Меня купил рыботорговец — я уже рассказывал о нем, — а Неоптолем достался какому-то корабельщику из Фазиса. — Алким резко повернулся: — Где-то на этом берегу томится в неволе мой брат. Ибо судьба, разлучив нас, дала мне добрых и великодушных господ, а его оставила в руках злых и жестоких.В ЛАОДИКЕЕДевочка выбежала из двери и застыла. Вместо моря, замыкавшего горизонт, нависали горы. Их очертания напоминали лица волшебников с острыми, крючковатыми носами.— Ма-ма!В крике девочки звучало удивление, смешанное с испугом.— Мама, отдай мне море!Царица, услышав вопль дочери, поспешила к ней.— Глупенькая, здесь нет моря. Оно осталось в Синопе. Оно злое и жадное. Оно похитило твоего брата и унесло его на своих волнах. Кто знает, где он теперь? Какие люди окружают его?Лаодика-младшая топнула ножкой.— Неправда! Он ушел сам. Он не захотел жить с тобою, потому что ты слушаешь этого злого Ариарата!Царица прикрыла ладонью рот девочки:— Молчи! Кибела накажет тебя.— Я не боюсь Кибелы! Моряк сказал мне, что надо приносить жертвы Посейдону, владыке морей. Посейдон сохранит Митридата, и он вернется домой! Моряк дал мне кораблик, сказав, что на нем вернется мой брат.Царица с недоумением смотрела на дочь.— Какой моряк? Я не понимаю, о чем ты говоришь!— Это был добрый моряк. Он вышел из-за дерева, когда в саду не было слуг, и назвал меня по имени. Он сказал, чтобы я не печалилась о брате, что он не один, что с ним верные друзья, которые не оставят его в беде. Когда я спросила, скоро ли вернется мой брат, моряк задумался. «Не знаю, — ответил он. — Надо еще построить корабль. Такой, как этот».Девочка разжала кулачок, и Лаодика увидела на ладошке крошечный кораблик. Игрушка была настолько искусно сделана, что можно было различить корму со статуей божества, мачту с реями, отверстия для весел вдоль борта. Над ними было процарапано: «Лаодика».Царица осторожно взяла игрушку. На глазах ее показались слезы.— Моряк сказал, что он делал этот корабль долгие годы. А я хочу вылепить маленького Митридата и поставить его на носу, чтобы он махал мне рукой… Мама, да ты не слушаешь!..Лаодика не отводила взгляда от игрушки.«В темнице, — думала она, — Моаферн мечтал о встрече со мной. И делал этот кораблик, вкладывая в него все свои надежды и любовь. А я не могла ему помочь. Да и теперь пропасть разделяет нас!»— Мама! — лепетала девочка. — Отдай мне море! Пусть Ариарат останется здесь, а мы вернемся в Синопу. Я спущу корабль на волны, и он догонит Митридата. Ты слышишь, мама?Лаодика перевела взгляд. Площадь перед дворцом покрыта обломками. Со стороны реки доносились удары. Рабы Команы строили мост.Ариарат не дождался, когда будут закончены все работы, и перевез их в этот пустой и неуютный город. ДИОСКУРИЯ Наутро вынырнул берег, покрытый черным лесом. За камарой увязались два дельфина. Их спины блестели, словно были вымазаны смолой.Митридат вцепился в жесткий хитон Грилла.— Почему они кружатся? Что им надо?Кормчий бросил многозначительный взгляд на стоявшего рядом Диофанта.— Это было так. Окружили наши моряки эллинское судно. Перебрались на палубу. Купчика к мачте привязали, чтобы проезд по Понту оплатил. А он упрямится. И только хотели его прижать, как он виноградной лозой обернулся и обвил полкорабля. От страха морячки за борт прыгнули.Он подмигнул каким-то особым, еле заметным движением век.— С тех пор дельфинами стали. И всюду сопровождают корабли. Эллина того ищут и никак не могут найти!— Есть ли у тебя стыд, Грилл! — воскликнул Диофант. — То был не купчик, а сам Дионис. Да и не в Понте это происходило, а в Тирренском море. И пиратами были тиррены, а не понтийцы.Кормчий покорно выждал, пока Диофант закончит.— Какой Дионис? Откуда ему здесь в Понте появиться? Это все эллинские выдумки! Жаль, моряки не догадались обрезать лозу.Матрос на носу что-то крикнул, указывая на берег. Справа по борту открылась обширная бухта. В глубине виднелись горы, напоминавшие головы мрачных эфиопов. У подножия одного из холмов розовели черепичные крыши.— Диоскурия! — воскликнул Грилл, не скрывая радости.После бури и качки приятно чувствовать под собой твердую землю, особенно если это земля мирного города. Кормчий вызвался быть провожатым. По его словам, он не раз бывал в Диоскурии и, как видно, по торговым делам. Во всяком случае, он вспомнил агору, куда в базарные дни сходились купцы, говорившие на трехстах языках.— А как они понимают друг друга? — спросил мальчик.— Разговаривают знаками, — ответил Грилл.Митридат рассмеялся. Он представил себе толпу, объясняющуюся жестами.На агоре действительно оказалось несколько десятков горцев. Они стояли у мешков с орехами и фруктами. Когда Диофант заговорил с одним из них, ему ответили на ломаном эллинском наречии. Тут же вмешались другие, наперебой предлагая свои товары. Кормчий, едва скрывая раздражение, постарался увести Митридата в крайний угол агоры, к невысокому деревянному помосту.Там стояло несколько человек, и один из них, ожесточенно жестикулируя, в чем-то убеждал собравшихся. Это напоминало экклесию в свободных эллинских городах.— Что обсуждают граждане Диоскурии? — спросил Митридат.— Пойдем послушаем! — с улыбкой отозвался кормчий.Чувствовалось, что он не раз присутствовал на подобных сборищах.Подойдя ближе, Митридат понял свою ошибку. Это не экклесия, а торг. Курчавобородый эллин в темной широкополой шляпе был не оратором, доказывавшим преимущество демократии перед тиранией, а работорговцем. Об этом красноречиво свидетельствовал бич в его правой руке. Иногда он поворачивался и рукояткой прикасался к груди или ногам выставленных на продажу рабов.— Соан Гитам. — Он ткнул бичом в плечо смуглого юноши со злобно сверкавшими глазами. — В бегах не был. Послушен, как ягненок.Толпа зашумела.— Брось врать! — выкрикнул кто-то. — Знаем мы соанов!— Может охранять дом и молодую супругу, — не смущаясь, продолжал работорговец.На лицах показались улыбки. Покупатели начали понимать, что работорговец шутит. Соаны славились своей воинственностью и непокорностью.— Мосх Гарс, — представлял работорговец следующего невольника.Это был верзила с рыхлым телом. Из-под колпака выбивались до половины спины длинные и прямые, словно лошадиная грива, волосы. Несчастный устало и равнодушно смотрел па толпу, ожидавшую новой шутки.— В работе, как огонь. Не надо подгонять!Толпа покатывалась со смеху. Не было рабов ленивее мосхов.— Эллин Неоптолем!Митридат едва не вскрикнул от удивления. На помосте стоял Алким. Но почему на нем вместо хитона и гиматия фартук, спускающийся с пояса до колен? И как он здесь оказался? Неужели в то время, пока Митридат с Гриллом разглядывали горцев, Алкима успели схватить? Митридат готов был кинуться к помосту, но на его плечо легла чья-то рука. Оглянувшись, он увидел Алкима. Митридат не успел опомниться, как тот, расталкивая толпу, кинулся к помосту. И вот они рядом. Два брата, два близнеца. Они заключают друг друга в объятия, плачут, не стесняясь толпы.Над агорой пронесся вопль.— Диоскуры! Диоскуры! — ликовала толпа.Митридат был напуган этим внезапным восторгом толпы, сменившим ее сонное равнодушие.— Что случилось? — спросил он у Грилла. — Почему кричат эти люди? Что им нужно?Кормчий не отводил глаз от помоста.— Они просто приняли братьев за Диоскуров. Им кажется, что божественные близнецы возвратились в основанный ими город.— Теперь они захотят оставить их у себя?Кормчий пожал плечами. В его жизни, богатой приключениями, не было подобного случая.— Могут и захотеть, — ответил он неуверенно.Видимо, братья поняли эту опасность. Взявшись за руки, они сошли с помоста. Толпа расступилась. По образовавшемуся коридору они направились к гавани. Диоскурийцы были настолько ошеломлены, что никто из них не осмелился задержать юношей. Некоторые протягивали им своих детей, чтобы они их благословили. Братья вели себя с достоинством новоявленных богов. Лишь на сходни они поднялись с излишней поспешностью.— Руби якоря! — крикнул Грилл, убедившись, что все на палубе. У БОСПОРА КИММЕРИЙСКОГО В утренних сумерках, окутавших город подобно покрывалу из полупрозрачной косской ткани, стала выделяться громада дворца на акрополе. Она освещалась лучами Гелиоса, поднимающегося где-то за проливом. По мере того как вырисовывались застывшие в грозной неподвижности квадратные башни цитадели, город наполнялся звуками: звоном цепей, освобождавших путь судам в гавань, скрипом отодвигаемых засовов, хлопаньем ставен, цоканьем копыт. По пыльным, покрытым чахлой травой улочкам, протирая глаза, спешили грузчики, плотники, мелочные торговцы — все, кто надеялся получить работу или сбыть свой нехитрый товар.Но Гелиос и па этот раз обманул ожидания пантикапейцев. Вместо больших торговых судов из Родоса или Афин, вместо пентер или триер с палубами, усеянными людьми, в гавань бочком входила камара. По наклону ее корпуса можно было догадаться, что над нею жестоко потешилась буря. Так что, очевидно, она пришла не из Фанагории, что на том берегу пролива, а из Питиунта или Диоскурии. На таких суденышках гениохи привозят в Пантикапей рабов или подарки от царьков, желающих напомнить о себе могущественному северному соседу.Многие из тех, кто шли этим утром в гавань, разочарованно потоптавшись на месте, повернули назад.Человек в потрепанном гиматии, покрывавшем тощее тело, остановился и погрозил костлявым кулаком дворцу, венчавшему пантикапейский холм.— Что ты делаешь, Памфил! — остановил его спутник, судя по одежде, такой же бедняк. — Наш добрый Перисад не виноват в твоих несчастьях. Словно ему самому не хочется сбыть зерно, что гниет в царской гавани?Тот, кого назвали Памфилом, обратил на говорившего насмешливый взгляд.— Давно ли, Аристогор, ты стал оправдывать Перисада! Ты веришь жрецам, приписывающим все беды и радости воле богов. Но если в нашей жизни есть хоть какой-нибудь смысл, кто-то должен ответить за то, что мой гиматий состоит из одних заплат, а мои дети забыли вкус оливкового масла. Или ты хочешь сказать, что я лентяй и лежебока, каким величает меня моя жена?— О нет, Памфил! Тебя я не виню. Но ведь и Перисад пи при чем. Если хочешь знать, виновники всех наших несчастий — римляне. С тех пор, как они захватили Элладу и превратили царство Атталидов в свою провинцию, купцы и мореходы начали забывать дорогу в Пантикапей. Сицилийское зерно дешевле нашего. Наши рабы упали в цене. Каждая война, которая ведется Римом в Ливии или Сардинии, заканчивается продажей тысяч невольников. Ты слышал их поговорку «Дешев как сард»?Беседуя, друзья подошли к молу, вдоль которого шла камара. На ее носу стоял человек с канатом. Лицо его показалось Аристогору знакомым.— Да ведь это Грилл! — воскликнул Аристогор.— Ну и что? — отозвался его спутник.— А то, что Перисад отправил Грилла в Трапезунд за юным Митридатом. Царь бежал от своей матери или был похищен друзьями своего отца. Болтают разное! Но я знаю одно: римляне не допустят, чтобы Митридат вернулся в Синоду. Можешь себе представить, какая заварится каша!Аристогор не успел высказать свои соображения. К ногам упал канат, и он поспешил замотать его вокруг сваи. Памфил бросился к корме.С камары спустили сходни. По ним сбежал мальчик, золотоволосый, с живыми глазами. Он обвел взглядом город и повернулся к следовавшему за ним мужчине лет сорока в темном дорожном плаще.— Скажи, Диофант, мы уже в Европе?— В Европе! — ответил человек в плаще. — Ибо этот пролив, который эллины называют Боспором Киммерийским, а местные жители Пантикапом, отделяет Европу от Азии. Такого мнения придерживается большинство географов. Некоторые же считают, что границей Европы и Азии является река Ра, впадающая в Гирканское море. Но я думаю…— А римляне отсюда далеко? — перебил мальчик.Пантикапейцы не услышали, что ответил учитель юному царю. Их внимание привлекли двое юношей, спускавшихся по сходням. Лицо одного было обожжено солнцем, другой был бледным, словно провел жизнь в заточении. Но ростом, осанкой, чертами лица они были поразительно похожи.Появление близнецов считалось и в Пантикапее хорошим предзнаменованием. Оно, согласно старинным повериям, сулило успех во всех начинаниях. Неудивительно, что Митридат и его спутники были окружены кучкой любопытных, превратившейся вскоре в толпу. Люди сопровождали прибывших до дворца и разошлись лишь после того, как стражи закрыли перед ними обитые медью ворота. ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО В зал вошел человек лет пятидесяти. Коренастый, лысый, с брюшком, он напоминал сатира. По тому, как все устремили к вошедшему почтительные взоры, Митридат заключил, что забавный человек и есть Перисад.— Вот и ты! — сказал Перисад, остановившись перед мальчиком. — Путешествие было интересным? Не устал? — Повернувшись к Диофанту, он продолжил: — Признаюсь, что я удивлен этой встрече. По твоему письму я рассчитывал встретиться с ребенком, которому нужна нянька. Но твой Митридат выше меня и мог бы, наверное, состязаться в силе с моими телохранителями.Голос у царя был будничным, бесстрастным, как у людей, потерявших интерес к жизни и вкус к ней. Но глаза казались острыми и внимательными. Видно, боспорец старался понять, чего можно ожидать от Митридата и его спутников. Видимо, удовлетворенный результатами своих наблюдений, он молвил радушно:— Меоты выловили и принесли мне рыбешку, а мой повар Ксур успел ее приготовить к вашему приезду.Он потирал руки с видом человека, предвкушавшего удовольствие.Только в зале пиршеств, куда слуги ввели гостей, Митридат понял, чему радовался хозяин дома. «Рыбешка» оказалась настоящим чудовищем и имела чуть ли не пять локтей в длину.По острому хребту и узкой длинной пасти было видно, что это гигантский осетр. Не менее, чем рыба, поражало серебряное блюдо, на котором она покоилась. Митридат готов был поклясться, что блюдо имело ту же форму, какой на кожаном щите Диофанта обладала Меотида, ограниченная берегами Таврики и противолежащим побережьем земли меотов. В довершение сходства с Меотийским болотом блюдо было заполнено застывшим желе с узором в виде гребешков волн.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6