В отличие от Фларенгаста, они были истинными знатоками своей науки, людьми суровыми и весьма почитаемыми. Поэтому их заключение воспринял государь как тяжкий приговор: звездочеты объявили, что сыну его на роду написано быть вором.Вскоре предсказание начало сбываться: едва встав на ноги, наследник принялся тащить все, что плохо лежало. Он воровал серебряные тарелки, соусницы, сухарницы, супницы, флаконы с благовониями, заколки для волос, броши, черепаховые гребни, утиральники для носа и палочки для почесывания спины, а раз умудрился извлечь из царской короны самый крупный бриллиант, именуемый Глаз Индры. И крал он все это не по нужде и не из корысти, ибо ни в чем не нуждался, а исключительно ввиду расположения созвездий небесных.Видя такое дело, государь предался унынию и приставил к наследнику лучших воспитателей, надеясь с их помощью перебороть судьбу. Но, когда отпрыск слямзил на официальном приеме агатовую заколку с тюрбана туранского посла, терпение отца лопнуло, и он решил избавиться от недостойного плода чресл своих.Будучи человеком гуманным, властитель не стал душить сына подушкой или подстраивать несчастный случай на охоте. Мальчика тайно отдали в ашрам, передав настоятелю все, как есть, и пожелав мудрому старцу наставить наследника престола на путь истинный.– Отец мой лелеял надежду увидеть меня вновь, – рассказывал Шейх Чилли, прихлебывая щербет, – но что можно поделать против предначертанной свыше судьбы! Обитатели ашрама были терпеливы: стащу я что-нибудь у прихожанина, они и слова не скажут. Только придут ночью, заберут тайком украденное и вернут владельцу. Божьи люди, одним словом. Мне же, по малолетству и глупости, подобное казалось верхом коварства. Вот воры так воры, еще почище меня будут! – так гневил я свое маленькое сердце.Гневил-гневил, да не выдержал. Припас крепкую дубинку, спрятал под тюфяком и прикинулся спящим. Ночью пришел сам настоятель, забирать украденный у какого-то пасечника горшок с медом. Только он за ним наклонился, я возьми да огрей его по голове…– Убил? – деловито осведомился Конан с набитым ртом.– Убить не убил, но благостность из его седой головы вышиб: изгнали меня из ашрама. Пошел я гол и бос куда глаза глядят…– Ай, ай, ай, – пропищал Ши Шелам и выплюнул сливовую косточку, которой чуть было не поперхнулся от возмущения, – всегда подозревал, что эти отшельники только прикидываются добряками!– То же сказал мне и странствующий пандид, который меня подобрал, – продолжил Чилли, – ?Нет истины за стенами ашрамов, сказал он мне, – хотя иные и думают, что сидят на ней своими тощими задами, как на сундуке с изумрудами. Глупцы! Забыли они, что Митра велел делиться…? Однако, как я скоро убедился, заботила его вовсе не истина, а содержание мешка, который мудрец сей таскал повсюду, ни на миг с ним не расставаясь.Стоит ли говорить, сколь заинтересованно отнесся я к ученичеству у пандида? Мне казалось весьма привлекательным, почитав мантры на свадьбах и похоронах, получать за это щедрые подарки и обильную пищу. Душа моя устремилась навстречу богам, алкая их благословения. Клянусь хвостом обезьяны, я готов уже был обратиться на путь истинный и сделал бы это, если бы не проклятые звезды! Именно они отвратили меня от изучения необходимых в пандидском деле молитв и притянули взор мой к мешку учителя.– Подозреваю, он таскал там не свитки, – ухмыльнулся Конан. Повесть Чилли все более занимала молодого варвара.– Именно! – воскликнул рассказчик. – Не свитки, не четки и благовония, а золото таскал старец в мешке своем. За свои услуги брал он только золотыми монетами, даже у бедняков, которые зачастую отдавали последнее: как известно, на свадьбу да на похороны не скупятся. Мешок был толстый, как подушка, да и использовался сходно на ночь пандид клал его под голову, а спал столь чутко, что открывал глаза, как только на лоб ему садился комар. Днем же ему почти нечего было опасаться: как известно, даже самые отпетые негодяи избегают открыто грабить бродячих слуг Митры, страшась гнева Всевидящего.– Клянусь шкурой волка, – заметил киммериец, провожая глазами хорошенькую служанку, – главная опасность для его сокровищ была у старика под боком. Будь он поумней, забыл бы о разбойниках да приглядывал бы получше за собственным учеником…– Может, он и не был так уж глуп, – возразил Чилли, – да и вел я себя тише воды, ниже травы. Изо всех сил старался услужить старцу – каждый божий день купал его в реке, растирал ноги, таскал на спине, когда тот уставал в пути, а, случалось, и выпрашивал подаяние. Со временем пандид уверился в моем благочестии и стал доверять все, кроме мешка. Я же не терял надежды, памятуя о том, что терпение – высшая добродетель истинного подвижника.Как-то раз, когда долго уже не случалось ни праздников, ни свадеб, ни похорон, ходили мы по селениям и собирали «святое подаяние». Это с мешком-то золота! Мысленно я проклинал старца и сулил ему язву или другой какой мор, но внешне оставался почтительным, стараясь, чтобы на лице моем кроме легкой придурковатости ничего не отражалось.Утром мы вышли из селения, где ночевали и направились в один город, до которого пешком было добрых два дня пути. Пройдя довольно прилично, я остановился, выдавил из глаз пару слезинок, и объявил учителю, что совершил тяжкий грех.– Какой грех? Откройся мне, сынок, – потребовал старец. Думаю, он заподозрил, что я стащил в доме что-нибудь ценное и уже готовил хитроумную речь, призванную оправдать мои действия волей Митры или еще каким образом.– Вчера вечером, в доме, где нас угощали ужином, сверху на меня свалилась пыль и паутина, – принялся объяснять я, видя, как все более вытягивается его морщинистое лицо. – Отряхнуться-то я отряхнулся, да вижу сейчас, что к руке моей пристала ниточка паутины. И как я ее не углядел? Ты сам учил меня, отче, что грешно уносить из чужого дома то, что тебе не принадлежит. Боги не простят меня, если я сейчас же не вернусь и не возвращу хозяевам присвоенное.Пандид, видимо, решил, что я спятил.– Ведь это только мусор, прах, – принялся увещевать он, – кому он нужен? Хозяйка, верно, была бы рада, если бы ты собрал всю паутину в ее доме.– Не надо меня утешать! – возопил я, царапая себе лицо ногтями. Какая разница: золото или прах? Брать чужое одинаково грешно, так сказано в Заветах! Хозяева были так добры к нам! У меня и в мыслях не было уносить их имущество… О горе мне, горе!С этими словами я опрометью бросился назад по дороге и, скрывшись за деревьями небольшой рощи, затаился. Из своего убежища я видел, как старец качает седой головой и шевелит губами, что-то бормоча себе под нос.Выждав столько времени, сколько, по моим расчетам, надобно было, чтобы сбегать в селение и обратно, явился я пред очи мудрого пандида и объявил, что смыл с себя грех. Он поглядел на меня с легким сожалением, но вслух похвалил.– Вижу, сын мой, ты усвоил мои уроки, – сказал он, окончательно решив, что боги послали ему в услужение полного идиота.Вечером мой учитель пожелал искупаться в пруду. Раздевшись, он передал мне одежду, посох и чашу для святых подаяний, а немного подумав, протянул и мешок.– Знаю, ты честный юноша, – сказал он. – Смотри, стереги это хорошенько, пока я стану омывать чресла свои.Я положил мешок под дерево и уселся на него с самым невинным видом. Чтобы у старца не оставалось никаких сомнений, я сказал:– То, что принадлежит пандиду, принадлежит Митре. А кто посмеет обмануть Всевидящего?Шейх Чилли умолк и принялся очищать серебряным ножичком яблоко.– Что же было дальше? – нетерпеливо спросил Конан, который уже понял, чем должна закончиться эта история.– Учитель омывал свои чресла довольно долго, – сказал Чилли. – У нас было заведено, что я ожидал его на берегу с платом для утирания. На сей раз пандид не обнаружил ни плата, ни ученика, ни мешка.– Ох! – выдохнул Ши Шелам и дернул себя за мочку уха. – Ты осмелился обокрасть святого человека! Нарушил заветы Митры!Ши был человеком набожным и суеверным, хотя сам нарушал заветы по нескольку раз на день.– Напротив, – возразил Чилли с серьезной миной, – я совершил богоугодное дело. О чем и поведал в записке, оставленной учителю под деревом.– Что же ты ему написал? – спросил киммериец.– Три слова: Митра велел делиться.Сторож, проходивший в ту пору со своей колотушкой по набережной Большого Канала, клялся потом, что громовой хохот, донесшийся из окон дома, купленного недавно неким чужаком в коричневой тунике и сандалиях с длинными ремнями, был столь мощен, что погасли три масляных фонаря возле фасада здания.Отсмеявшись и утерев выступившие на глазах слезы, юный варвар глотнул вина и помянул прелести Иштар, что делал обычно, когда хотел выразить свое одобрение.– Воистину, – сказал он, – твой рассказ столь же хорош, как и твое аренджунское. Теперь я понимаю, что Шадизар, город воров, приобрел еще одного достойного жителя. Но вернемся к событиям нынешней ночи…– Погоди, – перебил его Чилли, снова наполняя свою чарку щербетом. Конан заметил, что вина он вовсе не пьет. – Ты лучше поймешь меня, если выслушаешь мою историю до конца. Расставшись с пандидом, я отправился в ближайший город, рассчитывая потратить там золото в свое удовольствие. Но, хотя я и совершил, как мыслил, богоугодное дело, Податель Жизни счел нужным наказать меня: какие-то лихие парни с большой дороги отобрали у меня мешок, сломав в благодарность пару ребер, вывихнув руку и отбив почки. Я скрылся от них в зарослях можжевельника и долго блуждал, пока не набрел на пещеру некоего пустынника.В отличие от пандида, старец сей жил в полном уединении, питаясь акридами и диким медом. Он вылечил меня травами и, выслушав мою горестную историю, дал мудрое наставление.«Ты не можешь противиться воле звезд, – сказал он, – но можешь облегчить свою участь, пустив в ход хитроумие, коим, как вижу, боги тебя не обделили. Грешно красть у слуг Митры, даже у подобных твоему пандиду, грешно обижать сирых и убогих, живущих трудами своими и добывающих пропитание в поте лица своего, но в мире есть немало людей, стяжавших себе богатства неправедным путем, и немало глупцов, готовых поддаться на любую удочку, только бы умножить свое состояние быстро и не ударив палец о палец. Постарайся, чтобы сии недостойные добровольно отдавали тебе свое добро. Тем самым ты удовлетворишь страсть к чужим ценностям, вызванную неудачным расположением звезд при рождении твоем, и, в то же время, послужишь орудием в руках Всеблагого, наказывающего тех, кто живет, помышляя лишь о ценностях этого бренного мира.»Я покинул пустынника, размышляя о его словах, показавшихся мне весьма мудрыми. Принеся клятву богам никогда больше не опускаться до обычного воровства, я отправился в отдаленное селение и попросил старейшин пустить меня жить. Старейшины ничего против не имели, тем более, что на окраине села давно пустовала убогая хижина, где я и поселился.Клянусь Белом, я вовсе не помышлял там обогатиться, а решил начать честную жизнь. По праздникам читал мантры, которым обучился у пандида, и не брал за это ни гроша, что очень нравилось прижимистым селянам. В иные же дни был, что говорится, на подхвате: исполнял разные мелкие поручения, помогал вскапывать огороды, чинить плетни и таскать из леса хворост. В благодарность меня кормили, и все были довольны.Так прошло время от первых весенних цветов до сезона дождей. Я уже решил было, что навсегда избавился от пагубной страсти, но звезды есть звезды…– Снова что-нибудь свистнул? – хохотнул киммериец, отправляя в рот изрядный кусок халвы.– Ты забыл о моей клятве, – строго заметил Чилли, – я ведь решил брать только то, что само плывет в руки. Вскоре в голове моей родился некий замысел, внушенный не иначе, как самим хитроумным Белом.Надо сказать, что жители того селения были не столь уж бедны, как хотели казаться для чужих глаз, и дорогая латунная посуда водилась почти в каждом доме. Все о том, конечно, знали, но каждый раз во время праздников каждый принимался бегать по соседям и одалживать блюда и чашки, ссылаясь на свою крайнюю бедность. Так что пиршества обычно затягивались не меньше, чем на седьмицу, в течении которой посуда гуляла по всем домам.Приближался День Сушеного Финика, и я решил поддержать местную традицию: обошел селение и выпросил в каждом доме по чашке или тарелке. Своими усердием и услужливостью я успел к тому времени снискать всеобщее расположение, так что затруднений в сем предприятии не возникло, мне даже набросали в мешок кое-какой снеди, так что я смог пригласить двух-трех соседей на скромный праздничный ужин. А через пару дней возвратил одолженное, да еще с прибытком: каждый получил к своей тарелке и чашке еще точно такую же.– Это как же вышло-то? – удивился Ловкач Ши. Он даже жевать перестал.– В моем поясе осталось с десяток золотых монет, до которых не добрались разбойники, – объяснил Шейх Чилли, – ночью я оседлал мула, съездил в соседний городок, разбудил лавочника и, сославшись на срочность, прикупил у него на золотой требуемое количество посуды.– Ты хочешь сказать, что потратил свои деньги, чтобы вернуть заимодавцам вдвое против того, что они тебе одалживали? – спросил киммериец, силясь уловить, в чем же тут хитрость. – Клянусь дохлым ослом, не понимаю!– Селяне тоже ничего не поняли и засыпали меня вопросами, – пряча в чарке улыбку, отвечал хозяин дома. – Надо было видеть их лица, когда они услышали мой ответ? Что же тут особенного? – сказал я. – Ваша посуда принесла потомство. Берите, не стесняйтесь!?– И они поверили в подобную чушь? – изумился варвар.– Думаю, что нет, да кто откажется, ежели ему предлагают что на дармовщинку! Приняли с благодарностью и просили захаживать еще.Как было не воспользоваться подобной любезностью? В сезон дождей работы на полях прекращаются, так что праздники следуют один за другим. В День Земляных Орехов я снова отправился по домам за чашками и тарелками. На этот раз норовили подсунуть побольше, некоторые давали даже супницы и сосуды для вина. Я взял все и снова возвратил вдвойне.
1 2 3 4 5