города Тоннера…
С хрустом ломая кусты, Людовик выбрался на дорогу. В ратуше он сказал инспектору Марэ:
— Графиню Рошфор выслать в деревни. Вместе с пучеглазым идиотом-мужем и со всей ее химией… Она стала слишком дерзка!
Но король все же не удержался, чтобы не рассказать маркизе Помпадур о своем забавном приключении. Великая интриганка задумалась: нельзя ли из ошибки короля извлечь выгоду?
И вскоре де Еон был ей представлен… Мадам Помпадур — маленькая женщина на высоченных каблуках-шпильках, мода на которые дошла до нашего времени. Она была достаточно умна, что доказал Вольтер, посвятивший ей своего «Танкреда». С уверенностью капризного ребенка мадам Помпадур считала, что, пока Франция с королем в ее руках, все дела идут отлично. Де Еон поразился ее страшной худобе (всюду выпирали острые кости) и затаенной грусти. Маркиза ни разу не обнажила из-под шали рук, которые были очень некрасивы. Она свела де Еона, в числе прочих гостей, на свой курятник, где в фарфоровых клетках сладостно кудахтали куры…
Показала на одну из наседок:
— А вот любимица короля. И стоит его величеству появиться, как она сразу же снесет тепленькое яичко.
— Какая прелесть! — заволновались придворные. — Ах, как хочется рассмотреть эту умницу поближе…
На прощание маркиза Помпадур сказала де Еону:
— Хорошо, грязная козявочка, я буду вас помнить!

***

Примерно так (согласно легенде, которую поддерживал и сам де Еон) состоялось публичное появление кавалера в женском платье. Но эта легенда может показаться весьма сомнительной. Скорее всего, юный адвокат проник к подножию трона через самого брата короля — принца Конти. И здесь уже выступают на первый план не легенды, а подлинные документы.

АМИНЬ — КОРОЛЬ — БАСТИЛИЯ

Как гибкая ящерица среди древних камней, извивается улица Ду-Тампль, напоминая мрачные времена тамплиеров, поверженных еще при Филиппе Красивом. Под сенью рыцарских башен укрывался когда-то роскошный отель, в котором сразу угадывалось жилище королевского вассала.
Чудовищна и странна судьба этого замка! Помпезные картины Оливье сохранили нам память об утонченных ужинах на рассвете с полуобнаженными красавицами; здесь, под этими башнями, селились первые короли Франции (кстати, отсюда же вывезли на гильотину и последнего); тут бывали энциклопедисты и палачи, кардиналы и санкюлоты. Потом из склада провианта Тампль сделался солдатской казармой, из министерства просвещения — бенедиктинским монастырем, а штаб Национальной гвардии вытеснили из него интимные бани среднего пошиба. Наконец остатки Тампля были окончательно срыты, здесь разбили жиденький бульварчик, в ныне статуя Марианны протягивает к парижанам оливковую ветвь, словно умоляя Францию о мире и согласии…
В середине XVIII века Тампль принадлежал принцу Луи де Конти, и этот веселый двор сюзерена был доступнее подстриженного под гребенку Версаля. Конти издавна считался другом философов, Жан-Жак Руссо воспитывал его бастардов, прижитых на стороне. Слава полководца и оратора уже прискучила принцу, — теперь его смущали музы.
Но перо Овидия оказалось капризным, и никак не давалась.., рифма.
В это время в Тампле появился маленький де Еон.
— Не огорчайтесь, высокий принц, — сказал он. — Рифма — это сущая ерунда. В любое время дня и ночи я могу говорить стихами, которые длиною будут, как отсюда, из Парижа, до… Ньюфаундленда!
И скоро он сделался в Тампле своим человеком. Постоянно присутствуя, де Еон обладал способностью не мешать. Представляя его своим гостям, Конти не раз намекал на его женственность:
— А вот и моя прекрасная де Бомон!
Частым (очень частым) гостем в Тампле бывал шотландец Маккензи — наставник детей парижского интенданта Савиньи; при штабе этого Савиньи служил и наш кавалер де Еон. Маккензи упорно причислял себя к знатной фамилии Дугласов, вызывая к себе сострадание как сторонник Стюартов и добрый католик, вынужденный спасаться в изгнании. Вряд ли он был искренним, выдавая себя за якобита (приверженцы дома Стюартов давно уже вышли из моды). Скорее всего, Дуглас-Маккензи как шотландец ненавидел англичан, поработивших его страну.
Однако пристрастие к занятиям педагогикой, склонность к разговорам о политике, бесшумность походки и привычка не поднимать глаза выше губ собеседника — все это выдавало в Дугласе тайного ученика иезуитов, которыми кишмя кишела тогда вся Европа…
Подслушивание же возле дверей в то время не считалось большим грехом, и де Еон был немало удивлен, когда перехватил отрывок тайного разговора:
— Французу не проникнуть в Петербург, — сказал Конти. — Там зверствует канцлер Бестужев: он хватает моих агентов на границе и топит их, словно котят, в Ладожском озере. Зато может проникнуть англичанин благодаря дружбе этих дворов!
— Но я, — возразил на это Дуглас, — лишь знатный шотландец, и в Петербурге посол Вильяме утопит меня в Неве, как якобита. Вы, принц, желаете видеть меня тоже мертвым?
— Нет, живым, — отвечал ему Конти. — Живым и острым, как игла, почти без боли проникающая до сердца русской императрицы. За иглой протянется нитка и свяжет два сердца — Елизаветы и мое… Не удивляйтесь: мне нужна корона. Всю жизнь я потратил на приобретение короны. Согласен быть татарским императором!

***

Кто же был в действительности этот принц Конти? Почему именно с ним Людовик обсуждал политику Франции? Совсем не потому, что Конти был ему двоюродным братом.
Скрытный и трусливый, Людовик всегда боялся открытой политики. Постоянно страшась заговоров против себя, он устраивал коварные (порою непонятные!) заговоры против своих же министров. А для этого ему был необходим «карманный визирь», главарь его подпольной дипломатии, и этим-то «визирем» стал Конти — вечный жених коронованных особ, если эти особы были женщинами…
Посол Людовика выступал от имени всей Франции.
А тайный агент Конти — лишь от имени короля Людовика.
Два различных влияния в политике Франции, порою уничтожавших одно другое, уродливо переплетались, словно гадкие черви. Иногда создавался такой запутанный клубок, что даже сам Конти не мог разобраться — где хвост, где голова. Винить за это Конти нельзя. Ибо король внутри своей «секретной дипломатии», которой руководил принц, создал еще вторую — сверхсекретную! — дипломатию, и она (уже во главе с цензором Терсье) противостояла политике Конти.
Тайные агенты Людовика как бы создавали подземные туннели, которые скрытно вели их к европейским кабинетам; и пока официальные послы Версаля добивались войны или мира, агенты короля расставляли повсюду контрмины, взрывая все, что было создано официальной дипломатией… Получалось, будто Людовик устроил заговор против самого себя. Невероятно? Да, похоже на абсурд. Однако так и было.
Понемногу, малыми дозами, словно давая яд, принц Конти раскрывал перед де Еоном секреты французской политики. Де Еон и не подозревал, что уже взят на учет секретной службой Версаля, и сейчас (в разговорах, вроде шутя) его подвергали обработке. Лаская болонку изнеженными руками, Конти признался однажды де Еону:
— Мои взгляды скользят по полуночным странам. Там все непрочно и троны колеблются. Династии сменяют одна другую. Смотрите на Елизавету: бочка вина, горсть золота и шайка солдат, выросших из метели, доставили ей трон… И какой трон! Елизавета дважды отказала мне в своей руке. Но у меня есть к ней еще две претензии: у нее свободна сейчас, пока Бирон в ссылке, древняя корона Кеттлеров Курляндских… На худой конец пусть Елизавета сделает меня главнокомандующим всей русской армии.
Де Еон понял, что все эти интимные разговоры ведут с ним неспроста. И не удивился, когда Конти сказал ему:
— Вы мне нужны не только для приискания рифмы на слово «рыба». Вы пригодитесь, шевалье, для более высоких целей. И я не скрою, что уже имел беседу о вас.., там.., за решеткою Версаля! Готовьтесь к маленькому повороту в судьбе… Не боитесь?
Де Еон поклонился, и в потемках Тампля вдруг ослепительно сверкнула в ухе его бриллиантовая сережка.

***

За спиной де Еона нечаянно решилась его судьба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9