О'Генри
Развлечения современной деревни


О'Генри
Развлечения современной деревни

О. Генри
Развлечения современной деревни
Джефф Питерс нуждается в напоминаниях. Всякий раз, когда попросишь его рассказать какое-нибудь приключение, он уверяет, что жизнь его так же бедна событиями, как самый длинный из романов Троллопа (1). Но если незаметно заманить его, он попадается. Поэтому я всегда бросаю несколько самых разнообразных наживок, прежде чем удостоверюсь, что он клюнул.
- По моим наблюдениям, - сказал я однажды, - среди фермеров Запада, при всей их зажиточности, снова заметно движение в пользу старых популистских (2) кумиров.
- Уж такой сезон, - сказал Джефф, - всюду заметно движение. Фермеры куда-то порываются, сельдь идет несметными косяками, из деревьев сочится смола, и на реке Конемо начался ледоход. Я немного разбираюсь в фермерах. Однажды я вообразил, что нашел фермера, который хоть немного отклонился от проторенной колеи своих собратьев. Но Энди Таккер доказал мне, что я ошибаюсь. "Фермером родился простофилей умрешь", - сказал Энди. "Фермер - это человек, пробившийся в люди наперекор всем политическим баламутам, баллотировкам и балету, - сказал Энди, - и я не знаю, кого бы мы стали надувать, если б его не было на свете",
Как-то просыпаемся мы с Энди утром, а у нас всего капитала шестьдесят восемь центов. Было это в желтой сосновой гостинице, в Южной Индиане. Как мы накануне соскочили с поезда, я не могу вам сказать; об этом даже страшно подумать, потому что поезд шел мимо деревни так быстро, что из окна вагона нам казалось, будто мы видим салун, а когда мы соскочили, мы увидели, что это были две разные вещи, отстоявшие одна от другой на два квартала: аптекарский магазин и цистерна с водою.
Почему мы соскочили с поезда при первом же удобном случае? Тут были замешаны часики из фальшивого золота и партия брильянтов из Аляски, которые нам не удалось спустить по ту сторону кентуккийской границы.
Когда я проснулся, я услышал, что кричат петухи; пахло чем-то вроде азотно-соляной кислоты; что-то тяжелое хлопнулось об пол в нижнем этаже; какой-то мужчина ругнулся.
- Энди, - говорю я, - смотри веселее! Мы ведь попали в деревню. Там внизу кто-то швырнул для пробы фальшивым слитком чистого золота. Пойдем и получим с фермера то, что нам причитается. Обмишулим его, а потом до свидания.
Фермеры всегда были для меня чем-то вроде запасного фонда. Всякий раз, бывало, чуть дела у меня пошатнутся, я иду на перекресток, зацепляю фермера крючком за подтяжку, выкладываю ему механическим голосом программу моей плутни, бегло проглядываю его имущество, отдаю назад ключ, оселок и бумаги, имеющие цену для него одного, и спокойно удаляюсь прочь, не задавая никаких вопросов. Конечно, фермеры были для нас слишком мелкая дичь, обычно мы с Энди занимались делами поважнее, но иногда, в редких случаях, и фермеры бывали нам полезны, как порой для воротил с Уолл-Стрита бывает полезен даже министр финансов.
Спустившись вниз, мы увидали, что находимся в замечательной земледельческой местности. За две мили на горке стоял среди купы деревьев большой белый дом, а кругом была сельскохозяйственная смесь из амбаров, пастбищ, полянок и флигелей.
- Чей это дом? - спросили мы у нашего хозяина.
- Это, - говорит он, - обиталище, а также лесные, земельные и садовые угодья фермера Эзры Планкетта, одного из самых передовых наших граждан.
После завтрака мы с Энди, оставшись при восьми центах капитала, принялись составлять гороскоп этого земельного магната.
- Я пойду к нему один, - сказал я. - Мы вдвоем против одного фермера - это было бы слишком много. Это все равно, как если бы Рузвельт пошел на одного медведя с двумя кулаками (3).
- Ладно, - соглашается Энди - Я тоже предпочитаю действовать по-джентльменски даже по отношению к такому огороднику. Но на какую приманку ты думаешь изловить эту Эзру?
- О, все равно, - говорю я. - Здесь годится всякая приманка, первое, что мне попадется, когда я суну руку в чемодан. Я, пожалуй, захвачу с собой квитанции в получении подоходного налога; и рецепт для приготовления клеверного меда из творога и яблочной кожуры; и бланки заказов на носилки Мак-Горни, которые потом оказываются косилкой Мак-Кормика; и маленький карманный слиток золота; и жемчужное ожерелье, найденное мною в вагоне, и...
- Довольно, - говорит Энди. - Любая из этих приманок должна подействовать. Да смотри, Джефф, пусть этот кукурузник не дает тебе грязных кредиток, а только новые, чистенькие. Это просто позор для Департамента земледелия, для нашей бюрократии, для нашей пищевой промышленности какими гнусными, дрянными бумажками расплачиваются с нами иные фермеры. Мне случалось получать от них доллары, что твоя культура бактерий, выловленных в карете скорой помощи.
Хорошо. Иду я на конюшню и нанимаю двуколку, причем платы вперед с меня не требуют ввиду моей приличной наружности. Подъезжаю к ферме, привязываю лошадь. Вижу на ступеньках крыльца сидит какой-то франтоватый субъект в белоснежном фланелевом костюме, в розовом галстуке, с брильянтовым перстнем и в кепке для спорта. "Должно быть, дачник", - думаю я про себя.
- Как бы мне увидеть фермера Эзру Планкетта? - спрашиваю я у субъекта.
- Он перед вами, - отвечает субъект. - А что вам надо?
Я ничего не ответил. Я стоял как вкопанный и повторял про себя веселую песенку о деревенском "человеке с лопатой". Вот тебе и человек с лопатой! Когда я всмотрелся в этого фермера, маленькие пустячки, которые я захватил с собой, чтобы выжать из него монету, показались мне такими безнадежными, как попытка разнести вдребезги Мясной трест при помощи игрушечного ружья.
Он смерил меня глазами и говорит:
- Ну, рассказывайте, чего вы хотите. Я вижу, что левый карман пиджака у вас чересчур оттопыривается. Там золотой слиток, не правда ли? Давайте-ка его сюда, мне как раз нужны кирпичи, - а басни о затерянных серебряных рудниках меня мало интересуют.
Я почувствовал, что я был безмозглый дурак, когда верил в законы дедукции, но все же вытащил из кармана свой маленький слиток, тщательно завернутый в платок. Он взвесил его на руке и говорит:
- Один доллар восемьдесят центов. Идет?
- Свинец, из которого сделано это золото, и тот стоит дороже, - сказал я с достоинством и положил мой слиток обратно в карман.
- Не хотите - не надо, я просто хотел купить его для коллекции, которую я стал составлять, - говорит фермер. Не дальше как на прошлой неделе я купил один хороший экземпляр. Просили за него пять тысяч долларов, а уступили за два доллара и десять центов.
Тут в доме зазвонил телефон.
- Войдите, красавец, в комнату, - говорит фермер. Поглядите, как я живу. Иногда мне скучно в одиночестве. Это, вероятно, звонят из Нью-Йорка.
Вошли мы в комнату. Мебель, как у бродвейского маклера, дубовые конторки, два телефона, кресла и кушетки, обитые испанским сафьяном, картины, писанные масляной краской, в позолоченных рамах, а рамы в ширину не меньше фута, а в уголке - телеграфный аппарат отстукивает новости.
- Алло, алло! - кричит фермер. - Это Риджент-театр? Да, да, с вами говорит Планкетт из имения "Центральная жимолость". Оставьте мне четыре кресла в первом ряду - на пятницу, на вечерний спектакль. Мои. Всегдашние. Да. На пятницу. До свидания.
- Каждые две недели я езжу в Нью-Йорк освежиться, объясняет мне фермер, вешая трубку. - Вскакиваю в Индианополисе в восемнадцатичасовой экспресс, провожу десять часов среди белой ночи на Бродвее и возвращаюсь домой как раз к тому времени, как куры идут на насест, - через сорок восемь часов. Да, да, первобытный юный фермер пещерного периода, из тех, что описывал Хаббард (4), немножко приоделся и обтесался за последнее время, а? Как вы находите?
- Я как будто замечаю, - говорю я, - некоторое нарушение аграрных традиций, которые до сих пор внушали мне такое доверие.
- Верно, красавец, - говорит он. - Недалеко то время, когда та примула, что "желтеет в траве у ручейка", будет казаться нам, деревенщинам, роскошным изданием "Языка цветов" на веленевой бумаге с фронтисписом.
Но тут опять зазвонил телефон.
- Алло, алло! - говорит фермер. - А-а, это Перкинс, из Миллдэйла? Я уже сказал вам, что восемьсот долларов за этого жеребца - слишком большая цена. Что, этот конь при вас? Ладно, покажите его. Отойдите от аппарата. Пустите его рысью по кругу. Быстрее, еще быстрее... Да, да, я слышу. Но еще быстрее... Довольно. Подведите его к телефону. Ближе. Придвиньте его морду к аппарату. Подождите минуту. Нет, мне не нужна эта лошадь. Что? Нет. Я ее и даром не возьму. Она хромая. Кроме того, она с запалом. Прощайте.
- Ну, красавец, - обращается он ко мне, - теперь вы видите, что деревенщина постриглась. Вы обломок далекого прошлого. Да что там, самому Тому Лоусону не пришло бы в голову попытаться застать врасплох современного агрария. Что у нас сегодня? Суббота, четырнадцатое? Ну, посмотрите, как мы, деревенские люди, стараемся не отстать от событий.
Подводит он меня к столу, а на столе стоит машинка, а у машинки две такие штучки, чтобы вставить их в уши и слушать. Вставляю и слушаю. Женский голос читает названия убийств, несчастных случаев и прочих пертурбаций политической жизни.
- То, что вы слышите, - объясняет мне фермер, - это сводка сегодняшних новостей из газет Нью-Йорка, Чикаго, Сент-Луиса и Сан-Франциско. Их сообщают по телеграфу в наше деревенское Бюро последних известий и подают в горячем виде подписчикам. Здесь, на этом столе, лучшие газеты и журналы Америки. А также отрывки из будущих журнальных статей.
Я взял один листок и прочитал: "Корректуры будущих статей. В июле 1909 года журнал "Сентьюри" скажет..." и так далее.
Фермер звонит кому-то, должно быть своему управляющему, и приказывает ему продать джерсейских баранов - пятнадцать голов - по шестьсот долларов; засеять пшеницей девятьсот акров земли и доставить на станцию еще двести бидонов молока для молочного троллейбуса. Потом он предлагает мне первого сорта сигару фабрики Генри Клея, потом достает из буфета бутылку зеленого шартреза, потом идет и глядит на ленту своего телеграфа.
- Газовые акции поднялись на два пункта, - говорит он. Очень хорошо.
- А может быть, вас медь интересует? - спрашиваю я.
- Осади назад! - кричит он и поднимает руку. - А не то я позову собаку. Я уже сказал вам, чтобы вы не тратили времени зря. Меня не надуете.
Через несколько минут он говорит:
- Знаете что, красавец, не уйти ли вам из этого дома? Я, конечно, очень рад и все такое, но у меня спешное дело: я должен написать для одного журнала статью "Химера коммунизма", а потом перед вечером побывать на собрании "Ассоциации для улучшения беговых дорожек". Ведь вам уже ясно, что ни в какие ваши снадобья я все равно не поверю.
Что мне оставалось делать, сэр? Вскочил я в свою тележку, лошадь повернула и привезла меня в наш отель. Я оставил ее у крыльца, сам побежал к Энди. Он у себя в номере, я рассказываю ему о моем свидании с фермером и слово в слово повторяю весь разговор. Я до того обалдел, что сижу и дергаю краешек скатерти, а мыслей у меня никаких.
- Не знаю, что и делать, - говорю я и, чтобы скрыть свой позор, напеваю печальную и глупую песенку.
Энди шагает по комнате взад и вперед и кусает конец своего левого уса, а это всегда означает, что он обмозговывает какой-нибудь план.
- Джефф, - говорит он, наконец. - Я тебе верю; все, что ты сказал мне об этой фильтрованной деревенщине, правда. Но ты меня не убедил. Не может быть, чтобы в нем не осталось ни одной крупицы первобытной дури, чтобы он изменил тем задачам, для которых его предназначило само провидение. Скажи, Джефф, ты никогда не замечал во мне особо сильных религиозных наклонностей?
- Как тебе сказать, - говорю я, чтобы не оскорбить его чувств, - я встречал также немало богомольных людей, у которых означенные наклонности изливались наружу в такой микроскопической дозе, что, если потереть их белоснежным платком, платок останется без единого пятнышка.
- Я всю жизнь занимался углубленным изучением природы, начиная с сотворения мира, - говорит Энди, - и свято верую, что каждое творение господне создано с какой-нибудь высшею целью. Фермеры тоже созданы богом не зря: предназначение фермеров заключается в том, чтобы кормить, одевать и поить таких джентльменов, как мы. Иначе зачем бы наделил нас господь мозгами? Я убежден, что манна, которой израильтяне сорок дней питались в пустыне, - не что иное, как фигуральное обозначение фермеров; так оно осталось по сей день. А теперь, - говорит Энди, - я проверю свою теорию: "Раз ты фермер, быть тебе в дураках", несмотря на всю лакировку и другие орнаменты, которыми лжецивилизация наделила его.
- И тоже останешься с носом, - говорю я. - Этот фермер стряхнул с себя всякие путы овчарни. Он забаррикадировался высшими достижениями электричества, образования, литературы и разума.
- Попробую, - говорит Энди. - Существуют законы природы, которых не может изменить даже Бесплатная Доставка на Дом в Сельских Местностях.
Тут Энди удаляется в чуланчик и выходит оттуда в клетчатом костюме; бурые клетки и желтые, и такие большие, как ваша ладонь. Блестящий цилиндр и ярко-красный жилет с синими крапинками. Усы у него были песочного цвета, а теперь, смотрю, они синие, как будто он окунул их в чернила.
- Великий Барнум (5)! -говорю я. - Что это ты так расфуфырился? Точно цирковой фокусник, хоть сейчас на арену.
- Ладно, - отвечает Энди. - Тележка еще у крыльца? Жди меня, я скоро вернусь.
Через два часа Энди входит в комнату и кладет на стол пачку долларов.
- Восемьсот шестьдесят, - говорит он. - Дело было так. Я застал его дома. Он посмотрел на меня и начал надо мною издеваться. Я не ответил ни слова, но достал скорлупки от грецких орехов и стал катать по столу маленький шарик. Потом, посвистев немного, я сказал старинную формулу:
- Ну, джентльмены, подходите поближе и смотрите на этот маленький шарик. Ведь за это с вас не требуют денег. Вот он здесь, а вот его нету. Отгадайте, где он теперь.
1 2