.. в литературе... Я не сторонник Сталина, вы знаете. Но вот один момент, который показывает разницу между политиками тех лет и политиками нынешними... Когда сын Сталина попал в плен, он не стал кричать, чей он отпрыск и чтобы выгодно выменяли. Более того, он гордо называл себя Яковом Джугашвили, для неграмотных объясняю, что это фамилия Сталина, а само «Сталин» – партийный псевдоним. И когда сами немцы предложили Сталину обменять его сына на взятого в плен под Сталинградом Паулюса, Сталин после тяжелой паузы ответил: «Я солдат на фельдмаршалов не меняю». И Яков, сын Сталина, был расстрелян вместе с другими русскими солдатами...
Наступила долгая пауза. Марина отвела глаза, а Белович опустил голову. Мои брови сами полезли наверх. На лице Богемова тоже было несказанное изумление. Оказывается, нашу полуинтеллигенцию можно переубедить. Теперь возьмут на вооружение, начнут искать и находить у Кондрата Красивого даже те грехи, которых и не было. Хоть и интеллигенты, но все же русские души, а мы ни в чем не знаем меры.
Из соседней комнаты раздался вопль:
– Все сюда!.. Да скорее же!
Не сказать, что стремглав, но поспешно начали стягиваться в большую комнату, где был установлен телевизор с экраном в метр с чем-то. Леонид называл его проекционным.
Я ощутил, что и я уставился на экран как на чудо. Когда уходил, шла длинная месса... или как ее там, словом, прямая передача из Елоховского собора очередного церковного праздника, что росли как грибы. Пышные одежды, монотонное гудение множества голосов, приглушенный свет свечей...
Сейчас же на экране был... мусульманский мулла. Тихо и очень осторожно подбирая слова, он поздравлял всех россиян с традиционным праздником мусульман, праздником мира, дружбы и мудрости.
Вокруг меня лица багровели. Кто-то засопел шумно, за спиной злой голос пробормотал ругательство, которого постыдились бы грузчики харьковских заводов.
– Во обнаглели! – проговорил кто-то со сдержанной яростью. Я оглянулся, с грустью понял, что это Богемов. – Во заразы... Уже и в нашей стране свое на уши вешают!
– Татары! – сказал Игнатьев.
– Как есть татары.
– Да что там... и среди татар попадаются люди. А это и того хуже – Мусульмане!
– Враги!
Женщины молчали, но по их лицам я читал сдержанное неодобрение как попустительства власти, Восток наступает, так и чрезмерно эмоциональной реакции гостей.
Речь муллы был краткой, в отличие от длинных поучений православных священников, уверенных не просто в поддержке власти, а в том, что отныне они сами власть, пришедшая на смену коммунистической партии, сохранившая все ту же структуру, кадры и методы. Но, прощаясь, мулла произнес фразу, после которой заволновались и те, сдержанные:
– ... отныне мы будем встречаться раз в неделю. Мир вам!
Рядом со мной Белович ахнул:
– Да как же... как же это кощунство допустимо в нашей православной Руси? Чтобы наш исконный враг, попирая милые сердцу святыни...
Он обернулся за поддержкой ко мне. Взор его был чист, светел, исполнен благородства. Я в замешательстве развел руками, попытался выдавить улыбку:
– Я все не расслышал. Мне показалось, что он не призывал к резне...
Белович с великим возмущением отшатнулся:
– Да при чем здесь война! Он мусульманин!!!
– Да, – согласился я, все еще не мог смотреть в честные ясные глаза, – но, как я слышал, у нас свобода религии...
Белович задохнулся от возмущения, а Игнатьев вклинился в разговор, сказал знающе:
– Это все Чечня проклятая!.. Наворовала у нас денег, а теперь на наши же деньги у нас свою поганскую веру пытается навязать.
– Да вроде не чеченец, – усомнился я. – Я прочел, там была надпись внизу. Он преподает ислам в университете!
– Неужели такую гадость преподают в университете?
– Ну, образование...
Марина перехватила мой взгляд, спохватилась, включила проигрыватель. Помещение заполнила бодрая и вместе с тем томная музыка. Вторая девушка, пора бы запомнить ее имя, сразу же вскочила танцевать, потащила с собой Игнатьева.
Все же танцевали вяло, чересчур все умные, начитанные. Марина выгибалась так и эдак, наконец заявила:
– Что-то скучновато стало!
Ее полные бедра ходили из стороны в сторону в завораживающем ритме. Потом она замедленными движениями взялась за низ тонкой блузки, начала поднимать, оголяя крепкий загорелый живот.
Леонид сделал музыку громче, кровяные шарики помчались быстрее. Марина мучительно медленно, не прекращая танца, поднимала блузку, мы все видели что лифчик не носит, хотя грудь крупная, тяжелая, наконец блеснула полоска белой кожи, показалась округлость....
Игнатьев со второй девушкой еще танцевали, а Белович и Фира отошли в сторону, чуть двигались в такт музыке, но смотрели только на Марину. Разговоры в комнате примолкли, один лишь Богемов с жаром доказывал Леониду какой мерзавец этот Кондрат Красивый, на Марину поглядывал искоса, не замечая, что она наконец подняла блузку над головой и отбросила в сторону.
Леонид и все мы захлопали, а Марина затанцевала быстрее, красиво и ритмично двигаясь всем телом. Грудь ходила ходуном, коричневые кружки покраснели, а соски вытянулись и стали похожими на раскаленные пули.
– Молодец, Марина, – шепнула Фира, – всегда чувствует, когда начинает холодать.
Игнатьев и его девушка танцевали рядом с Мариной, поглядывали подбадривающе. Она хитро улыбнулась, ее пальцы пробежали по поясу юбочки, отпрыгнули, словно испугавшись, снова коснулись, наконец, будто решившись, она расстегнула пояс... снова застегнула, мы начали хлопать, наконец быстро и ловко, не прерывая танца, сбросила юбку и осталась танцевать в одних трусиках.
Она была хороша, красивая и располневшая самую малость, что нисколько не портило. Шаловливо поглядывая на нас, ухитрилась сбросить и трусики, не прерывая танца, дальше двигалась быстро, с упоением, свободная от одежды,
Вторая чуть отодвинулась от Игнатьева, сбросила блузку, затем лифчик, и дальше танцевала с открытой грудью, дразняще глядя на него большими озорными глазами.
Мы хлопали и шумно восторгались как их раскованностью, так и фигурами, умением держаться, Леонид принес с кухни поднос с горой бутербродов, чтобы не прерывать веселья. Когда музыка сменилась, женщины со смехом повалились на диван, желая вид, что умирают от изнеможения. Марина поискала трусики, но Богемов спрятал, в конце концов она махнула рукой: и так жарко.
Похоже, один Белович все не мог придти в себя от ошеломляющего выступления муллы, и когда снова добрался до кресла, сперва выпил кофе, сжевал пару бутербродов, после чего его крупное лицо с новой силой вспыхнуло праведным гневом:
– Нет! Святая матушка Русь не позволит глумиться над собой... до такой степени! Всякие там макдональдсы заполонили нашу Русь, а тут еще и татары?
Богемов неожиданно хихикнул. Это было так неожиданно, что все взоры обратились в его сторону. Чуть смутившись, пояснил с виноватой усмешкой:
– Я просто подумал... представил, как схлестнулись бы эти исламисты с этими макдональдсами. Они их ненавидят пуще нас. И в свои страны не допускают!
Белович заявил яростно:
– Без черных справимся! У Святой матушки Руси достаточно сил и правды, чтобы одолеть как западную нечисть, так и эту... исламскую!
И хотя все понимали, что западную не одолеть, уже проиграли, та пляшет на их поле, но согласно загудели, поглядывали друг на друга с победным видом. Мол, ничего, русские медленно запрягают, зато быстро ездят.
Я видел, что на меня поглядывают, звание ученого международного класса обязывает, хоть и презирают за пристрастие к компьютерным играм.
– Свобода немыслима без веротерпимости, – сказал я. – А мы опять: запрещать, не допущать... Разве еще не дозапрещались?
Белович сказал яростно:
– Напротив!.. Возрождение Руси нужно начинать не с веротерпимости, а напротив-с, напротив!.. Русь была сильна единой верой! Единобожием!
И самодержавием, добавил про себя я. Как потом сильна была единой партией, что не допускала других партий, не позволяла пискнуть оппозиции. Одна страна, одна вера, один государь... Царь, генсек, президент, владыка... При всеобщем развале только церковь сохранила кадры, структуру, фонды, а теперь спешно укрепляется. С помощью власти, разумеется. Рука руку моет. Мы тебе десяток храмов на самом видном месте, а ты погромче: вся власть от бога, бунтовать и забастовки устраивать – грешно, это пойти супротив самого бога, так что остерегитесь, рабы...
На меня поглядывали все чаше. Что я – советник президента, к счастью, еще не знают, но что я занимаюсь прогнозированием будущего, наслышаны.
Я развел руками, чувствуя полную беспомощность, такую унизительную для мужчины любого возраста:
– Страшновато такое говорить, особенно в наше время надежд на демократию, но все же правление большинства, т.е. демократия – это гибель культуры, гибель науки. Да что там культура, наука! Это гибель всей цивилизации. Большинство – это так называемый простой народ, а всякие там ученые, писатели, вообще интеллигенция – в меньшинстве. Если же поставить на референдум вопросы: нужна ли нам звездная астрономия, или же те деньги направить на огороды, стоит ли выделять деньги на новый синхрофазотрон или же купить каждому жителю России по бутылке водки... и таких вопросов наберется множество, то ясно, каков будет ответ большинства. Тем и страшен Кречет, что его избрал простой народ. А он пообещал выполнять волю народа.
В гробовой тишине Марина, покрывшись пупырышками, спросила жалобно:
– А как же другие?
– Другие что?
– В Штатах, к примеру... Страны западной демократии! Там культура живет...
Ответить не успел, Богемов обвиняюще ткнул пальцем в ее прелестный голый животик:
– А ну-ка назовите... ну, хотя бы художников, эти нам ближе всех. Ну-ну!
– Пикассо, Доре, – начала перечислять она с удовольствием, даже пальцы загибала прилежно, как школьница. – Моне...
Богемов слушал, мы все слушали, потом прервал:
– Прекрасно. Два десятка гениев! И все из прошлого. А где нынешние?.. Создают пышные декорации для порнофильмов? Рисуют обложки для Плейбоя, рекламные этикетки и буклеты? Почему у них сейчас нет художников?
Глава 8
Когда я собрался спать, было за полночь. Хрюка, как обычно, лежала на постели, спала. Я осторожно взял на руки, стараясь не разбудить, перенес на ее кресло и бережно укрыл одеялом. И лишь когда подоткнул с боков, чтобы не дуло от форточки, засмеялся своей глупости: это же собака! Просто собака. Пусть любимая. Но ей достаточно сказать: место! И она мигом очутится где ей положено быть. Это не на тряпочке в прихожей, а в добротном старом кресле.
До чего же в нас заложен инстинкт заботы! Точно так же переносил засыпающих детей в их кроватки, укрывал одеялом... Но дети выросли, сами укрывают своих детей, а потребность заботиться осталась, и вот я с собакой проделываю все то же, что когда-то с детьми. Кормлю, поучаю, чищу уши, мою лапы, подстригаю ногти, даю витамины...
И еще инстинкт, мелькнуло в голове, проявляющийся, увы, не у всех, инстинкт сохранения племени. Враждебность ко всякому, кто, как мне кажется, угрожает моему роду, племени, народу, государству. Вся страна ненавидела банду коммунистов, что захватила власть и вела могучую Россию к упадку, с надеждой и любовью смотрела на Америку, где свобода, где все хорошо и справедливо... Но вот коммунизм рухнул, а Америка сбросила маску, придвигая к нашим границам свое НАТО!
При чем здесь коммунист, либерал или консерватор? Это проявление здорового инстинкта здорового человека. Так же, как укрывал одеялом спящих детей, так же не хочу допустить продвижения НАТО к нашим границам. И когда, помню, сынишка рассказывал, как его обидели в школе, у меня от ярости мутилось в голове, готов был мчаться туда и убивать всех учителей и хулиганов, так и сейчас шерсть вздымается на загривке, а из горла рвется глухое рычание, когда слышу, как враждебный России военный союз придвигается вплотную к нашим границам.
Здесь все на уровне основного инстинкта выживания. Выживания рода, племени. Никакие уверения в мирности не помогут, если я каждый день буду видеть нацеленный на себя автомат в руках ч у ж о г о человека. Когда иду на работу, играю на компьютере, смотрю кино, гуляю с собакой...
Заснул чуть ли не под утро. Во сне блуждал по длинным страшным коридорам власти, над головой летали огромные летучие мыши, черные и мохнатые, я прятался в ниши, а ноги почему-то не двигались.
* * *
Впервые проснулся раньше Хрюки. Вывел, погулял, долго уговаривал, чтобы она все сделала, а Хрюка все ссылалась на свой режим, но все-таки сжалилась, сгорбилась как кенгуру, в это время смотрит всегда так укоризненно, я дал за труд фролик, но все равно, когда вернулись, на часах все еще было раннее утро.
Опять же впервые за последние пять-десять лет я одевался долго, рассматривал себя в зеркало. Строгий костюм сразу отверг, чиновники умеют их носить лучше, сразу почувствую себя самозванцем, что-то среднее бы...
Озлившись, вот уже начинается конформизм, я напялил джинсы и джинсовую рубашку. Обещана жара, так что заранее закатал рукава выше локтей, расстегнул сразу две верхние пуговицы.
Перед дверью стоял с колотящимся сердцем минут десять, но когда в коридоре послышались шаги, отбежал на цыпочках, дождался звонка, прошел обратно неспешно, отворил.
На площадке стоял молодой крепкий парень, похожий на сержанта коммандос, которого на часок переодели в гражданское.
– Виктор Александрович, – сказал он чистым, светлым, как родниковая вода, голосом, – меня зовут Володя, я теперь ваш шофер и телохранитель. Машина у подъезда, вы должны перезвонить начальнику охраны президента и проверить...
– Вряд ли мною кто-то уже заинтересовался, – буркнул я. Сердце колотилось, рубашка подпрыгивала, и, чтобы этот шофер не заметил мое волнение, я шевелился, пожимал плечами, шарил по карманам в поисках ключей.
– Все-таки полагается проверять, – сказал он укоризненно.
Хрюка протиснулась в щель. Я заметил, как побелел и напрягся этот бравый шофер-десантник. По опыту знаю, что таких собак больше всего страшатся не простые прохожие, а вот такие крутые накачанные парни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9