– нетерпеливо прерывает ее мать, торопясь выяснить все преступления дочки.
– А еще... – Динка стоит в затруднении, она не помнит, что было еще дома.
Но ее выручает Катя. Она потихоньку отворяет дверь и останавливается на пороге:
– Дина, ты не забыла сказать маме, что я запретила тебе выходить за калитку, а ты все-таки ушла?
– Мама, Катя запретила мне выходить за калитку, а я все-таки ушла, – механически повторяет за теткой Динка. Лицо матери темнеет от огорчения и усталости.
– Смотри, до чего ты довела маму! Она еле дышит уже! – накидывается на девочку Катя.
– Подожди, Катя! Мы еще не договорили! – с досадой останавливает ее сестра. – Иди. Мы сейчас кончим... Диночка! – обращается она к дочке. – Я хочу, чтобы ты поняла, почему нехорошо делать все то, что ты делала сегодня. Вот счеты... Ведь это вещь, сделанная чьими-то руками. Кто-то трудился, думал, как их лучше сделать, устал этот человек, но сделал...
– А кто этот человек, мама? – быстро спрашивает Динка.
– Не все ли равно кто? Какой-нибудь рабочий... Важно, что он трудился, а ты, маленькая девчонка, схватила его труд и давай ломать по ступенькам! Хорошо это, Дина?
– Я еще не сломала, мама. Я только погнула там железки. Я выпрямлю... и отнесу дедушке Никичу.
– А потом возьмешь какую-нибудь другую вещь и опять не подумаешь о том, что она сделана чьими-то руками...
– Нет, я подумаю. Я теперь всегда буду думать, – торопится уверить Динка.
Мама грустно смотрит на нее:
– Это только одно плохое, Дина... А другое плохое, что ты не жалеешь сестру, не любишь ее.
– Я люблю, но забываю, что нельзя шуметь.
– Чтобы помнить об этом, надо жалеть. Ты же знаешь, что, если Алина расплачется, ее трудно успокоить. А потом у нее так разболится голова, что я всю ночь сижу у ее постели... Так неужели тебе какая-нибудь игрушка дороже сестры? – с болью спрашивает мать.
– Ох, нет... мамочка, нет... – с испугом бормочет Динка. Перед ней встает бледное лицо Алины с компрессом на голове. – Ох, нет, нет... – бессвязно повторяет она в ужасе от того, что могло бы случиться.
– Помни же об этом. Жалей ее, Диночка, – с тихой просьбой говорит мать.
Когда они обе успокаиваются, Динка вспоминает Катю.
– Мама... я не послушалась и ушла. Она наказала меня... Я не хочу такого наказания, я хочу другое! – взволнованно говорит Динка.
– Взрослые не спрашивают у детей, какое наказание им больше нравится. Взрослые имеют право наказывать так, как считают нужным, Дина. Катя прощает тебе многое, но если уж случилось так, что она наказала тебя, то ты не смела ослушаться, Дина. Ты могла попросить у нее прощения, это другое дело. Но ты не попросила прощения, ты просто ушла. Разве ты не наша девочка, а чужая? Чужую Катя не будет наказывать, чужая девочка может не послушаться, у нее есть своя тетя. Но ты ведь наша девочка, Дина? – строго и удивленно спрашивает мать.
– Я наша, – спешит заверить Динка, чувствуя в маминых словах скрытую угрозу потерять свою маму, тетю, свой дом... Стать чужой девочкой так страшно! – Я наша девочка. Я буду слушаться, я только, мамочка, так прошу... Если Катя согласится и ты согласишься, можно просто побить меня, сколько вы хотите, а потом пускай я хожу, гуляю... – робко предлагает она.
– Побить? – с волнением спрашивает мать. – Это же очень стыдно и страшно, когда взрослый человек бьет ребенка. Это унизительно, Дина! Разве ты можешь себе представить хоть на одну минуту, что я или Катя ударим тебя?
– Конечно, нет, мама. Вы пожалеете, но мне ведь хуже от этого. Я так люблю гулять, мне скучно дома. – Динка взмахивает рукой и жалобно добавляет: – Там такой широкий воздух, мама.
– Где там, Дина? Куда ты ходишь одна? Ведь я не позволила тебе уходить далеко от дачи. Я уже говорила с тобой об этом, и если когда-нибудь я узнаю, что ты не послушалась меня...
– Нет-нет! Я слушаюсь, мама! Я не хожу далеко, я совсем близко, я просто сяду где-нибудь и смотрю. Я сижу на обрыве и смотрю на пароходы, я не на самом краю, а далеко сижу... – поспешно уверяет Динка.
Мать чувствует вдруг безграничную усталость.
– Хорошо, я верю тебе, но ты помни, о чем я тебя просила, – тихо говорит она, проводя рукой по лбу. – А теперь иди скажи Лине, чтоб давала обедать.
Освобожденная от тяжкого объяснения, Динка мгновенно срывается с места.
Она мчится по дорожке к летней кухне, но ее окликает Катя:
– Дина, подойди сюда!
Она сидит в гамаке с книгой.
– Я не могу. Мне надо сказать Лине, чтоб давала обед! – пробует отказаться девочка.
– Она уже знает. Иди сюда! – настойчиво зовет тетка.
Динка нехотя подходит к гамаку.
– Дина, – серьезно говорит тетка, – я не сказала маме, что ты сегодня пришла в мокром платье, я не хочу ее тревожить. Мама может вообразить бог знает что... Но мне ты должна сказать правду, почему у тебя было мокрое платье.
– Оно было мокрое, потому что... – Динка вдруг вспоминает Лину. – Я его постирала, – быстро добавляет она.
– Постирала? Зачем? – пристально глядя на нее, допрашивает тетка.
– Я... не зачем, а почему... – оттягивая ответ, поправляет ее Динка.
– Дина, если ты не хочешь, чтобы я сказала маме, то говори правду! – хмурится Катя.
– Но я же говорю. Я постирала его, потому что запачкала... Я села на коровью лепешку! – неожиданно весело говорит она и тихонько фыркает.
– Дина, я не шучу с тобой. И ты, пожалуйста, не придумывай какую-то историю с коровьими лепешками... – краснея от досады, говорит Катя. – Лучше не ври, Дина!
– Катя... – тоскливо говорит Динка, присаживаясь на траву и обхватывая руками коленки. – Может, это была и не коровья лепешка, я ее плохо разглядела... Я просто чем-то испачкалась и постиралась... Там стирала одна женщина, ну и я постиралась... – наблюдая за теткой краешком глаза, фантазировала Динка. Катя шумно вздохнула.
– Вот это уже больше похоже на правду, – примиряюще сказала она. – Но как же смела ты не послушаться мамы и пойти на берег?
– Я не смела! Мама не позволяет мне купаться, но я же не купалась. Я вас слушаюсь – и тебя, и маму. Я же не чужая девочка... – с облегченным сердцем рассуждает Динка.
– Ох! – крутит головой Катя и открывает книгу. – Иди уж... И больше не устраивай никаких стирок, глупая девчонка!
– Ладно! – весело говорит Динка, торопясь исчезнуть.
– Динка, Динка! – зовет ее из кустов Мышка. – Тебе очень попало? – шепотом спрашивает Мышка и, не дожидаясь ответа, тянет сестру за руку. – Пойдем в комнату, я тебе что-то скажу!..
Девочки бегут в комнату. Мышка прикрывает дверь и таинственно сообщает:
– Мама что-то привезла. Она сегодня получила жалованье. Это, наверное, гостинцы.
– Гостинцы?! – подпрыгивает Динка. – Гостинцы! Гостинцы! – Она чмокает сестру в нос, обхватывает обеими руками ее плечи и вместе с ней скачет по комнате. Неудержимая радость ее выражается в нежных прозвищах, которыми она щедро награждает Мышку:
– Ты моя сестричка, птичка-невеличка, ты собачий хвостик, ты крольчишка-Мышка!
– Афан Делейн! Афан Делейн! – в буйном веселье кричит Мышка, поднимая вверх худенькую руку и выражая этими таинственными заклинаниями восторг своей души.
– Хватя! Хватя! – просовывая в дверь потное лицо, шипит Лина. – Обедать идите! Который раз грею...

Глава 8
За обедом

На столе дымится суповая миска, но за столом никого нет. Мышка тоже куда-то исчезла.
Динка бросается в одну комнату, в другую и, покраснев от натуги, тащит стулья.
– Обедать! Обедать! – кричит она, хлопая в ладоши.
Но никто не торопится. По дорожке медленно идут мама и Алина. Катя лениво поднимается с гамака...
Наконец все в сборе. Мышка появляется из Алининой комнаты, и по ее лицу видно, что она уже тыкалась своим любопытным носиком во все свертки. Но Динке не до нее, она раскладывает вилки и ножи, подвигает всем тарелки, тащит к себе поднос с хлебом, высматривая румяную горбушку.
Катя, усаживаясь за стол, переглядывается с сестрой.
– Ты видишь? С нее как с гуся вода! Твои душеспасительные разговоры только приводят ее в веселое настроение, – тихо говорит она.
– А тебе обязательно хочется, чтобы она плакала? Это ребенок, – так же тихо отвечает ей Марина.
– Это убоище, а не ребенок! – фыркает Катя. – Ты просто неисправима!
– Ну, значит, мы обе неисправимы! – смеется мама.
– Смейся, смейся... – с горечью шепчет ей Катя.
Но Мышка хлопает в ладоши и крутит головой:
– А-а! Шепчутся, шепчутся за столом!
– У мамы с Катей секреты от нас! – подхватывает Алина.
– У них все секреты, а обед перестоит, тогда Лину будут виноватить, – появляясь на террасе, ворчит Лина и, подмигнув тетке, сует ей на колени бутылочку, завернутую в салфетку.
– А! Вижу, вижу! – подпрыгивает Динка.
– Не предвосхищай событий! – непонятно бросает ей Катя, вылезая из-за стола. – Ну, кто первый выпьет рыбий жир? – с торжественной улыбкой вдруг провозглашает она, держа в одной руке столовую ложку, а в другой – обернутую салфеткой бутылку.
– Как – рыбий жир? Почему? – испуганно спрашивает Мышка.
– Катя, ведь сейчас лето! Никто не пьет рыбий жир летом! – откидываясь на спинку стула, протестует Алина.
– Что это ты выдумала? Откуда он у тебя? – удивляется Марина.
– Ну, напали! – хохочет Катя. – Это вовсе не я выдумала. Это аптекарь подарил Лине, чтоб она поправилась.
– Да не подарил, не подарил, насмешница этакая! Я свои деньги заплатила. Гляжу, аптекарь по дешевке отпускает, ну я и взяла детям на пользу, – объясняет Лина.
– Ну, а раз взяла, значит, надо выпить! – решительно заявляет Катя. – Не пропадать же деньгам! Всего одна бутылка... Ну, кто первый?
– Мама! – пищит Мышка и закрывает обеими руками лицо.
– Ну, Катя, не дури!.. Лина, возьми свою бутылку! – морщась, говорит Марина.
– Куда ее возьму? Вы все со своими фокусами! Только зря деньги выкидываем! Жир свежий, как янтарь, только что со льду... – недовольно ворчит Лина.
– Конечно, раз уж куплен, так надо пить! – заявляет Катя. – Я сама сейчас попробую!
– Попробуй! Попробуй! – весело подпрыгивает Динка.
– Хоть один разочек! – смеется Алина.
– Катя, не пей! Это такая гадость! – машет руками Мышка.
Катя делает большие глаза:
– Гадость? Это прелесть, а не гадость. Вот я вам сейчас покажу, как пьют рыбий жир! – Она наливает полную до краев ложку и, громко декламируя, подносит ее ко рту:
...На помост к петле поднимался...
Лица детей полны любопытства и ожидания.
...И в самой петле улыбался... —
с приятной улыбкой заканчивает Катя и, полузакрыв глаза, опрокидывает себе в рот полную ложку рыбьего жира.
– Браво! – хлопает Алина. Но приятная улыбка сбегает с лица тетки, ложка падает на пол.
– Лина, возьми...
Лина подхватывает бутылку, а Катя, закрывая рот платком, убегает в комнату.
– Мамочка! – вскакивает Мышка.
– Мама, ей стало плохо! – беспокоится Алина, но мама уже торопится за сестрой.
Алина поднимает указательный палец.
– Смотрите на Динку! – удивленно говорит она. Динка совсем сползла со стула, лицо ее беззвучно трясется от смеха, глаз не видно. Мышка, всплеснув руками, тыкается носом в скатерть и звонко вторит сестре.
– Дети, дети... – пробует остановить их Алина, но, не выдержав, хохочет вместе с сестрами.
– Ну, зашлись! – добродушно говорит Лина, вытаскивая из салфетки бутылку. – И чего она вам тут петрушку разводила! Что детям положено, того взрослому касаться нечего, – спокойно добавляет она, поднося ко рту Алины полную ложку: – Ты старшенькая, ты и первая! Захватывай, захватывай ложечку, милушка! Да со вкусом пей, чтобы на пользу пошло!
Девочка хочет сказать что-то, но мягкая рука Лины бесцеремонно откидывает ей голову и вливает в рот полную ложку рыбьего жира.
– Вот и славно! – говорит она, наливая вторую ложку и не обращая внимания на старшенькую, которая, давясь хлебом с солью, сердито смотрит на нее.
Мышка пьет безропотно. Ведь даже Алина выпила!
Динку упрашивать не надо, но она так трясется от смеха, что Лина никак не может улучить момент.
– Да хватит тебе! Прокиснет жир-то! – шутит она, стоя над Динкой с полной ложкой. – Хватит, говорю! Непутевая!
Динка вскакивает на стул:
– Давай сюда ложку!
– Куда... куда... расплескаешь! – кричит Лина.
Но Динка уже подносит ложку ко рту, громко декламируя:
...И в самой петле улыбался...
На лице ее приятная Катина улыбка, глаза полузакрыты.
– Катя, Катя! – кричит Алина и, хлопая в ладоши, хохочет.
Мышка взвизгивает от удовольствия.
– Батюшки! Вылитая Катя! – всплескивает руками Лина. – Ах ты актриса! Тебе ж в балаган идтить, народ забавлять! – И, расчувствовавшись, прижимает к груди расшалившуюся любимицу. – Головочка ты моя бедовая! Был бы отец дома, снял бы поясочек ременный да поучил тебя уму-разуму! А то и заняться тобой некому. У Кати у самой еще дурь в голове сидит, мать – андел небесный, доброты неописуемой... Сиротиночки вы мои горькие... – разжалобливая себя до слез, причитает Лина.
Но взволнованный голос старшей девочки мгновенно приводит ее в себя:
– Что ты, Лина! Мы вовсе не сиротки. И папа никогда не побил бы Динку. Ты не говори так. – Губы Алины вздрагивают. – Не говори так, Лина...
Мышка с испугом смотрит на старшую сестру, Лина тоже пугается:
– Ладно, ладно! Не нервничай только, господь с тобой. Я ведь любя сказала, жалеючи... Вот кушайте суп-то. Совсем простыл небось. И куда это они обе запропали? Протошнилась – и иди, чего там еще делать-то...
С опаской поглядывая на притихших детей, Лина торопится уйти. Если старшенькая разнервничается, ей сильно попадет от «андела». Алина помнит и любит отца, она вместе с мамой читает его редкие письма, беспокоится за него и ждет. Ждет безнадежно, потому что знает, что он не может приехать, что его разыскивает полиция... Алина никогда не забывает, что, уезжая, отец просил ее помогать маме воспитывать младших сестер, считая себя взрослой, она называет их, как мама, «дети», занимается с ними, делает им замечания и нередко вмешивается в распоряжения взрослых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13