Зубы настежь
Часть 1 Трехручный меч
Глава 1
В комнате стояла настороженная тишина. Влетела бы муха, нас бы
оглушило звоном жестяных крыльев. Первым зашевелился и опустил голову к
бумагам на столе Михалыч, грузный немолодой инженер, семьянин и образцовый
работник, любитель повозиться в огороде на даче. Остальные тихо как мыши
разбрелись по рабочим местам, только я не мог заставить ноги двинуться с
места.
Леночка, секретарь-референт, красивая как куколка, застыла перед
монитором, руки на клаве, глаза замороженные, личико сразу подурнело.
Я переспросил сипло:
- Точно?
- Приказ уже подписан, - ответила она мертвым голосом. - Сама видела.
Завтра с утра нам объявят. Или послезавтра, не знаю.
Я чувствовал себя так, словно меня швырнули за ненадобностью в
мусорный бак. Нас закрывают за ненадобностью. За нерентабельностью, как
сказано, хотя какая немедленная рентабельность от института астрофизики?
Конечно же, мы ничего не может дать огородникам прямо сейчас, не в
состоянии даже повысить надой скота, что так необходимо стране... сегодня.
В желудке появилась холодная тяжесть, словно съел слишком много
мороженого, а оно не растаяло, а напротив - слиплось в льдину. Зато в груди
росла пугающая пустота. Больше всего на свете ненавижу искать работу. Я
боюсь новых людей, ненавижу момент, когда с потупленным взором начну
переступать пороги разных фирм и предприятий, предлагать услуги, а меня
будут осматривать хозяйски и бесцеремонно, копаться в моем прошлом и моих
данных, подвергать сомнению мои способности. И пусть лучше так, без
зарплаты уже полгода, на минимальном пособии, на слухах о возможном
финансировании хотя бы в следующем году, чем искать работу...
Стараясь не поворачиваться, наверняка побледнел как мертвец, я
уставился в окно. С высоты пятого этажа улица совсем праздничная и
беспечная. Ночью здесь от реклам светло как днем, люди двигаются медленнее,
без суеты, все странно сытые и довольные, бродят как коровы на пастбище,
рассматривают витрины дорогих магазинов, но даже сейчас при свете дня и в
разгар суеты никто не выглядит таким... как я.
Даже двойное стекло офиса не может скрыть красивых женщин на улице,
начиная от тонконогих двенадцатилетних соплюшек, что уже начинают взрослые
игры. Ходят стайками, чуть ли не всем классом. Даже по двое-трое боязно, но
уже дефилируют на непомерно высоких каблуках, оттопыренные попки сами
просятся в руки, а юбочки уже не мини, а микро, даже задирать не надо...
Я почти что ощутил тонкий запах духов, шумно вздохнул, чувствуя во рту
вкус полыни. Даже на одноразовый поход в кафешку приходится собирать пару
недель, а после этого сокращения так и вовсе хоть с протянутой рукой...
На той стороне улице массивный дом сталинской постройки. Под аркой на
ярко освещенном солнцем пятачке молоденький парнишка с баночкой пива в
небрежно отставленной руке. Прислонился к каменной стене и хозяйским взором
оглядывает прохожих, особенно этих девчонок-малолеток. Центровой, явно
сынок новых русских, живет в этом доме, всего под завязку, три гувернантки
нос вытирают...
Яркое солнце высветило баночку, я разглядел зеленую марку самой
дорогой фирмы. Он отхлебывал скучающе-пресыщено, осматривал проходящих мимо
девчонок, а они игриво хихикали и выпячивали едва только начинающие
напухать молочные железы. Я заметил, что, дойдя до конца квартала, пестрые
как цветы девичьи стайки поворачивались и шли обратно, норовя пройти мимо
богатенького плейбоя как можно ближе.
Черт, пронеслось в голове тоскливое. Я тоже центровой, но в нашей
коммуналке народу как муравьев в трухлявом пне. С кухни всегда тянет
смрадом. Самые пакостные соседи: армянин с украинской фамилией и ленивая
еврейка с рязанской и двумя крикливыми детьми, постоянно готовят на общей
кухне что-то национальное. Есть еще соседи: две старушки, задерганный
инженер, тихий как мышь с женой и больным ребенком, но их не видно на фоне
этой наглой по полной скотскости семьи.
Я почти видел как под дверь моей комнаты вползает смрадная струя.
Форточку, естественно, не открывают. А когда я пытаюсь что-то робко
вякнуть, что надо бы проветрить, начинается визг, мол, понаехали тут
всякие, а им, коренным, житья не дают, свои порядки устраивают!
В уме я так это лихо отбривал, что уж если и говорить о корнях, то их
корни хрен знает где, а Москва - моя, потому что русский, но вдолбленная
трусливая интеллигентность: как бы не назвали антисемитом или
националистом, заставляет втянуть язык в задницу. Эту советскость вдолбили
так глубоко и крепко, что узбек хоть в своем ауле, хоть в Москве, одинаково
гордо именует себя узбеком, киргиз - киргизом, и только русские о своей
национальности говорят шепотом, пугливо оглядываясь по сторонам и стыдливо
краснея, словно испортили воздух неприличным звуком.
Когда эта, что с рязанской, дефилирует на кухню и туалет по длиннющему
коридору в нижнем белье - ладно, хотя фигура отвратная, но когда этот с
украинской, выходит в трусах к телефону в коридор и стрекочет на своем
собачьем языке, почесывая вислое брюхо, то я прямо сейчас готов вступить
хоть в "Память", хоть в русские фашисты.
Мои кулаки сжались, я чувствовал как кровь бросилась в голову, я
невольно задержал дыхание, мысленно уже размазывая их по стенам,
растаптывая, разбрызгивая...
По нервам страшно ударил дикий звон. Я подпрыгнул, дико оглянулся. На
столе у Леночки тихо позванивал телефон, ее тонкая рука замедленно
поднялась, пальчики коснулись трубки, обволокли ее мягко и нежно, так же
мучительно замедленно понесли к розовому ушку, а коралловые губки неспешно
проворковали:
- Алло?
Воздух вырвался из моей груди. Я старательно расслаблял скрученное
страшным напряжением тело. И телефон звонит нормально, и Леночка двигается
как всегда, это я в лихорадочном возбуждении уже готов бросаться на стены.
Нет, надо успокоиться, уже и так, наверное, заметили...
Взгляд снова уперся в юного плейбоя. Странно, в этот момент почему-то
не ощутил вражды, несмотря даже на весь вызывающий вид. И пиво отхлебывает
слишком мелким глотками, если вообще отхлебывает, и стоит чуточку не так, и
в наглом взгляде на миг мелькнуло нечто жалкое, испуганное, затравленное.
В обеденный перерыв в буфете было как на кладбище. Молча и не поднимая
глаз, мы разбирали тарелки, что-то жевали, не чувствуя вкуса, а когда
кто-то уронил вилку, все вздрогнули, словно взорвалась бомба.
Когда после работы я вышел на улицу, уже темную, накрытую тусклым
осенним небом с редкими звездами, парнишка там же, отхлебывает элитное
пиво. Если бы в баночке помещалось ведро, уже бы вылакал и ведро. Или же
опустошает уже сотую банку...
Вдруг с головы до ног как окунули в горячую воду. Кровь бросилась в
лицо. Я отвернулся поспешно, словно это я там стою, изо всех сил
демонстрируя зажиточность, свободу, хотя в подобранную банку налил дома
воды из-под крана. В такой же коммуналке.
А разве я не такой, пронеслась горькая мысль. Переулок заставлен
сверкающими иномарками. Не протиснуться. Эти черные скупили все квартиры в
доме, сломали стены, чтобы каждому квартиру из десятка комнат с тремя
клозетами, каждый вечер подъезжают к моему подъезду на автомобилях, больше
похожих на подводные лодки. Оттуда выпархивают длинноногие красотки, юные и
сочные, уже разогретые, готовые, жаркие...
Ветер пронизывал до костей. По серому заплеванному тротуару пронеслась
стайка грязных оберток от мороженого, конфет, попытались зацепиться за ямки
и трещины, но там полно жестяных крышек от пива. Бумажки потащило дальше,
брезгливо обогнув перевернутую урну для мусора.
На квадратных часах на столбе половина девятого, если правильно
рассмотрел стрелки под разбитым стеклом, темным и загаженным мухами,
летучими мышами-мутантами и черт знает какой нечистью, что летает по ночам
в этом пробензиненном городе.
Я съежился, чувствуя желание поднять несуществующий воротник. Уже
поздняя осень, а у меня, как у большинства, одежда только зимняя и летняя,
а межсезонье стараюсь проскользнуть половину в летнем, затягивая как могу,
а половину уже в зимнем, делая вид на улице, что прибыл из Норильска, где
зима давно в разгаре...
Впереди раздался негодующий крик. Трое подростков ухватили женщину,
прижали к забору. Один деловито задирал ей платье, второй с довольным
гоготом ухватил ее за грудь, третий неспешно расстегивал пояс на джинсах.
- Мерзавцы! - кричала женщина. - Подонки!
Парни гоготали, один посоветовал деловито:
- Мадам, Час Норис в этих случаях рекомендует расслабиться и
постараться получить удовольствие.
- Мерзавцы!
На меня никто не обратил внимания, я вроде бы двигался мимо, а крутые
парни хватали женщин и насиловали прямо на центральных улицах. Разобщенный
и униженный народ боялся поднять глаза, все торопливо мимо, и я как все...
- А ну оставьте ее!
Голос мой был злой, я сам удивился, но мое тело уже шагнуло в их
сторону. На меня в недоумении оглянулись все трое. Даже женщина перестала
кричать, а только всхлипывала и смотрела большими испуганными глазами.
Один из тройки, в черной куртке и голыми руками, весь в наклейках,
нашлепках, змейках, с серьгой в носу, сказал гнусаво:
- Ты что, мужик?.. Смерти захотел?
А второй ухмыльнулся, в его руке щелкнуло, блеснул нож. Глаза без
злобы, но с интересом смотрели в мое лицо. Я сжал зубы и пошел на него.
Потеря работы, вечное унижение, да поди они все пропадом...
Красная пелена застлала глаза. Я ударил, кулак угодил в твердое.
Самому стало больно, ударил еще и еще, неумело, но в ярости, слышал крики,
потом меня ухватили за плечо, женский голос закричал в самое ухо:
- Хватит!.. Хватит!.. Опомнись, герой!
Я тряхнул головой, меня всего трясло, я ж никогда не дрался, даже в
детском садике избегал, а тут зубы стучат, не могу остановиться, все во мне
двигается, весь в огне, а вдоль улицы мелькают трое теней, все шатаются,
один прыгает на одной ноге, второй хромает, за всеми тремя по асфальту
блестят темные полоски.
Женщина тряхнула меня сильнее:
- Да опомнись же! Они ж вовсе не хотели драться. Это мразь, все на
испуг... ты их чуть не убил!
Мои зубы лязгали так, что едва не откусил язык:
- Ж-ж-жаль...
- Что?
- Что не убил...
Ее лицо было бледное и встревоженное. Круглые глаза всматривались в
меня, на миг стало не по себе, у женщины в каждом глазу по два зрачка, и
все четыре даже при этом скудном свете не расширились, остались крохотными
как следы от булавочных уколов.
- Вот ты каков, - сказала она уже спокойнее. - Ты... не совсем из
этого мира.
- Ты тоже, - огрызнулся я.
Она насторожилась:
- Почему так думаешь?
- Современная бы в самом деле расслабилась, ну и...
По ее губам скользнула слабая улыбка:
- Я в самом деле... скажем, провинциалка. Нравы вашего мира... гм...
для меня слишком нервные. Но и ты, как зрю, не совсем из этого мира.
- Да, - согласился я. - Не совсем. Но тут уж ничего не поделаешь.
- Разве? - спросила она загадочно. - Ты помог мне, а я в благодарность
могу... если хочешь, конечно, отправить тебя в мир, который тебе больше
понравится.
Что ж, и в провинции мог найтись воротила, из бывших обкомовских
работников, что купил с десяток дворцов на Сейшельских островах или на
Багамах. Здесь его дочка вышла неосторожно погулять, я ей помог, вот он на
недельку бы меня в благодарность... Не задумываясь, я сказал почти весело:
- Хочу!.. Но что для этого надо?
Она произнесла совсем тихо:
- Да ничего... кроме твоего желания. А оно есть, зрю...
С ясного ночного неба ударил гром. Ослепляюще блеснула молния. Я
закрыл глаза, но и перед опущенными веками как на фотопленке остались эти
крыши с изломанными водосточными трубами, фонарный столб с тусклыми часами,
мальчишка под аркой с застывшей у самых губ баночкой пива...
Глава 2
В пятки снизу лягнуло. Колени слегка подогнулись, словно я спрыгнул со
ступеньки. Разгибаясь, я инстинктивно прикрылся рукой от яркого солнца. Во
все стороны распахнулся зеленый простор широкой лесной поляны. Я стоял как
дурак по колено в цветах, поляну окружают толстые деревья, за ними
виднеются еще и еще. Воздух странно свеж и чист, словно здесь только что
прошел теплый летний дождь.
Я в лесу был всего дважды в жизни, друзья-идиоты затащили на так
называемую вылазку в подмосковный лес. Никогда не забуду чувства
дискомфорта в диком месте, где под ногами вместо привычного асфальта
прогибающееся месиво из прошлогодних перепрелых листьев, по стволам
деревьев ползает всякая дрянь, скребя лапами, на каждом листке пресмыкается
что-то голое и противное, а то и вовсе отвратительно мохнатое.
Но этот лес странно прекрасен и чист, словно его успели подготовить к
визиту президента. Стволы толстые, с чистой словно вылепленной руками
скульптора рельефной корой, ветви высоко, красиво изогнутые. Листья
успокаивающе шевелятся под движением теплого воздуха от земли, а сами земля
сухая и твердая. По ней чуть двигаются взад-вперед яркие ажурные пятна
солнечных лучей.
На дальний край поляны падает широкий столб солнечного света, и в
середине этого сверкающего луча переступает с ноги на ногу... огромный
белый конь!
Внезапно всполошено закричали птицы. Я уже слышал их некоторое время,
но, слишком потрясенный, не обращал внимания на вопли, только краешком
сознания отмечал, что здесь еще и пернатые, но сейчас по телу пробежала
дрожь, я напрягся, ибо это не просто птичий гам, а крики на что-то или
кого-то, что ломится через кусты, чересчур огромное, чтобы напасть и
заклевать...
Я инстинктивно оглянулся, конь далеко, да это и не троллейбус, я
только в него умею запрыгивать в последний момент, а треск приближался.
1 2 3 4 5 6 7