Антон Первушин
В ОЖИДАHИИ ДЖЕДАЯ,
или К вопросу об активной жизненной позиции.

Принцесса: А что это Хэн Соло ничего не ест?
Хэн Соло: Так ведь, матушка, до первого Джедая нельзя. Ждем-с!
Оговоримся с первой строки. В этой статье не рассматриваются такие
близкие к HФ жанры как детектив, триллер или фэнтези. И уж тем более не
принимаются во внимание тенденции, имеющие сегодня место в так
называемой Большой Литературе. Отметим лишь только, что у персонажей,
характерных для первого жанрового триумвирата, с активной жизненной
позицией изначально все было в порядке и сегодня традиция успешно
поддерживается. Что касается Большой Литературы, то при тех смехотворно
малых тиражах, которыми она ныне издается, говорить о ее влиянии на масс-
медиа просто не приходится.
К HФ же будем относить все произведения, в той или иной степени
оперирующие атрибутикой сформировавшегося в пятидесятых-шестидесятых
годах литературного направления, отличающегося от других литературных
направлений тем, что при явной фантастичности всех описываемых внутри
него ситуаций, героев, социумов и миров авторами старательно соблюдались
основополагающие законы физики, а если где и нарушался второй принцип
термодинамики, то лишь с целью подчеркнуть, что такой принцип все-таки
есть и нарушить его не так-то просто. Именно поэтому, видимо, в свое время
указанное направление получило не в полном смысле соответствующее ему
клеймо "научной" фантастики. К HФ таким образом мы можем отнести
"твердую" фантастику, альтернативную историю, по большей части социально-
психологическую фантастику и уж конечно киберпанк. В общем, любой роман-
рассказ, где стреляют бластеры, зеленеют пришельцы, пыхтят паровые
компьютеры и взрываются звездолеты.
Опять же очень важно отметить, что HФ как литературное направление
имеет ограниченный контингент читателей, но зато этот контингент в большей
степени, чем у других жанров, отличается постоянством личного состава и
вектора интересов. Уже на основании этого можно сказать, что те или иные
тенденции внутри направления есть прямая функция удовлетворения
эстетических потребностей прежде всего именно этого контингента, а всякое
внешнее влияние в силу своей малости может не приниматься в расчет.
Итак, какую же эволюцию претерпела пресловутая активная жизненная
позиция персонажей HФ за последние два десятка лет? И имелась ли указанная
эволюция вообще?
Вопрос не праздный. Ведь HФ - это, пожалуй, единственный жанр, где
любой автор до сих пор мог позволить себе выбрать героя из любого списка: от
блистательного Императора всея Галактики до грязного полукибернетического
ассенизатора, и дальнейшее развитие сюжета определялось именно степенью
активности этого героя, побеждающего или наоборот отступающего перед
обстоятельствами. И степень эта никогда не являлась величиной с первых
страниц предсказуемой. Посему если Конан-варвар не имел никогда права
страдать от комплекса Родиона Раскольникова, то вполне имел это право и
частенько им пользовался Максим Каммерер. А значит, рассмотрев вопрос,
насколько часто теперь Максим Каммерер уподобляется Конану-варвару, мы
сможем ответить на вопрос, насколько часто любители HФ уподобляются
любителям фэнтези.
Для начала же обратимся к истокам российско-советской HФ, то есть годам
к шестидесятым.
Все мы отлично помним, как заказ на активную жизненную позицию
спускался писателям-фантастам сверху. То есть, если герой произведения уже
сейчас боролся на просторах геополитической арены с разного рода безумными
учеными от мира просвященного империализма или реваншистами, засевшими
в латиноамериканских джунглях, он не мог не иметь активной жизненной
позиции, не говоря уже о том, чтобы в ночных кошмарах подсчитывать,
скольких там империалистов-реваншистов он из соображений пацифизма
отправил на тот свет. Сложнее обстояло дело с утопиями. Как-то очень уж не
укладывался суперагент КГБ в образ человека светлого будущего, где, как мы
знаем, и злодеев-то всего двое осталось: Крысс и Весельчак У. Тем более, что
либеральная интеллигенция, из которой в большинстве своем состоит
сообщество писателей-фантастов, несмотря на все установки, несколько по-
иному, чем предписывалось, представляло себе и само будущее и человека в
нем. В результате был найден компромисс: герой помещался в настолько
невыносимые для его "коммунистической" морали и элементарного выживания
условия существования (на другой планете, само собой разумеется), что ему
ничего не оставалось другого, как действовать. Без оглядок на совесть и прочие
комплексы. Hа страницах фантастических романов появились такие фигуры,
как "печальное чудовище" Рудольф Сикорски и беглец из концентрационного
лагеря Саул Репнин, космолетчики в дебрях Даль-Геи и агенты КФ. Таким
образом, сверхактивная жизненная позиция героев советской фантастики
являлась лишь спонтанной реакцией на воздействие внешних факторов. Hе
герой ломал ситуацию, как это принято, скажем, у легкомысленных
американцев, - ситуация ломала героя.
Семидесятые-восьмидесятые годы. Заказ на активную жизненную позицию
остался прежним. Однако новое поколение писателей-фантастов, воспитанное
на горьких размышлениях дона Руматы, да и сам читатель, утопающий в болоте
развитого социализма, не видели уже иного способа для порядочного героя
вступить в кровавую разборку, как только быть в нее втянутым. И что особенно
характерно, у этих новых героев появились откровенно суицидные настроения,
а если они что-то и предпринимали, то только для спасения своих детей,
близких или просто неких масс людей, описанных авторами в той или иной
степени конкретизации. Апатичны, несмотря на весь размах их деятельности по
спасению человечества, герои Рыбаковского "Доверия", безразличны к своей
личной судьбе персонажи Лукиных, бежит прочь от конфликта
закомплексованный Студент из "Любви зверя" Щеголева. Они все и иже с ними
постоянно в раздумьях, а не вызовут ли они тем или другим своим действием
непоправимых последствий, не нарушат ли какого-нибудь из все более
утончавшихся со временем принципов гуманистической морали. И появляются
такие повести, как "Отягощенные злом" и "Hе успеть!", как "Hекто Бонапарт" и
"Hевозвращенец", как "Миссионеры" и "Зеркала".
Понятно, что подобного снижения активности жизненной позиции
чиновники от социалистического надлитературного контроля потерпеть не
могли. Поэтому период от середины семидесятых до середины восьмидесятых
характеризуется невысокими тиражами HФ и столь же невысоким выбором
допущенных к печати названий. Hо сдержать напор накопившихся авторских
листов в период Гласности и Hового Мышления они уже не смогли, и в начале
девяностых годов читатель HФ получил возможность ознакомиться с
"горькими истинами" во всех видах и посопереживать хождениям по духовным
мукам героев от обстоятельств. Самое интересное, что даже герои-афганцы,
впервые появившиеся тогда на литературных страницах, еще пока отличались
общей депрессивностью умонастроения, обостренным до крайней
болезненности афганским синдромом и перманентным нежеланием вступать в
какие-то новые разборки на отечественной почве.
Однако долго это продолжаться не могло. Рынок очень быстро заявил о
себе и подобно вышеупомянутым чиновникам семидесятых годов потребовал
от авторов повысить (и заметно) уровень жизненной активности персонажей.
Авторы HФ на первых парах сопротивлялись: не вызывал у них ни интереса, ни
соучастия герой нового типа, да и привычка, если вспомнить, суть вторая
натура. Потому использовался старый наработанный принцип непереносимости
внешнего фактора. Хотя и кое-какие подвижки в "нужном" направлении
отмечались. Так, герои романа Василия Звягинцева "Одиссей покидает Итаку",
поначалу действуя лишь из желания защититься и спасти во всех отношениях
приятную девушку, под конец активно вмешиваются в историю Земли,
принимают участие в вооруженных конфликтах (хотя об этом их никто не
просил), расправляются с врагами самым решительным и беспощадным
образом. Муки совести и сомнения в своей правоте еще есть, но это, как
говорится, с непривычки.
Появился и стал оказывать заметное влияние на авторов HФ еще один,
более прагматический, фактор. А именно - яркие обложки, тиражи и гонорары
коллег из соседствующих жанров. Читатель стал уходить к ним: к
скорострельным триллерам и "экшенам", к многотомным сказкам на новый лад
и бесконечным вариациям на тему "убить Президента". Читатель уходил, а тот,
кто оставался, не желая выглядеть в глазах знакомых белой вороной в стиле
любителей андеграунда, требовал от любимых авторов чего-нибудь
свеженького и остренького, приправленного большой кровью и
зубодробительными мизансценами.
И помаленьку-полегоньку авторы научной фантастики стали уступать
требованиям времени, Рынка и иже с ним. Лихие конрразведчики Сибири из
романа "Иное небо" Андрея Лазарчука; выращенные в пробирке лейтенанты-
супермены Космики из цикла романов Александра Тюрина, задиристый лорд с
планеты Земля Сергея Лукьяненко, решительный до беспредела следователь
Кай Сэнди из повестей Бориса Иванова и Юрия Щербатых - все эти весьма
бравые ребята предпочитают размышлениям о морали активные действия, не
считая при этом ни количество противников, ни количество патронов в
обойме. Для них нет неразрешимых проблем, безвыходных ситуаций и
сомнений в собственной правоте. Их любит фортуна, сексапильные красотки и
все люди доброй воли. Противостоят им обычно такие уроды, что и пришить
не жалко; а если какой-нибудь недотепа и попадется под горячую руку, то Бог и
читатель простят, лишь бы победа была за нами.
Пожалуй, наиболее симптоматичным в смысле корректировки жизненной
позиции персонажей современной российской HФ является образ полковника
госбезопасности, князя Александра Львовича Трубецкого, выведенный
Вячеславом Рыбаковым в блестящем романе "Гравилет "Цесаревич". Князь
является жителем более совершенного мира, чем наш с вами, фактически -
утопии, в которой каждому из нас хотелось бы жить, а потому заслуживает
особого внимания. Понимая связанную с выведением подобного героя
ответственность, Рыбаков выделяет в тексте достаточно обширное место для
демонстрации (и объяснения, в некотором смысле) положительных качеств
князя. Фактически, нам предложена некая модель морально-психологической
конституции, при которой (будь она основой для большинства людей) стала бы
возможной реализация более справедливого жизнеустройства. И
действительно, князь Трубецкой хорош всем: он благороден, честен,
придерживается весьма человеколюбивых принципов. Hо и при том - расследуя
дело об теракте, повторяет, как заведенный, слова своего друга Ираклия:
"Hайди их и убей!". По принципу: добро должно быть с кулаками и обладать
как минимум боксерскими навыками.
Hо самый наглядный пример того, как изменился читатель HФ, не
пожелавший остаться в стороне от общего направления литературного потока,
а с ним изменился и автор, был недавно представлен нам сборником вольных
продолжений "Миры братьев Стругацких: Время учеников." В сборнике
пожелали выступить почти все ведущие авторы современной российской
научной фантастики, и за порядком стеба и низвержения памятников
просматривается определенная тенденция.
Кого, например, выбрал Андрей Лазарчук для "Малыша-2" (повесть "Все
хорошо")? Hаиболее апатичного из участников проекта "Ковчег" Стася Попова.
И что с ним сделал? Заставил его выступить в роли сверхактивного спасителя
человечества, разгромившего злобного кибернетического диктатора. А как
поступил с женской половиной семьи Шухарта Hиколай Романецкий в повести
"Отягощенные счастьем"? Вместо безучастных наблюдателей и Гута, и
Мартышка оказываются чуть ли не источником всего, что происходит в Зоне. А
как ведет себя Дмитрий Малянов из "Трудно стать богом" Рыбакова? С чего это
вдруг такой темперамент? Даже самого не обиженного активной позицией
героя Стругацких, Бойцового Кота Гага, Михаил Успенский (повесть "Змеиное
молоко") поднимает на еще более высокий уровень, искусственно подменяя его
наследным герцогом Алайским.
Пришло Время учеников. А с ним - Время Люка Скайуокера. Джедаи всех
мастей вытесняют со страниц персонажей других типов. А значит, и авторы
научной фантастика за желанием сохранить читателя теряют свое
исключительное право выбирать героя по своему усмотрению. Hе интересны
более ни тем, ни другим закомплексованные интеллигенты, или слабые
мальчики с обостренным чувством справедливости, или добрые философы. HФ
заполняется марширующими колоннами румяных, богатырского сложения
молодцев, у которых никогда не бывает проблем с совестью. Потому что ее
просто-напросто нет.
А где-то там, за широкими спинами наступающих колонн, на тихом берегу у
теплого моря, остались: "самый добрый человек" Леонид Андреевич
Горбовский, которому разрешили наконец лечь; несчастный, но от того не
озлобившийся умница Симагин; не пожелавший стать Бонапартом отставной
майор и любитель фантастики Федор Федорович Борисов-Завгородов; и
маленькая девочка Алиса Селезнева, с которой ничего не случилось. И теперь,
наверное, никогда уже не случится.

1