Установка сантехники, цена великолепная
следующее выступление там-то и там-то. Я отчитывал «Буду погибать молодым!», получал деньги, и больше заняться было нечем. Дни казались бесконечно длинными. Во второй раз меня тоже угостили, а на третий раз я поехал к дилеру уже с деньгами. Дилер был азербайджанцем. Я знал его крышу. Какое-то время он продавал мне с большой скидкой. Чем дальше, тем чаще я к нему заскакивал — а потом вдруг обнаружил, что подсел.
Это меня напугало, но не очень сильно. Я решил, что просто сменю обстановку. Уеду в Москву: другой город, все заново, знакомых дилеров нет. Стану много работать и забуду о героине. Первые два дня меня ломало. Зато на третий день я чувствовал себя заново родившимся. Я считал, что теперь смогу обходиться только алкоголем и марихуаной. Все разговоры о зависимости — это не про меня.
Как и положено сильным парням, ситуацию я сумел удержать под контролем. Поэтому решил, что неплохо было бы найти в Москве место, куда можно будет заскочить за героином, если вдруг срочно понадобится… и вообще — пусть будет. Разумеется, я сразу нашел огромное множество продавцов. Дальше все происходило стремительно. С героином вообще все происходит очень быстро.
Я твердо решил, что употреблять стану крайне редко и совсем по чуть-чуть. А раз так, то неплохо бы получать от этого дела максимум удовольствия. Все говорили, что нюхать — бессмысленное расточительство. Героин нужно вводить прямо в вену, тогда-то ты и почувствуешь реальный кайф. И я перешел к внутривенным инъекциям. А еще через какое-то время — уже конченым героиновым торчком — я вернулся назад в Петербург.
* * *
И все равно это еще не было проблемой. У меня были друзья, работа и самые лучшие женщины в мире. Все, что я хотел, становилось моим. Жизнь, которую я вел, полностью меня устраивала.
Вместе с Тенгизом и Хотом мы сели в студии писать новый альбом. Дело почти не двигалось: мой барыга жил ровно напротив студии. По утрам я сперва заходил к нему и только потом шел писаться. Парни пытались объяснить, что так нельзя. Объяснить мне хоть что-то было невозможно.
У меня установился ежедневный жизненный цикл. С утра нужно сделать себе немного героина. Просто чтобы жить. В течение дня я выкуривал какое-то количество марихуаны, а к вечеру приезжал в клуб. Там я пил алкоголь и ел таблетки или амфетамины. Если находил кого-то с кокаином, то мог понюхать кокаин. Потом еще алкоголь и марихуана. Я танцевал, курил, снова пил и ел таблетки. Утром, чтобы заснуть, мне нужно было обязательно сняться героином. Так продолжалось пять лет подряд. О том, что будет дальше, я старался не думать.
Героин — огромная нагрузка на организм. Любой наркоман знает: если не хочешь загнуться быстро, время от времени от героина нужно отдыхать. Несколько месяцев подряд ты употребляешь, потом переламываешься, какое-то время не употребляешь, даешь организму отдохнуть и только после этого можешь начинать все заново.
У меня было не так. Я очень боялся физической боли. Ломки я мог выдержать максимум сутки, а наутро второго дня уже стучал в дверь барыги. Вместо того чтобы остановиться и передохнуть, я употреблял героин ежедневно на протяжении пяти лет. От такой нагрузки организм уже не починишь. Во рту у меня давно не осталось ни единого собственного зуба, а в теле нет ни единого органа, который бы сегодня меня не беспокоил.
Парни из группы пытались со мной поговорить:
— Хорош приходить на студию поротый! Запишемся, а потом иди куда хочешь!
— Да! — говорил я. — Конечно! С завтрашнего дня так и будем делать!
С утра я приезжал на перекресток, смотрел на студию, потом на дом, где живет барыга, потом снова на студию — и все равно сперва шел к барыге. Парням это надоело. Они пробовали даже поселить меня прямо в студии, чтобы я там переламывался. С головой окунешься в работу и обо всем забудешь, говорили они. Но такими методами проблему не решишь. Когда героин входит в твою жизнь, то ничего другого он тебе не оставляет. Даже когда тело уже больше не может его принимать, единственное, о чем ты думаешь, — о том, что тебе НЕОБХОДИМ героин.
В студии я пролежал только день. Потом заначки кончились. Рано с утра, пока все спали, я тихонечко вышел, оставил дверь в студию открытой и все равно ушел. Терпеть это парни больше не могли.
— Знаешь, Малой, — сказали они, — ты сперва реши проблему, а потом будем писаться.
* * *
Обычно в двадцать лет у людей все только начинается. Я к этому возрасту прожил длиннющую жизнь. Теперь она подходила к концу.
Конец 1990-х выпал из моей жизни. Химическую зависимость я испытывал от всех веществ, изменяющих сознание. Я продал даже стиральную машину своей мамы. Вызвал «Газель» с грузчиками — и дальше мама стирала руками. Все, что было в квартире родителей, я вынес и продал. Для джанки это нормально. Рано или поздно ты все равно окажешься один в пустой квартире, а потом продашь и квартиру тоже. Родители смотрели на происходящее дикими глазами. Все, что они скопили на протяжении жизни, я проторчал за несколько месяцев.
К концу десятилетия у меня не было работы, не было концертов, не было денег и не оставалось никого, кто согласился бы мне одолжить. На один только героин мне нужно было $600 ежемесячно. Раньше я танцевал и участвовал в телевизионных музыкальных программах. Теперь я воровал, торговал наркотиками и, уходя через проходные дворы, кидал людей.
Когда ты сидишь на тяжелых наркотиках, это всегда очень близко к тюрьме. Как-то я прямо из кошелька украл деньги у очень серьезного человека. Мы катались на машинах, курили, потом человек вышел, а кошелек оставил. Там лежала пачка вот такой толщины! И какое-то количество этих денег я забрал. Хотя даже в тот момент осознавал: делать это ни в коем случае нельзя.
Человек был очень серьезный. Нашли меня быстро, почти сразу. Человек долго смотрел мне в лицо, а потом сказал:
— Даю тебе время, чтобы отдать то, что ты взял. Дальше будем смотреть, что с тобой делать.
А самым ужасным было одиночество. Кто бы ни был рядом, ты все равно один. Ты сам изо всех сил окружаешь себя одиночеством. Доверять никому нельзя. Ни девушкам, ни друзьям. Ни самому себе. Себе — особенно.
Знаешь, настоящие самоубийцы — это ведь не те, кто пробует вешаться или прыгает с крыши, а те, кто видит в смерти единственный выход. Таких-то уж точно ничем не спасешь. К двадцати годам я как раз дошел до этой стадии.
Кинусь — и все. Дальше, если хотите, сами решайте свои проблемы. Но уже без меня.
Наркотики, долги, безденежье, бандиты, физическая боль и полное отсутствие смысла во всем, что происходит… Нужно было остановиться… Нужно было признать, что я иду не туда… Нужно было развернуться и попробовать начать все сначала… но умереть казалось куда проще.
ГЛАВА 11
Юрий Милославский (р. 1970) — клубный промоутер
В 1993 году я уехал жить в Америку. Рано или поздно это должно было произойти. Несколько раз я ездил туда купить модные вещи. А потом решил, что стоит остаться подольше. Может быть, на всю жизнь.
Одновременно со мной уехало сразу несколько знакомых. Например, в Штатах я очень тесно общался с Катей Бокучавой, которая через десять лет стала первым в стране светским хроникером, а тогда была просто веселой тусовщицей. Меня по-прежнему окружали все те же люди, с которыми за десять лет до того я сидел за столиком в Ленинградском Дворце молодежи. Теперь мы проводили время не на Петроградской стороне, а в Гринвич-Виллидж, но по большому счету в нашей жизни ничего не изменилось. Правда, некоторым из нас теперь приходилось работать, но к пяти часам вечера работа заканчивалась. Мы встречались в кафе и отправлялись клубить. И домой все равно возвращались только под утро.
В Нью-Йорке такие цены на метро, что если вас четверо, то поймать такси выходит даже дешевле. Как-то я со знакомыми ехал в клуб. Болтали мы, разумеется, по-русски. Услышав это, таксист тут же полез с разговорами:
— Вы русские? Я тоже! Знаете, ребята, мне хотелось бы с вами серьезно поговорить.
Он заехал в узенький переулочек, выключил счетчик и заявил, что является главным наркодилером в русской общине города.
— Я возглавляю сеть по продаже наркотиков, и мне нужны новые сбытчики.
Вообще-то он не был похож на дилера. Он был похож на полного мудака. Но русские таксисты в Нью-Йорке — это совсем особая тема. Предыдущий водитель, желавший серьезно с нами поговорить, представился как цементно-асбестовый король и уверял, что в такси работает для конспирации.
Я решил уточнить, о каких именно наркотиках идет речь.
— Наша сеть может предложить вашему вниманию роскошный выбор марихуаны.
Таксист открыл багажник и вытащил оттуда здоровенный мешок травы. Он сказал, что для начала снабдит нас бесплатными образцами продукции.
— Распространяйте их среди приятелей. Старайтесь подсадить их на нашу траву. Внимательно следите за тем, какой именно сорт пользуется наибольшим спросом. Дальше мы с вами будем распространять именно его.
— Отлично! — сказали мы хором.
Все, что он нам дал, мы с удовольствием скурили сами. Образцов хватило приблизительно на неделю. После этого мы созвонились с таксистом и сказали, что внедрение наркотиков в среду русской молодежи уже пошло. Нам срочно нужны новые образцы. Травой этот идиот бесплатно снабжал нас два месяца подряд.
Сева Гаккель (р. 1958) — бывший виолончелист группы «Аквариум»
Как и в любом бойком месте, в клубе «TaMtAm» была проблема наркотиков. Люди курили траву, угощали друг друга, и, вероятно, кто-то приторговывал.
Я ничего не имею против травы. Среди моих друзей многие курят, а в юности через это проходил и я сам. Но теперь после каждого концерта, убирая туалет, мы находили несколько шприцев и иногда посетители уезжали из клуба на «скорой помощи».
Людей, которые торгуют, я не знал. Хотя, конечно, видел, что в районе туалета идет какая-то возня. Иногда заходили подозрительные типы, кого-то искали, с кем-то разбирались… Влезать во все это я не собирался. Мне вообще казалось, что можно жить в стороне от подобных вещей — а потом в сопровождении пятидесяти ОМОНовцев к нам нагрянул Комитет по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.
Они ворвались, всех положили на пол и начали обыск. У кого-то что-то находили. Кого-то били, кого-то куда-то тащили. На меня почему-то не обращали внимания. Вероятно, им были даны указания на этот счет. Я безнаказанно ходил по залу и орал. Офицеры просили отойти в сторону и не мешать. Я чувствовал полную беспомощность. Они арестовали и увезли сто двадцать человек. Концерт, естественно, прекратился. Половину отпустили сразу, остальные просидели до утра, нескольким ребятам предъявили обвинение.
Это была проблема не места, а времени. В середине 1990-х можно было арестовать сто любых человек в метро, и результат был бы тот же. Но опротестовать подобные акции было невозможно. Через неделю все повторилось. На сей раз они приехали со съемочной группой. Репортаж потом показали в передаче «Криминальное досье». Это сделало нам еще бoльшую отрицательную рекламу.
Через какое-то время налет ОМОНа стал просто нормой. Становилось совсем не смешно. А еще через месяц, во время очередного рейда, нас арестовали за нелегальную продажу пива. Лена взяла всю ответственность на себя, и ее судили. Мы заплатили крупный штраф и оказались в финансовой яме. Правда, через некоторое время на свой страх и риск мы все-таки возобновили торговлю. Но такой прибыли, как раньше, у нас больше не было. Начался период выживания.
Я начал немного уставать. Некоторые ребята тоже. Мы больше не могли гарантировать стабильную заработную плату. Те, кто прибился исключительно ради работы, откололись. Наше предприятие становилось убыточным. Было видно, что долго мы не продержимся.
Хозяину нашего помещения Саше Кострикину не продлевали аренду. Денег, чтобы покрывать расходы, нам не хватало. Несколько раз в клубе отключали электричество. Мы полезли в долги, которые в итоге остались моими персональными. Но я не роптал. Я был готов к тому, что потеряю деньги. Я знал, ради чего я все это затеял, и меня удовлетворил бы любой результат.
* * *
Осенью 1994 года Сережа Курёхин предложил мне поехать на фестиваль «Berlin Independence Days». Вместе с Сашей Ляпиным и Мишей Костюшкиным мы должны были составить «Heavy Metal Klezmer Orchestra». Я имел слабое представление о том, что такое клецмер[4], но нам предстояла длинная дорога, и Курёхин обещал, что мы успеем отрепетировать всю программу.
Отрепетировать ничего не удалось. Миша Костюшкин, который не пил несколько лет, неожиданно размочил, и наше путешествие превратилось в ад.
Начал он с того, что сорвал стоп-кран. Приходил бригадир, и Мишу пытались ссадить с поезда. Нам с трудом удалось все уладить. Он скандалил на каждой границе. Один немецкий таможенник обиделся и заставил заплатить пошлину за провоз товарной партии CD (у Курёхина с собой была коробка с его альбомом «Воробьиная оратория»). По приезде в Берлин Миша просто убежал и заблудился. Мы несколько дней не могли его поймать.
В конференции участвовало много музыкантов и людей, связанных с музыкальным бизнесом. Среди них был даже Малькольм Макларен[5]. Через несколько дней Костюшкин все-таки материализовался, и его на короткое время удалось привести в чувство. Он даже принял участие в единственной репетиции. Но перед концертом опять убежал и больше не появлялся.
Концепция выступления была такова, что мы с Ляпиным должны были олицетворять хэви-металл, а Костюшкину предстояло давать этот самый клецмер. Но в связи с отсутствием главного ингредиента все рушилось. По счастью, нас согласился выручить американский трубач Фрэнк Лондон. Концерт все равно получился вялый и бессмысленный.
Курёхин впал в депрессию. Костюшкин появился за день до отъезда и сообщил, что потерял обратный билет. Уговорить его ехать на поезде было невозможно. Курёхину пришлось занять денег и за какую-то немыслимую сумму купить ему билет на самолет. После чего он совсем расстроился, тоже отказался ехать на поезде и купил себе билет на следующий рейс. Он сказал, что отныне никогда ни с кем никуда не поедет и играть будет один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Это меня напугало, но не очень сильно. Я решил, что просто сменю обстановку. Уеду в Москву: другой город, все заново, знакомых дилеров нет. Стану много работать и забуду о героине. Первые два дня меня ломало. Зато на третий день я чувствовал себя заново родившимся. Я считал, что теперь смогу обходиться только алкоголем и марихуаной. Все разговоры о зависимости — это не про меня.
Как и положено сильным парням, ситуацию я сумел удержать под контролем. Поэтому решил, что неплохо было бы найти в Москве место, куда можно будет заскочить за героином, если вдруг срочно понадобится… и вообще — пусть будет. Разумеется, я сразу нашел огромное множество продавцов. Дальше все происходило стремительно. С героином вообще все происходит очень быстро.
Я твердо решил, что употреблять стану крайне редко и совсем по чуть-чуть. А раз так, то неплохо бы получать от этого дела максимум удовольствия. Все говорили, что нюхать — бессмысленное расточительство. Героин нужно вводить прямо в вену, тогда-то ты и почувствуешь реальный кайф. И я перешел к внутривенным инъекциям. А еще через какое-то время — уже конченым героиновым торчком — я вернулся назад в Петербург.
* * *
И все равно это еще не было проблемой. У меня были друзья, работа и самые лучшие женщины в мире. Все, что я хотел, становилось моим. Жизнь, которую я вел, полностью меня устраивала.
Вместе с Тенгизом и Хотом мы сели в студии писать новый альбом. Дело почти не двигалось: мой барыга жил ровно напротив студии. По утрам я сперва заходил к нему и только потом шел писаться. Парни пытались объяснить, что так нельзя. Объяснить мне хоть что-то было невозможно.
У меня установился ежедневный жизненный цикл. С утра нужно сделать себе немного героина. Просто чтобы жить. В течение дня я выкуривал какое-то количество марихуаны, а к вечеру приезжал в клуб. Там я пил алкоголь и ел таблетки или амфетамины. Если находил кого-то с кокаином, то мог понюхать кокаин. Потом еще алкоголь и марихуана. Я танцевал, курил, снова пил и ел таблетки. Утром, чтобы заснуть, мне нужно было обязательно сняться героином. Так продолжалось пять лет подряд. О том, что будет дальше, я старался не думать.
Героин — огромная нагрузка на организм. Любой наркоман знает: если не хочешь загнуться быстро, время от времени от героина нужно отдыхать. Несколько месяцев подряд ты употребляешь, потом переламываешься, какое-то время не употребляешь, даешь организму отдохнуть и только после этого можешь начинать все заново.
У меня было не так. Я очень боялся физической боли. Ломки я мог выдержать максимум сутки, а наутро второго дня уже стучал в дверь барыги. Вместо того чтобы остановиться и передохнуть, я употреблял героин ежедневно на протяжении пяти лет. От такой нагрузки организм уже не починишь. Во рту у меня давно не осталось ни единого собственного зуба, а в теле нет ни единого органа, который бы сегодня меня не беспокоил.
Парни из группы пытались со мной поговорить:
— Хорош приходить на студию поротый! Запишемся, а потом иди куда хочешь!
— Да! — говорил я. — Конечно! С завтрашнего дня так и будем делать!
С утра я приезжал на перекресток, смотрел на студию, потом на дом, где живет барыга, потом снова на студию — и все равно сперва шел к барыге. Парням это надоело. Они пробовали даже поселить меня прямо в студии, чтобы я там переламывался. С головой окунешься в работу и обо всем забудешь, говорили они. Но такими методами проблему не решишь. Когда героин входит в твою жизнь, то ничего другого он тебе не оставляет. Даже когда тело уже больше не может его принимать, единственное, о чем ты думаешь, — о том, что тебе НЕОБХОДИМ героин.
В студии я пролежал только день. Потом заначки кончились. Рано с утра, пока все спали, я тихонечко вышел, оставил дверь в студию открытой и все равно ушел. Терпеть это парни больше не могли.
— Знаешь, Малой, — сказали они, — ты сперва реши проблему, а потом будем писаться.
* * *
Обычно в двадцать лет у людей все только начинается. Я к этому возрасту прожил длиннющую жизнь. Теперь она подходила к концу.
Конец 1990-х выпал из моей жизни. Химическую зависимость я испытывал от всех веществ, изменяющих сознание. Я продал даже стиральную машину своей мамы. Вызвал «Газель» с грузчиками — и дальше мама стирала руками. Все, что было в квартире родителей, я вынес и продал. Для джанки это нормально. Рано или поздно ты все равно окажешься один в пустой квартире, а потом продашь и квартиру тоже. Родители смотрели на происходящее дикими глазами. Все, что они скопили на протяжении жизни, я проторчал за несколько месяцев.
К концу десятилетия у меня не было работы, не было концертов, не было денег и не оставалось никого, кто согласился бы мне одолжить. На один только героин мне нужно было $600 ежемесячно. Раньше я танцевал и участвовал в телевизионных музыкальных программах. Теперь я воровал, торговал наркотиками и, уходя через проходные дворы, кидал людей.
Когда ты сидишь на тяжелых наркотиках, это всегда очень близко к тюрьме. Как-то я прямо из кошелька украл деньги у очень серьезного человека. Мы катались на машинах, курили, потом человек вышел, а кошелек оставил. Там лежала пачка вот такой толщины! И какое-то количество этих денег я забрал. Хотя даже в тот момент осознавал: делать это ни в коем случае нельзя.
Человек был очень серьезный. Нашли меня быстро, почти сразу. Человек долго смотрел мне в лицо, а потом сказал:
— Даю тебе время, чтобы отдать то, что ты взял. Дальше будем смотреть, что с тобой делать.
А самым ужасным было одиночество. Кто бы ни был рядом, ты все равно один. Ты сам изо всех сил окружаешь себя одиночеством. Доверять никому нельзя. Ни девушкам, ни друзьям. Ни самому себе. Себе — особенно.
Знаешь, настоящие самоубийцы — это ведь не те, кто пробует вешаться или прыгает с крыши, а те, кто видит в смерти единственный выход. Таких-то уж точно ничем не спасешь. К двадцати годам я как раз дошел до этой стадии.
Кинусь — и все. Дальше, если хотите, сами решайте свои проблемы. Но уже без меня.
Наркотики, долги, безденежье, бандиты, физическая боль и полное отсутствие смысла во всем, что происходит… Нужно было остановиться… Нужно было признать, что я иду не туда… Нужно было развернуться и попробовать начать все сначала… но умереть казалось куда проще.
ГЛАВА 11
Юрий Милославский (р. 1970) — клубный промоутер
В 1993 году я уехал жить в Америку. Рано или поздно это должно было произойти. Несколько раз я ездил туда купить модные вещи. А потом решил, что стоит остаться подольше. Может быть, на всю жизнь.
Одновременно со мной уехало сразу несколько знакомых. Например, в Штатах я очень тесно общался с Катей Бокучавой, которая через десять лет стала первым в стране светским хроникером, а тогда была просто веселой тусовщицей. Меня по-прежнему окружали все те же люди, с которыми за десять лет до того я сидел за столиком в Ленинградском Дворце молодежи. Теперь мы проводили время не на Петроградской стороне, а в Гринвич-Виллидж, но по большому счету в нашей жизни ничего не изменилось. Правда, некоторым из нас теперь приходилось работать, но к пяти часам вечера работа заканчивалась. Мы встречались в кафе и отправлялись клубить. И домой все равно возвращались только под утро.
В Нью-Йорке такие цены на метро, что если вас четверо, то поймать такси выходит даже дешевле. Как-то я со знакомыми ехал в клуб. Болтали мы, разумеется, по-русски. Услышав это, таксист тут же полез с разговорами:
— Вы русские? Я тоже! Знаете, ребята, мне хотелось бы с вами серьезно поговорить.
Он заехал в узенький переулочек, выключил счетчик и заявил, что является главным наркодилером в русской общине города.
— Я возглавляю сеть по продаже наркотиков, и мне нужны новые сбытчики.
Вообще-то он не был похож на дилера. Он был похож на полного мудака. Но русские таксисты в Нью-Йорке — это совсем особая тема. Предыдущий водитель, желавший серьезно с нами поговорить, представился как цементно-асбестовый король и уверял, что в такси работает для конспирации.
Я решил уточнить, о каких именно наркотиках идет речь.
— Наша сеть может предложить вашему вниманию роскошный выбор марихуаны.
Таксист открыл багажник и вытащил оттуда здоровенный мешок травы. Он сказал, что для начала снабдит нас бесплатными образцами продукции.
— Распространяйте их среди приятелей. Старайтесь подсадить их на нашу траву. Внимательно следите за тем, какой именно сорт пользуется наибольшим спросом. Дальше мы с вами будем распространять именно его.
— Отлично! — сказали мы хором.
Все, что он нам дал, мы с удовольствием скурили сами. Образцов хватило приблизительно на неделю. После этого мы созвонились с таксистом и сказали, что внедрение наркотиков в среду русской молодежи уже пошло. Нам срочно нужны новые образцы. Травой этот идиот бесплатно снабжал нас два месяца подряд.
Сева Гаккель (р. 1958) — бывший виолончелист группы «Аквариум»
Как и в любом бойком месте, в клубе «TaMtAm» была проблема наркотиков. Люди курили траву, угощали друг друга, и, вероятно, кто-то приторговывал.
Я ничего не имею против травы. Среди моих друзей многие курят, а в юности через это проходил и я сам. Но теперь после каждого концерта, убирая туалет, мы находили несколько шприцев и иногда посетители уезжали из клуба на «скорой помощи».
Людей, которые торгуют, я не знал. Хотя, конечно, видел, что в районе туалета идет какая-то возня. Иногда заходили подозрительные типы, кого-то искали, с кем-то разбирались… Влезать во все это я не собирался. Мне вообще казалось, что можно жить в стороне от подобных вещей — а потом в сопровождении пятидесяти ОМОНовцев к нам нагрянул Комитет по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.
Они ворвались, всех положили на пол и начали обыск. У кого-то что-то находили. Кого-то били, кого-то куда-то тащили. На меня почему-то не обращали внимания. Вероятно, им были даны указания на этот счет. Я безнаказанно ходил по залу и орал. Офицеры просили отойти в сторону и не мешать. Я чувствовал полную беспомощность. Они арестовали и увезли сто двадцать человек. Концерт, естественно, прекратился. Половину отпустили сразу, остальные просидели до утра, нескольким ребятам предъявили обвинение.
Это была проблема не места, а времени. В середине 1990-х можно было арестовать сто любых человек в метро, и результат был бы тот же. Но опротестовать подобные акции было невозможно. Через неделю все повторилось. На сей раз они приехали со съемочной группой. Репортаж потом показали в передаче «Криминальное досье». Это сделало нам еще бoльшую отрицательную рекламу.
Через какое-то время налет ОМОНа стал просто нормой. Становилось совсем не смешно. А еще через месяц, во время очередного рейда, нас арестовали за нелегальную продажу пива. Лена взяла всю ответственность на себя, и ее судили. Мы заплатили крупный штраф и оказались в финансовой яме. Правда, через некоторое время на свой страх и риск мы все-таки возобновили торговлю. Но такой прибыли, как раньше, у нас больше не было. Начался период выживания.
Я начал немного уставать. Некоторые ребята тоже. Мы больше не могли гарантировать стабильную заработную плату. Те, кто прибился исключительно ради работы, откололись. Наше предприятие становилось убыточным. Было видно, что долго мы не продержимся.
Хозяину нашего помещения Саше Кострикину не продлевали аренду. Денег, чтобы покрывать расходы, нам не хватало. Несколько раз в клубе отключали электричество. Мы полезли в долги, которые в итоге остались моими персональными. Но я не роптал. Я был готов к тому, что потеряю деньги. Я знал, ради чего я все это затеял, и меня удовлетворил бы любой результат.
* * *
Осенью 1994 года Сережа Курёхин предложил мне поехать на фестиваль «Berlin Independence Days». Вместе с Сашей Ляпиным и Мишей Костюшкиным мы должны были составить «Heavy Metal Klezmer Orchestra». Я имел слабое представление о том, что такое клецмер[4], но нам предстояла длинная дорога, и Курёхин обещал, что мы успеем отрепетировать всю программу.
Отрепетировать ничего не удалось. Миша Костюшкин, который не пил несколько лет, неожиданно размочил, и наше путешествие превратилось в ад.
Начал он с того, что сорвал стоп-кран. Приходил бригадир, и Мишу пытались ссадить с поезда. Нам с трудом удалось все уладить. Он скандалил на каждой границе. Один немецкий таможенник обиделся и заставил заплатить пошлину за провоз товарной партии CD (у Курёхина с собой была коробка с его альбомом «Воробьиная оратория»). По приезде в Берлин Миша просто убежал и заблудился. Мы несколько дней не могли его поймать.
В конференции участвовало много музыкантов и людей, связанных с музыкальным бизнесом. Среди них был даже Малькольм Макларен[5]. Через несколько дней Костюшкин все-таки материализовался, и его на короткое время удалось привести в чувство. Он даже принял участие в единственной репетиции. Но перед концертом опять убежал и больше не появлялся.
Концепция выступления была такова, что мы с Ляпиным должны были олицетворять хэви-металл, а Костюшкину предстояло давать этот самый клецмер. Но в связи с отсутствием главного ингредиента все рушилось. По счастью, нас согласился выручить американский трубач Фрэнк Лондон. Концерт все равно получился вялый и бессмысленный.
Курёхин впал в депрессию. Костюшкин появился за день до отъезда и сообщил, что потерял обратный билет. Уговорить его ехать на поезде было невозможно. Курёхину пришлось занять денег и за какую-то немыслимую сумму купить ему билет на самолет. После чего он совсем расстроился, тоже отказался ехать на поезде и купил себе билет на следующий рейс. Он сказал, что отныне никогда ни с кем никуда не поедет и играть будет один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24