Элли поправляет топик. Мы все одолжили у нее новые топики, но она решила остаться в старом, отороченном мехом, хотя в свое время возражала против его покупки.
— Напоминает начало фильма ужасов, — шепчет она. — Ты уверена, что номер дома — сорок два?
— Еще немного, — заверяю я, хотя начинаю подозревать, что мы повернули слишком рано.
У меня сосет под ложечкой, и я не знаю, хорошо это или плохо.
Лес смыкается все теснее и теснее, пока ветки чуть не мажут по дверцам машины. Линдси ноет, что автомобиль поцарапает. Кажется, нас вот-вот засосет в темноту, и в тот же миг лес резко заканчивается и перед нами возникает самая большая и красивая лужайка, какую только можно вообразить; посередине стоит белый дом, будто сделанный из сахарной глазури. У него есть балконы и длинное крыльцо вдоль двух стен; ставни тоже белые и украшены резьбой, которую не видно в темноте. Ничего подобного я не припомню. Может, дело в выпивке, но мне кажется, что это самый превосходный особняк на свете.
С минуту мы молча смотрим. Половина здания тонет во мраке; с верхнего этажа на лужайку льется теплый свет, окрашивая траву серебром.
— Размером он почти с твой дом, Эл, — замечает Линдси.
Лучше бы она промолчала. Ее слова разрушили чары.
— Почти, — соглашается Элли.
Она достает из сумки водку, делает большой глоток, кашляет, рыгает и вытирает рот.
— Дай глотнуть, — просит Элоди и тянется к бутылке.
Каким-то образом бутылка переходит ко мне, и я отпиваю. Водка обжигает горло; противный напиток, все равно что краска или бензин, зато мне сразу становится хорошо. Мы вылезаем из машины; свет из окон растекается, подмигивая мне.
На вечеринках у меня всегда ноет низ живота. Но это приятное ощущение: как будто может случиться все, что угодно. Хотя обычно ничего не происходит. Вечера перетекают друг в друга, недели в недели, месяцы в месяцы, и рано или поздно мы все умрем.
Однако в начале вечера возможно все. Парадная дверь заперта, и нам приходится обойти кругом, где за задней дверью начинается очень узкий коридор, обшитый деревянными панелями, и крошечная крутая деревянная лестница. Пахнет чем-то из детства, но я не могу разобрать чем. Раздается звон разбитого стекла и чей-то вопль: «Ложись!» Из колонок ревут «Дуджиас»: «Все чтецы собрались в этом клубе; если рифмовать умеешь круто, держи микрофон». Лестница такая узкая, что нам приходится выстроиться друг за другом, потому что народ с пустыми пивными кружками течет вниз. Большинству приходится поворачиваться и прижиматься спиной к стене. Мы здороваемся с парой человек и игнорируем остальных. Как обычно, я чувствую, что все смотрят на нас. Вот еще один плюс популярности: не нужно обращать внимание на то, что на тебя обращают внимание.
Наверху полутемный коридор украшен разноцветными рождественскими гирляндами. Здесь множество комнат, одна за другой, каждая набита задрапированными тканями, большими подушками и диванами с людьми. Все мягкое и приглушенное — цвета, поверхности, лица, — все, кроме музыки, которая пульсирует сквозь стены и заставляет вибрировать пол. В доме курят, и в воздухе висит плотная сизая завеса. Я курила травку всего один раз, но, наверное, именно так чувствуешь себя под кайфом.
Линдси наклоняется назад и что-то говорит, однако из-за гула голосов ничего не разобрать. Затем она удаляется, пробираясь сквозь толпу. Я оборачиваюсь, но Элоди и Элли тоже исчезли; внезапно мое сердце начинает колотиться, а ладони зудеть.
Недавно мне приснился кошмар: я стою посреди огромной толпы, и меня толкают то влево, то вправо. Лица кажутся знакомыми, но странно перекошены: мимо проходит девушка, похожая на Линдси; ее рот стекает вниз, словно тает. Никто не узнает меня.
Конечно, находиться в доме Кента не то же самое, ведь я знаю почти всех, кроме нескольких одиннадцатиклассниц и пары девчонок, которые, возможно, учатся в десятом классе. Но все же этого хватает, чтобы я немного встревожилась.
И даже почти отчаялась. Может, подойти к Эмме Хаузер, как ни противно общаться с подобным убожеством? Внезапно я ощущаю крепкое объятие и запах мелиссы. Роб!
Он слюнявит мне ухо.
— Красотка Сэмми! Где ты была всю мою жизнь?
Я оглядываюсь. Его лицо ярко-красное.
— Ты напился, — укоряю я его, хотя и не собиралась.
Он безуспешно пытается поднять одну бровь.
— Совсем чуть-чуть. А ты опоздала. — Он лениво усмехается уголком рта. — Мы тут пили вверх ногами.
— Мы не опоздали, — возражаю я. — Еще только десять часов. И вообще, я звонила тебе.
Роб хлопает себя по куртке и карманам.
— Наверное, куда-то задевал телефон.
Я закатываю глаза.
— Негодник.
— Мне нравится, когда ты старомодно выражаешься.
Второй уголок его рта медленно ползет вверх, и мне ясно, что он собирается меня поцеловать. Я отворачиваюсь и ищу глазами подруг, но их и след простыл.
В углу я замечаю Кента в галстуке и рубашке на три размера больше, заправленной в поношенные брюки-хаки. Хорошо хоть котелок не напялил. Кент болтает с Фиби Райфер, они над чем-то смеются. Мне неприятно, что он до сих пор меня не увидел. Отчасти я надеюсь, что он поднимет глаза и бросится ко мне, как обычно, но он только склоняется к Фиби, наверное, чтобы лучше ее слышать.
— Побудем еще часок, ладно? — Роб притягивает меня к себе. — И уедем.
Когда он целует меня, его дыхание пахнет пивом и немного сигаретами. Я закрываю глаза и вспоминаю, как в шестом классе застукала его целующимся с Габби Хэйнес и так возревновала, что два дня не могла есть. Интересно, со стороны кажется, что мне нравится с ним целоваться? По Габби казалось.
Размышления о том, как забавна жизнь, успокаивают меня.
Я даже не успела снять куртку. Роб расстегивает молнию, обнимает меня за талию и лезет под топик. Его ладони большие и потные.
Отстранившись, я успеваю сказать:
— Не здесь же, перед всеми.
— Никто не смотрит, — говорит он, снова притягивая меня к себе.
Это неправда. Ему известно, что все смотрят на нас. Он видит это. Он даже глаза не закрыл.
Его ладони гладят мой живот, пальцы теребят косточки лифчика. Он не особо ловко управляется с лифчиками. Да и с грудями тоже, если на то пошло. В смысле, я, конечно, не в курсе, чего ожидать, но он просто мнет сиськи по кругу. Мой гинеколог делает то же самое на осмотре, так что один из них явно не прав. И вряд ли гинеколог.
Хотите, открою свой самый большой секрет? Я знаю, что положено дожидаться секса с тем, кого любишь и все такое, и я люблю Роба — в смысле, я всегда была в него влюблена, так что как же иначе? Но я не потому решила заняться с ним сексом.
Я решила заняться сексом, чтобы поскорее с этим покончить и потому, что секс всегда пугал меня и мне надоело бояться.
— Скорей бы проснуться рядом с тобой, — шепчет Роб мне на ухо.
Очень мило, но я не могу сосредоточиться, когда его руки шарят по моему телу. До меня внезапно доходит, что я никогда не думала про утро. Понятия не имею, как надо вести себя на следующий день после секса. Я воображаю, как мы лежим на рассвете бок о бок, не касаясь друг друга, и молчим. В комнате Роба нет занавесок — он сорвал их как-то по пьяни. Днем кажется, что на его кровать направлен прожектор. Прожектор или любопытный глаз.
— Найдите себе комнату!
К нам подходит Элли и морщится. Я отстраняюсь от Роба.
— Извращенцы, — возмущается она.
— А это что, не комната?
Роб поднимает руки и указывает по сторонам. Он выплескивает немного пива на мой топик, и я недовольно фыркаю. Он пожимает плечами. В его стакане осталось всего полдюйма пива, и он хмурится, глядя на донышко.
— Прости, детка. Схожу за добавкой. Вам захватить?
— У нас с собой, — отвечает Элли, поглаживая бутылку в сумочке.
— Мудро.
Роб пытается постучать пальцем по лбу, но чуть не протыкает себе глаз. Он выпил больше, чем я думала. Элли хихикает, прикрыв рот рукой.
— Мой парень — идиот, — изрекаю я, как только он, шатаясь, уходит.
— Клевый идиот, — поправляет Элли.
— Это все равно что «клевый мутант». Такого не бывает.
— Еще как бывает.
Элли оглядывает комнату, надув губы, чтобы парням хотелось их поцеловать.
— Кстати, а куда вы пропали?
Я переживаю из-за сущих пустяков: из-за того, что подруги меня бросили всего через тридцать секунд после прихода на вечеринку, из-за того, что Роб так напился, из-за того, что Кент продолжает болтать с Фиби Райфер, хотя предполагается, что он без ума от меня. Разумеется, мне не нужно, чтобы он был без ума от меня. Просто его постоянство всегда странным образом меня успокаивало. Я выхватываю бутылку из сумки Элли и делаю очередной глоток.
— Осматривали дом. Здесь семнадцать комнат, прикинь? Сама погляди.
Видя мою гримасу, Элли вскидывает руки.
— Что? Как будто мы бросили тебя в чистом поле!
Она права. Не понимаю, с чего я завелась.
— А где Линдси и Элоди?
— Элоди присосалась к Пончику, а Линдси и Патрик ругаются.
— Уже?
— Ага, ну, они целовались первые три минуты. Подождали четвертой и разорались.
Я сгибаюсь пополам, и мы с Элли хохочем. Мне становится лучше. Водка наполняет голову теплом. Новые гости все появляются; комната немного вращается. Но это приятное чувство, словно сидишь на очень медленной карусели. Мы с Элли решаем спасать Линдси, пока ее ссора с Патриком не переросла в настоящий скандал.
Кажется, заявилась вся школа, но на самом деле ребят только шестьдесят или семьдесят. Столько еще ни разу не собиралось ни на одной вечеринке. Тут все сливки и середнячки двенадцатого класса с точки зрения популярности — Кент едва зацепился за последнюю перекладину общественной лестницы, но он хозяин, так что сойдет, — кое-кто из одиннадцатиклассниц покруче и парочка по-настоящему крутых десятиклассниц. Я знаю, что должна ненавидеть их, как ненавидели нас на вечеринках выпускников, когда мы были десятиклассницами, но, если честно, мне все равно. Элли, однако, проходя мимо стайки десятиклассниц, бросает на них ледяной взгляд и отчетливо произносит: «Шалавы». Одна из них, Рейчел Корниш, по слухам, недавно подцепила Мэтта Уайльда.
Разумеется, никаких девятиклассниц. Подонки общества тоже не пришли. Не потому, что их могли поднять на смех, хотя, вероятно, подняли бы. Дело не только в этом. Обычно они узнают о вечеринках, когда уже все закончилось. Им неизвестна информация, которой владеем мы: о секретном боковом входе в домик для гостей Эндрю Робертса, или о том, что Карли Яблонски спрятала в гараже холодильник, где можно хранить пиво, или о том, что в «Роккиз» не очень-то внимательно проверяют удостоверения личности, или о том, что «Микс» открыт круглые сутки и там готовят лучший на свете омлет с сыром, истекающий маслом и кетчупом, самое то, когда напьешься. В средней школе есть два мира, которые существуют параллельно друг другу и никогда не соприкасаются: имущие и неимущие. По-моему, это хорошо. В конце концов, средняя школа должна готовить к настоящей жизни.
Здесь так много крошечных комнат и коридоров — как в лабиринте. Во всех полно людей и дыма. Только одна дверь закрыта; на ней висит большая табличка «Не входить», внизу куча странных наклеек для бампера: «Не мешай крутить педали», «Поцелуй меня — я ирландец» и тому подобное.
Когда мы находим Линдси, они с Патриком уже помирились, кто бы мог подумать. Она сидит у него на коленях; он курит косяк. Элоди и Стив Маффин укрылись в углу. Он прислонился к стене, а она наполовину танцует, наполовину трется о него. Из ее рта свисает незажженная сигарета фильтром наружу, а волосы в полном беспорядке. Стив придерживает подружку одной рукой, чтобы та не упала, и в то же время болтает с Лиз Хаммер (ее действительно так зовут, и машина у нее, как ни странно, именно «хаммер»), как будто Элоди вообще нет рядом, не говоря уже о том, что она трется о него.
— Бедная Элоди. — Почему-то внезапно мне становится ее жалко. — Она слишком хорошая.
— Она шлюшка, — беззлобно заявляет Элли.
— Как, по-твоему, мы что-нибудь из этого запомним? — Не знаю, откуда берутся слова; в голове пусто и звонко, словно она вот-вот взлетит. — Как думаешь, мы будем что-нибудь помнить через два года?
— Я и завтра-то не вспомню, — смеется Элли, барабаня по бутылке в моей руке.
Осталось всего четверть. Не пойму, когда мы успели столько выпить.
При виде нас Линдси верещит и скатывается с колен Патрика, протягивая руки, как будто мы сто лет не виделись. Она выхватывает у меня водку и делает глоток; ее рука обвивает мою шею, на мгновение сжимает горло.
— Куда вы подевались? — вопит она; ее голос прекрасно различим, несмотря на музыку и смех. — Я повсюду вас искала.
— Вранье, — отрезаю я.
— Разве что во рту у Патрика, — поддакивает Элли.
Мы хихикаем над тем, что Линдси — врунишка, Элоди — пьяница, Элли страдает ОКР[5], а я боюсь людей. Кто-то приоткрывает окно, чтобы выпустить дым, и в комнату сыплется мелкая морось, пахнущая травой и свежестью, хотя на дворе середина зимы. Пока никто не видит, я протягиваю руку назад и кладу ладонь на подоконник, наслаждаясь холодным воздухом и миллионами уколов дождя. Я зажмуриваюсь и обещаю себе, что никогда не забуду это мгновение: смех подруг, жар множества тел и запах дождя.
Когда я открываю глаза, меня ждет самое большое потрясение в жизни. Джулиет Сиха стоит в дверном проеме и смотрит на меня.
Вообще-то она смотрит на всех четверых: меня, Линдси, Элли и Элоди, которая только что оставила Стива и присоединилась к нам. Волосы Джулиет стянуты в конский хвост; пожалуй, я впервые вижу ее лицо.
Удивительно, что она пришла, но еще более удивительно, что она оказалась хорошенькой. У нее широко расставленные голубые глаза и высокие скулы, как у модели. Кожа идеально белая и чистая. Я не могу отвести от нее глаз.
Люди толкают и пихают ее, потому что она загораживает дверной проем, но она продолжает стоять и смотреть.
Тут Элли замечает нежданную гостью, и у нее отвисает челюсть.
— Что за?..
Элоди и Линдси поворачиваются выяснить, куда мы уставились. Линдси немедленно бледнеет — она даже кажется испуганной, что по-настоящему странно, — но я не успеваю удивиться, потому что ее лицо так же быстро багровеет, она уже готова оторвать кому-нибудь голову.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7