----------------------------------------------------------------------
(C) Антон Первушин, 1996
----------------------------------------------------------------------

Антон Первушин

СВОРА ГЕРОСТРАТА
Роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
МЕНЯ ЗОВУТ ГЕРОСТРАТ

Маленький мальчик нашел пулемет -
Больше в квартале никто не живет.


Глава первая
Это стало сенсацией для газетчиков. Понятно, что они не
упустили своего. И на следующий день развернутые сообщения
о странном и страшном происшествии в Пулковском аэропорту
красовались на первых полосах всех без исключения питерских
и части московских газет информационно-публицистического толка.
Но я прессу читаю редко и, должно быть, при других обстоятельствах
едва ли заметил бы даже столь бурно обсуждаемую
сенсацию дня. Интерес мой к ней был вызван тем, что угораздило
меня оказаться именно там, в Пулково, в момент главных событий,
и я проходил по делу свидетелем вплоть до первого визита
Мишки Мартынова, когда он пришел ко мне в длинном своем
плаще до пят и с кожаной папкой под мышкой, и я с порога по
его нахмуренному лбу под черными, как смоль, кустистыми бровями
понял: разговор будет долгим и невеселым.
А неделю до этого, дожидаясь в аэропорту рейсовый из
Москвы, а конкретнее - мою Елену, возвращавшуюся из командировки
за новейшими программными продуктами для своей конторы,
я и заподозрить не мог, в центре какого сложного переплетения
событий, в центре какого конфликта в скором времени окажусь.
И даже ни малейшее предчувствие не кольнуло - не будем лукавить - когда
увидел я в зале ожидания аэропорта ссутулившуюся
фигуру в дорогой отороченной мехом куртке, стоявшую почти
в самом центре зала между двух рядов скамеек для встречающих,
глубоко засунув руки в карманы, и в странно напряженной
позе. Прогуливаясь, я прошел раза два мимо, и лицо этого человека
показалось мне знакомым, но смутно, словно я где-то
встречал его ранее, даже, быть может, разговаривал с ним, но
по-настоящему узнать и запомнить не успел.
Потом я вышел покурить, полюбовался ранним закатом на
изумительном, необыкновенно чистом для Питера этого времени
года небе, на суетящихся у аэропорта таксистов и частников.
Один сразу подскочил ко мне с вопросом: "Тачка до города не
нужна?". Машину же другого в этот момент с осознанным интересом
изучал старшина из ГАИ.
Было морозно, но дышалось легко.
Когда я докурил сигарету и щелчком отправил окурок в
ближайшую урну, в голове прояснилось: я вспомнил, где видел
парня в меховой куртке.
Ну конечно же! Эдик Смирнов, сослуживец Мишки Мартынова.
И МММ мне его представлял, даже, кажется, не один раз,
но уж слишком много у Мартынова знакомых, всех - трудно упомнить.
Я вернулся в зал:
- Здорово, Эдик!
Он поднял глаза и, не узнавая, посмотрел на меня. Лицо
его показалось мне осунувшимся, а взгляд - словно подернутым
дымкой. Совершенно отстраненный от мира взгляд.
- Не узнаешь? - бодро спросил я. - Борис. Орлов. Нас Мишка
Мартынов друг другу представлял. Около полугода назад. Не помнишь?
- Помню, - ответил Эдик, и голос его показался мне таким
же, как взгляд: отстраненным и подернутым дымкой, если можно
такое сказать о голосе. - Здравствуй.
Он высвободил из бездонного кармана куртки руку и протянул
ее мне. Я ответил на рукопожатие, но получилось оно вялым,
и пальцы Эдика быстро выскользнули из моих, и он поспешно
спрятал руку назад, словно боялся замерзнуть.
- Как дела? - поинтересовался я, чтобы поддержать разговор. - Как
там Мишка? Что-то давно не заглядывал...
- Дела? - Эдик снова уставился в пол. - Нормально - дела.
И вот тут, должен сказать, я впервые почувствовал неладное.
Думая об этом теперь, вспоминая ускользнувшие от внимания
подробности, мне представляется, будто толчок этот произошел
от того, что голос Эдика был начисто лишен интонаций: голос
робота, терминатора из американского боевика, но не человека.
И я насторожился: сработал инстинкт. И очень мягко, подбирая
слова и уже собственную интонацию, спросил:
- Ждешь кого-нибудь?
Вопрос этот, простой и вполне естественный в зале ожидания
пулковского аэропорта, поставил Эдика в тупик. Он молча
уставился на меня, губы его зашевелились, но не проронили ни
слова, ни ползвука. Он так и не успел ответить. В этот самый
момент раздался усиленный репродукторами женский голос:
- ВНИМАНИЮ ВСТРЕЧАЮЩИХ! ПРИБЫВАЕТ РЕЙС НОМЕР 64 - МОСКВА -
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ! ЗАЛ ОЖИДАНИЯ НОМЕР...
Я сразу же утратил всяческий интерес к Эдику Смирнову,
стал поворачиваться в сторону выхода, откуда должны были в
скором времени появиться пассажиры, но в последнюю долю мгновения
умудрился заметить краем глаза, как Эдик вытаскивает из
кармана куртки некий длинный черный предмет и, даже не успев
разумом осознать, что это за предмет, среагировав чисто на
уровне отработанного двумя годами прогулок по осыпающемуся
краю пропасти рефлекса, повалился в сторону и на пол, задерживая
дыхание, сгруппировавшись - все как учили. А еще через
мгновение Эдик открыл огонь.
Выстрелы оглушительно загремели в пространстве зала.
Стечкин, привычно определил я. Девять миллиметров калибр.
Из затвора полетели, кувыркаясь, далеко отлетая по плавной
параболе, горячие гильзы. Пули - знакомо, ой, как знакомо! - рвали
воздух над моей головой. И там, куда Эдик стрелял,
разом завопило несколько голосов, а кто-то уже захрипел,
захлебываясь кровью, и паника началась - дай бог.
Эдик продолжал стрелять, как в тире, хотя и не целясь,
но с тем же спокойствием уверенного в полной личной своей
безопасности, равнодушного к судьбе мишеней стрелка. Выражение
абсолютной безмятежности застыло на его лице. И это самое
выражение сбило меня с толку. Я замешкался и повел движение
в подкате с непростительным запаздыванием. И Смирнов
успел потому опустошить обойму - боек сухо щелкнул. А перед
тем, как я дотянулся-таки до него, Эдик без проявления малейшего
признака эмоций посмотрел на бесполезный теперь уже ствол
и уронил его на пол. Тут же полетел на пол сам, сбитый моим
ударом.
Я почти на "отлично" провел захват и удивился тому, каким
податливым вдруг стало тело Смирнова. Он не проявил желания
сопротивляться. Вокруг царил полнейший тартарарам: кто-то
громко, навзрыд плакал; кто-то кричал, безумно подвывая;
кто-то матерился. Но у меня не было возможности разбираться
с пострадавшими, я продолжал фиксировать захват до той минуты,
пока не явились, заметно припозднившись, храбрые блюстители:
- Встать! Руки за голову!
Голос дрожит. Я поднял глаза. Давешний гаишник целился
в меня из макарова, и мне даже отсюда, с пола, было видно,
что он позабыл снять пистолет с предохранителя.
- Болван, - сказал я почти ласково: находясь под прицелом,
лучше говорить именно в этой интонации. - Неси наручники!
- Встать! Руки за голову!
Бесполезно. Такому не растолкуешь.
В конце концов появились возбужденные от предвкушения
работы профессионалы, те, которым платят за умение быстро
бегать и красиво драться. Двое легко сняли меня с неподвижного
Эдика, третий его тут же перезафиксировал. Я подвергся
личному досмотру и в награду за то, что не имею привычки разгуливать
по родному городу вооруженным до зубов, заработал легкий
тычок и по браслету на запястья. После стандартной процедуры
меня поставили на ноги. Я получил возможность созерцать,
как профессионалы обрабатывают Эдика. Смирнов продолжал оставаться
безучастным к их стараниям, лежал, уткнувшись носом в
пол.
Наконец догадались перевернуть его на спину. Один из профессионалов
поискал у Смирнова пульс.
- Э-э, - только и смог сказать он, посмотрел на меня из положения
на корточках снизу вверх с нехорошим интересом.
Я почувствовал беспокойство.
- Ну ты его уделал, - высказался наконец профессионал и добавил
для своих:
- Этот - труп...

Глава вторая
- Ро-ота! Подъем! Форма одежды - номер один!
И снова вскочить, таращась со сна, откинуть поспешно одеяло
(тут и сейчас не до удовольствия понежиться в тепле и расслабленной
дреме еще полчасика), сунуть ноги в сапоги (кажется,
другой обуви в мире просто не существует) и вот уже стоишь на
исхоженном вдоль и поперек (ненавидимом каждой клеточкой тела)
плацу и в зябких сумерках очередного утра с тоской думаешь о
том, сколько еще мучительно длинных секунд, минут, часов снова
отделяют тебя от традиционно смешливого: "Отбой во внутренних
войсках!"
Меня разбудил звонок.
- Я открою, - сказала мама.
Я услышал, как она возится с дверным замком, потом - ее
голос:
- Здравствуй, Миша. Проходи, проходи, неудобно ведь на
пороге.
Я встал с дивана и, потирая щеку, вышел в прихожую.
Михаил был уже там, стоял, высокий, широкоплечий, в необъятном
плаще, смотрел сумрачно, хотя и пытался выдавить из себя
некое подобие вежливой улыбки. Не для меня - для мамы. Мы
обменялись рукопожатием.
- Давно ты к нам не захаживал, Миша, - говорила мама. - Как
там у тебя? Все нормально? Анжелочка как? Разговаривает
уже?
- Разговаривает, - кивнул Мишка, а мне показалось, что,
произнося это слово, он чуть расслабился, словно приотпустил
пружину дьявольского напряжения, которую сдерживал в себе не
первый день.
- Ну давай раздевайся, - захлопотала мама. - Сейчас кофейку
сварим.
Она ушла на кухню.
- Подержи, - попросил Мишка, протягивая мне кожаную папку,
которую зажимал до того под мышкой.
Когда я принял ее, он стал расстегивать пуговицы и снял
плащ. Я не привык видеть его таким: сосредоточенно-задумчивым,
хмурым, предельно лаконичным. Да и кто привык, кто его таким
видел - всеобщего любимца Мишку Михалыча Мартынова по прозвищу
"МММ - нет проблем"?
Появились, значит, проблемы. И серьезные. Даже догадываюсь,
какого плана. Один из близких друзей поехал по фазе
и открыл стрельбу в зале ожидания пулковского аэропорта, другой
близкий друг - проходит по делу главным свидетелем. Хорошо
хоть не обвиняемым. Есть от чего хмуриться и впадать в лаконизм.
Есть от чего.
Мишка забрал папку и молча посмотрел на меня.
- Проходите в гостиную, мальчики, - распорядилась из кухни
мама. - Я сейчас.
Мы уселись в кресла в гостиной (мягкую мебель покупал
еще отец году, кажется, в восемьдесят пятом), и Мишка положил
папку на колени, скрестил на ней руки. Он не торопился
начинать разговор, понимая, что все равно не избежать предварительного
скорого допроса со стороны мамы на тему семейных
новостей. Я мысленно усмехнулся, думая о том, как плохо
он ее, в сущности, знает, хотя знакомы они вот уже пару лет.
Мама у меня - женщина чуткая, и если я сумел разглядеть в нем
скрытое напряжение, она - подавно.
Так и получилось. Мама принесла нам кофе, печенье в плетеной
вафельнице и, сославшись на неотложную работу, ушла к
себе в комнату. Тут же мы услышали приглушенный закрытой
дверью стрекот пишущей машинки.
Я искоса наблюдал за Мишкой. Он расслабился в еще большей
степени, взял свою чашку, потягивал теперь кофе маленькими
глоточками. Он так и молчал, глядя в сторону, пока кофе
не кончился. Тогда он поставил опустевшую чашку на поднос и
повернулся ко мне.
- Я пришел к тебе по делу, - заявил он.
- Понимаю, - отвечал я.
- Ты, наверное, думаешь, это связано со следствием, - МММ
сделал паузу, я кивком подтвердил его предположение. - Да,
это связано. Но прежде я хотел бы сообщить тебе, что сегодня
утром дело Смирнова в нашем ведомстве закрыто. Гэбисты
забрали все материалы, а нам, ты понимаешь, в дружелюбных
тонах было указано знать свое место.
- Во-от как? - протянул я. - И есть основания?
- С какой стороны посмотреть...
Ответ этот ничего мне не объяснил, но, воспользовавшись
новой паузой, я достал сигареты, прикурил одну от спички.
Мишке я сигарет предлагать не стал: он никогда куревом не
увлекался, даже в армии как-то обошелся без этого, в чем я
ему теперь, уже как заядлый курильщик, завидую.
- Они, - продолжил Мартынов, - полагают, будто у них есть
на это основания. Мы в свою очередь полагаем, ты понимаешь,
что у нас есть основания им не доверять.
- В смысле?
- По всему, Боря, на этом дело Смирнова будет прекращено.
Так что можешь забыть о повестках и допросах: никто тобой
больше не заинтересуется. Никому теперь ты не нужен.
- М-да... - пробормотал я, несколько ошеломленный. - А я
подумал, ты пришел выяснить какие-то мелкие подробности, детали.
В более располагающей, так сказать, обстановке. Значит,
дело закрыто?
- Взгляни на это, - предложил Мишка.
Я аккуратно положил недокуренную сигарету на край пепельницы
фильтром вверх и раскрыл поданую папку.
Внутри были вырезки из самых разных газет - целая кипа.
Я быстро просмотрел их, удивился: никогда бы не подумал, что
Мишка увлекается коллекционированием вырезок подобного рода.
Заголовки статей устрашали; тексты, по всей видимости, устрашали
в еще большей степени. В глаза мне бросилось, что абзацы
некоторых статей обведены красным карандашом, а на полях имелись
пометки в виде вопросительных и восклицательных знаков.
Я закрыл папку.
- И какой же я должен сделать вывод из прочитанного? - я
затянулся почти потухшей сигаретой, раскуривая ее.
Мишка долго, почти целую минуту, с непонятным выражением
на лице молча меня разглядывал.
- Зря все это... - пробормотал он.
- Зря? - переспросил я.
Он вздохнул.
- Значит, так, - сказал он, протягивая руку к папке; я ее,
не колебаясь, отдал. - Вывод ты должен был сделать, но лучше,
конечно, если я все расскажу тебе сам... - он полистал вырезки. - Вот
смотри. Россия. Геннадий Михасевич. 47-го года рождения.
В период с 1971-го по 1984 убил 36 женщин. Комплекс сексуаль-ной неполноценности. Виктор Стороженко, Смоленск. Убил 20
женщин. Андрей Чикатило, 36-го года рождения, Новочеркасск.
Известная история. С 1982-го по 1990-й годы убил свыше пятидесяти
женщин и детей. Оба случая - то же самое, сексуальная
неудовлетворенность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23