Для них мы были «они» — те, что «одеваются плохо, да едят хорошо, и у каждого на руке часы».
3. МОЙ ОГОРОД. РАССКАЗ О ВРЕМЯПРЕПРОВОЖДЕНИИ
В нашей роте все трудились сколько хватало сил и съедали все, что могли,— будем считать, что это и означает «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Впрочем, это не совсем верно, поскольку существовала разница в зарплате. Силенок у меня мало, работу я выполняла самую легкую, да и ела немного, а зарплата мне шла по высшему разряду. Можно сказать, что я пользовалась «преимуществами социализма», нанося немалый урон государству. Мне было из-за этого не по себе, но никто не обращал внимания на угрызения моей совести, я успокоилась и стала заниматься выращиванием овощей для школы.
А для этого требовалось провести подготовительные работы, и прежде всего соорудить уборную. Мы рассчитывали, что наши гости помогут накопить естественные удобрения, и потому выбрали место возле большой дороги. Поставили пять столбов — четыре по углам, еще один обозначил дверной проем. Сплели мат из соломы, обтянули им столбы. Внутри врыли чан для сбора жидкости, по бокам сделали две неглубокие канавы, положили кирпичи для ног — уборная была готова, не хватало только дверной занавески. Посоветовавшись с Асян, мы сплели ее из блестящих, очищенных от внешней оболочки стеблей гаоляна. Мы остались очень довольны своей работой: тщательно сплетенная занавеска сверкала и сразу выделяла наше творение из ему подобных. Увы, на следующее утро мы не обнаружили ни занавески, ни накопленных удобрений — все подчистили прохожие (овощное поле не было огорожено). С тех пор я и Асян должны были служить «занавесками» друг для друга...
С запада, юго-запада и с юга к нашей делянке примыкали огороды трех других школ нашего же Отделения. Одна из них славилась своим сортиром, в котором канавки были выложены кирпичом, а все содержимое выводилось за пределы уборной, прямо в поле. Но и там все, что удавалось накопить, большей частью расхищалось: окрестные жители полагали, что экскременты из школы кадров особо эффективны как удобрения. Мы вырыли длинную, но неглубокую канаву для запаривания зеленых удобрений. Разделившись на группы, нарезали большие охапки травы и сложили ее в канаву, чтоб мокла. Но, пока мы обедали, все наши запасы, как говорится, улетели без крыльев — видно, их утащили на корм скоту. В тех местах трава тоже вещь дефицитная, даже сухие стебли выпалывают и используют как топливо.
Роты, что прибыли раньше нас, уже воздвигли на огородах по нескольку домиков. Мы тоже поспешили соорудить неподалеку от колодца нечто вроде сарая. Поставили деревянный каркас, северную стену слепили из глины, три остальные стены и крышу сплели из соломы. Сверху крышу застелили рубероидом, а снизу приладили кусок пластика. К северо-западу от нашего огорода находилась также принадлежавшая Отделению печь для обжига, вокруг которой валялось много битого кирпича. Мы набрали две телеги обломков и выложили ими пол в сарае, чтобы было не так сыро. Наконец, мы повесили довольно прочную деревянную дверь с замком — в сарае теперь можно было жить. Там поселились командир отделения овощеводов, один поэт из этого отделения и курсант по прозвищу «Теленок». Они охраняли плантации, а мы могли заходить в сарай передохнуть.
Огородные грядки мы использовали главным образом под капусту и редьку, но выращивали также лук- порей, чеснок, морковь, латук, листовую горчицу и другие специи. Однако дома всех рот — за исключением
прибывших раньше всех — находились на «центральной усадьбе», довольно далеко от плантации. Поэтому там тоже было выделено место для огорода, которым занимались в основном молодые курсанты. Но и дальние огороды нельзя было оставлять без присмотра, и задача эта была возложена на меня и Асян.
Первым делом мы осмотрели грядки с капустой и перевязали те растения, на которых не завязались кочаны; это отчасти помогло, хотя кочаны получились рыхлыми. Потом Асян стала носить ведрами мочу, а я, вооружившись черпаком, поливала грядки. Особые симпатии у нас вызвала длинная белая редька сорта, который именуется «слоновая кость» или «озеро Тайху». Ее клубни торчали из земли на целый вершок и были с пиалу толщиной. «Идем на рекорд!» — шутили мы между собой и расходовали на наше «сокровище» ту золу, что командир отпускал нам для удобрения моркови. «Сокровище» оказалось фальшивым. Когда настало время сбора урожая, я изо всех сил (полагая, что в земле сидят клубни с аршин длиной) потянула за ботву и сразу же полетела вверх тормашками. На самом деле я вытащила лишь несколько тощих клубеньков. Редиска удалась куда лучше.
Тем временем похолодало, северный ветер до костей пронизывал работавших в огороде. Мы все чаще возвращались на ужин уже в темноте. В декабре было закончено сооружение барака для нашей роты, и она перебазировалась на «центральную усадьбу». Приглядывать за старым огородом оставили меня одну.
Командир отделения пошел на это из доброго отношения ко мне. Дело в том, что «школа», в которой находился Чжуншу, располагалась всего в четверти часа ходьбы от этого огорода. Чжуншу заведовал выдачей инвентаря, а командир часто посылал меня за тем или иным орудием труда. Коллеги, посмеиваясь, наблюдали, как я с радостным видом бегу за инструментом, а после работы отношу его обратно. Обязанности у Чжуншу были несложные — регистрировать выдаваемый инвентарь да по очереди с другими нести ночные дежурства. Поэтому он еще исполнял функции почтальона. Ежедневно после полудня Чжуншу отправлялся на деревенскую почту, забирал периодику, письма, посылки и разносил все это курсантам своей роты. По пути он дважды проходил неподалеку от моего огорода. Иногда он подходил поближе, чтобы поздороваться со мной, но задерживаться не смел. Еще когда мы работали на пару с Асян, она нет-нет да и толкнет меня в бок: «Гляди-ка, кто идет!» Это Чжуншу нес свою почту. Мы сходились возле разделявшего территории наших школ ручья и обменивались несколькими репликами. Когда же я осталась одна, обнаружилось, что ручей высох и теперь Чжуншу может идти прямо через наш огород. Так супруги с тридцатилетним стажем получили возможность устраивать свидания в огороде, причем они чувствовали себя более счастливыми, чем молодые влюбленные из старинных романов и пьес, которые тайком встречались в саду...
Впоследствии Чжуншу обнаружил, что можно сократить путь, если воспользоваться каменным мостиком через ручей. Каждый день после обеда я видела, как из-за груды кирпичей появлялась, прихрамывая, фигурка и направлялась в мою сторону. В хорошие дни мы садились на берегу оросительного канала и несколько минут грелись на солнышке, но иногда Чжуншу появлялся с опозданием и мы успевали лишь обменяться несколькими фразами. Часто он передавал мне свои письма, в которых делился приходившими в голову мыслями. Я запирала дверь сарая, провожала его до ручья, а потом следила взором, как его фигура уменьшается и исчезает совсем. На обратном пути он, торопясь раздать почту, проходил мимо огорода. Но я все равно выходила к ручью и кричала ему вдогонку то, о чем забыла сказать при встрече.
Для меня этот огород был центром мироздания. К юго-востоку от огорода возвышался холм, который курсанты прозвали «горой Вэйхушань» К Симметрично по отношению к нему на северо-западе находилось кирпичное производство, а дальше на север — барак, в котором жил Чжуншу. К западу от «Вэйхушаня» размещалась «центральная усадьба», а под холмом была столовая одной из наших рот, где мы получали обеды и ужины. С запада и юга нас окружали другие огороды, куда я порой ходила за кипятком. Это случалось в ветреные дни, когда в нашем примитивном очаге не удавалось развести огонь. К югу находилась и почта, куда каждый день ходил Чжуншу. К востоку, насколько хватал глаз, тянулись поля, окаймленные зеленью деревьев, за которыми пряталась ближайшая к нам деревня. А Янцунь, где мы жили сначала, находилась еще восточнее. Пребывая в центре, я словно плела невидимую паутину, в которой застревали мои мимолетные впечатления и доходившие до меня вести.
Ранним утром, наскоро перекусив, я в одиночестве направлялась в огород, на полпути обычно сталкиваясь с тремя обитателями сарая, шедшими в «центральную усадьбу» завтракать. Добравшись до цели, я первым делом отыскивала запрятанный среди соломы ключ, складывала в сарай принесенную с собой утварь, вновь запирала дверь и начинала обход огорода. Морковь, которую посадили в дальнем углу в твердую и бедную почву, не дала ожидаемого урожая, к тому же прохожие часто выдергивали те морковины, которые были покрупнее. Делали они это в спешке, оставляя в земле добрую половину. Я вырывала обрубок, мыла его в колодезной воде и употребляла как средство от жажды.
Капуста росла вблизи от большой дороги. Как только кочан становился крепким на вид, его тут же срубали. Обрубки белели тут и там, напоминая собой шрамы. Однажды я обнаружила три или четыре кочана, которые уже срубили, но не успели унести. Аккуратно сложенные между грядками, они ждали своей очереди. Пришлось и нам начать уборку, не дожидаясь полной спелости. Однажды я зашла за сарай — и вдруг увидела трех женщин, рвавших нашу капусту. Они моментально вскочили и побежали, но у меня ноги быстрей, и им пришлось на ходу опорожнить корзины. Избавившись от улик, женщины успокоились и пошли неторопливым шагом. По правде сказать, я погналась за ними только из чувства долга — капуста мне была ни к чему, уж лучше бы они полакомились.
То были случайные прохожие. Но часто из деревни в поход за съедобными растениями и хворостом отправлялись группы ребятишек от семи до двенадцати лет под предводительством девушки лет шестнадцати или пожилой тетки. Одетые в старье с разноцветными заплатами, они в одной руке несли корзины, в другой — нож или лопатку. Дойдя до места, подростки разбивались по двое или по трое и начинали охотиться за всем, что может пригодиться дома. Их внимание привлекали не только съедобные растения — в лесопитомнике они обдирали сучья, а некоторые смельчаки выдергивали
и целые саженцы. Свою добычу они прятали неподалеку от дороги или даже опускали в воду ручья, а после украдкой проносили в деревню.
Наши сарай и сортир тоже не были оставлены без внимания. Плетенные из соломы стены становились все тоньше и тоньше. Один за другим были унесены все пять столбов уборной. Я не решалась идти в столовую под «Вэйхушанем» до тех пор, пока не скроется из глаз последняя группа детей со связками сучьев и соломы за плечами.
Однажды на нашем и на соседнем огородах шла уборка капусты. У соседей было больше рабочих рук, много молодежи, так что работа шла не в пример нам споро. Наша слабосильная команда не знала отдыха целый день — рубили, складывали в кучки, взвешивали, регистрировали, грузили, отвозили на «центральную усадьбу». И все равно к концу дня на поле оставалось множество капустных листьев. А они задолго до захода солнца все убрали и чисто подмели за собой. Перед нашим сараем сидела пожилая крестьянка с дочерью и дожидалась разрешения собирать листья. Девочка время от времени выбегала в огород, а потом докладывала матери обстановку. Наконец она крикнула: «Все подмели!»
Тетка встала и скомандовала: «Пошли!» Потом они заговорили между собой на местном диалекте, так что я поняла лишь несколько раз произнесенные слова «кормить свиней». Под конец тетка крикнула сердито: «Помещики и те разрешали нам подбирать листья!»
Тут я спросила, на что могут сгодиться старые, высохшие наружные листья кочана.
Девочка объяснила: надо вскипятить котел воды, бросить туда измельченные листья и залить мучной болтанкой. «Скусно!»
Мне приходилось видеть здешние «пампушки»: они были какого-то бурого цвета. Такой же цвет имела и мучная болтанка. Но пробовать эту «скусную» еду мне не довелось. А, по совести, это нужно было бы сделать, хотя входившие в наш повседневный рацион жухлая капуста и прогорклая редька тоже особым вкусом не отличались.
Совсем не уродилась у нас репа — самые большие клубни не превышали размером персик. Я принялась отбирать те, что покрупнее, чтобы снести их на кухню, а пожилая крестьянка наблюдала за мной не отрывая
глаз. Наконец она спросила: «А как эту штуку едят?» Я ответила, что можно мариновать, можно и варить. Затем добавила: «Большие я унесу, а маленькие можешь взять себе». Она с радостью согласилась, но на самом деле стала быстренько складывать в свою корзину те, что покрупнее. Не вступая в спор, я вывалила содержимое ее корзины в общую кучу и дала ей несколько пригоршней мелкой репы. Она тоже не протестовала и ушла с довольным видом. А мне стало не по себе — ведь я понимала, что нашей кухне не понадобится и более крупная репа. Но в ту пору я не могла решиться даже на такую смелость.
Порой сельские девчушки приходили смотреть, как я полю сорняки или прореживаю ростки. Иногда они помогали мне в прополке, получая за это свежую зелень. Освоив здешний диалект, я заводила с ними разговор. Оказалось, что девочки двенадцати и тринадцати лет уже выданы их родителями замуж. Одна подружка сказала про другую, что у нее уже есть свекровь. Та покраснела и отпиралась, но потом заявила, что и у подруги есть свекровь. Все они были неграмотны. Я первое время жила в сравнительно зажиточном доме; хозяйским сыновьям (им было девять и одиннадцать лет) не приходилось ради заработка пасти скот, и они посещали школу, но их старшая сестра оставалась неграмотной. Родители при посредстве свахи уже обручили ее с подходящим по возрасту парнем из соседней деревни, служившим в армии. Молодые люди ни разу не видели друг друга. Солдат прислал невесте письмо и фотокарточку, с которой глядело простое деревенское лицо. Парень окончил начальную школу. Родители девушки, мои однофамильцы (на этом основании они звали меня «тетенькой»), попросили меня написать ответ. Я долго не знала, как начать, но в конце концов общими стараниями мы сочинили письмо.
1 2 3 4 5 6 7