Костя, как бы нас ни ломало тут по весне, ни стучало бы по башке на любом углу нам, с какой бы силой – счастье есть: вот я позвоню, ты откроешь мне и напоишь лучшим своим улуном. Или текилой.
Я люблю тебя слушать, Костя, в тебе миры и галактики, ты глядишь молодым джедаем. Мы оба с тобой не знаем правил игры, но внимательно наблюдаем и выжидаем. Умеем чуть-чуть заступать за Матрицу, видеть со стороны, слышать то, чего не секут другие; одиноки, сами себе странны – но проницаем дальше четвертой стены и немножко рубим в драматургии.
Костя! Меня жестоко разобрало. Я прячусь от всех и думаю, что соврать им. Ты, пожалуйста, не устань пускать меня под крыло и давать тепло. Как положено старшим братьям.

11 мая 2007 года.
@@@
Игорю
Из какого дерьма, мой друг, из какого сора.
У меня тут безденежье, грязь и менторы - табунами.
А у тебя золотые искры из-под курсора.
Вот и, пожалуй, разница между нами.
В этом городе все свои через две постели.
Никого невозможно слушать без пары рюмок -
Сводит скулы. Пока бокалы не опустели,
Уходи, чтоб не оказаться среди угрюмых
Привидений. Весной так хочется врать без пауз:
"Выйдешь на Тверскую - свернешь к Монмартру".
Каждый раз, когда я тут просыпаюсь,
Я пою себе "I Will Survive" как мантру.
Мне, конечно, пора пахать на попсовых нивах, -
Я подъебка небес, а вовсе не делегат их -
Перелагая классику для ленивых,
Перевирая истину для богатых, -
Буду крутая: в прищуре неохотца,
В голосе металлическая прохладца.
Из какой безнадеги, милый мой, это шьется -
Лучше даже и не вдаваться.

14 мая 2007 года.
@@@
- Выйди в скайп, пожалуйста, и камеру включи. Мужик должен быть в доме.
***
Хватаю кота и приношу его в комнату, где убирается мама.
- Ма, смотри, я нашла крысу-мутанта. Это они от грязи, наверное, заводятся. И сырости.
Мама глядит скорбно.
- Сразу по двое?..
14/05/07
@@@
Результаты спонтанного шоппинга неутешительны: я самка Гулливера, в этом городе живут любезные, гостеприимные лилипуты, которых удобно сгребать в охапку сразу штук по пять и обниматься, и сажать на колени, и кормить с рук - но когда я прошу для себя одежды, а тем более обуви, они округляют глаза, мотают испуганными головенками и виновато пожимают плечами.
И тогда я иду в раздел "for men".
Чтобы слыть красивой девочкой в этом городе, нужна дьявольская прорва денег и сил - при весьма неясных целях: красивой девочкой, чтобы что? Ну я, хорошо, перед выходом из дома буду краситься по тридцать минут, а не по две; я не буду носить удобные мужские ботинки, мужские рубашки, мужские кольца и солдатские ремни, а начну - не без содрогания - бюстгальтеры, каблуки и платья; на каблуках меня ходить учили профессионально, но если они выше семи сантиметров, то я зашкаливаю за метр девяносто, и этим зрелищем, знаете, можно сильно напугать неподготовленных.
И главное, это ведь ничего не изменит. Будет более броско, менее удобно, придется думать о таких диких для меня вещах, как стрелки на чулках, например, или отколовшийся с уголка лак на большом пальце, или шпилька, застрявшая в покрытии эскалатора - и? и?.. Аня Поппель, например, живет с девочкой, которая воспитана красавицей: она делает маски несколько раз в неделю, перед выходом на улицу тщательно выглаживает все свои воробьиные тряпочки с вырезами и кружевами, имеет на полке три разных средства для укладки волос - ну, принципиально иной биологический вид, не знаю, специальная, оранжерейная разновидность девочек - она холодеет, когда видит нас, выходящих из дома в растянутых толстовках и кедах, "как же вы так пойдете, там же будут мальчики" - но и она ведь нет, ничуть не счастливее нас, ни на йоту.
Плюс ко всему, у меня жесточайшая идиосинкразия на любые стразы, камешки, блестящие надписи: меня это всегда такой дешевизной обдает и пошлостью, что хочется сразу убежать и спрятаться. Девочки же, они совсем не этим должны быть прекрасны, не тем, что можно разглядеть при жестком мини, не черной стрелкой на верхнем веке до виска - а, я не знаю, смехом своим, гримасками, формой ладони, умением влет отбивать шутки, уютом, привычкой качать ногой в задумчивости, когда садятся на барный стул - ну, такими какими-то штуками, не очевидными сразу. Не срабатывающими в лоб и наповал.
Я устроена мужик-мужиком, в Арбат-Престиже мне делается дурно через сорок секунд, в бельевых магазинах - отчетливо не по себе, для кого все эти баснословные прозрачные веревочки за три тыщи рублей, Господи, я ношу себе черные шорты или трусы с печальными верблюдами и горя не знаю; единственное исключение - это, пожалуй, The Body Shop, там моя чудесная Маша, она всегда мне радуется как своей, посвящает во все новинки, заворачивает и надписывает пробники, взахлеб рассказывает про то, от чего сама приходит в восторг - я бы жила там, правда, среди этих банок с запахами и фотографий каких-нибудь черных женщин в платках и бусах, которые добывают для Бади Шопа драгоценное масло марулы в своей Намибии - и по этому поводу счастливо скалятся в объектив.
Я обошла четыре торговых комплекса - и купила себе новые терминаторские очки взамен прежних, и зеленую майку-алкоголичку, и объемную тушь. Надо уметь довольствоваться малым. Особенно если так много тебя самого.
19/05/07
@@@
Разве я враг тебе, чтоб молчать со мной, как динамик в пустом аэропорту. Целовать на прощанье так, что упрямый привкус свинца во рту. Под рубашкой деревенеть рукой, за которую я берусь, где-то у плеча. Смотреть мне в глаза, как в дыру от пули, отверстие для ключа.
Мой свет, с каких пор у тебя повадочки палача.
Полоса отчуждения ширится, как гангрена, и лижет ступни, остерегись. В каждом баре, где мы – орет через час сирена и пол похрустывает от гильз. Что ни фраза, то пулеметным речитативом, и что ни пауза, то болото или овраг. Разве враг я тебе, чтобы мне в лицо, да слезоточивым. Я ведь тебе не враг.
Теми губами, что душат сейчас бессчетную сигарету, ты умел еще улыбаться и подпевать. Я же и так спустя полчаса уеду, а ты останешься мять запястья и допивать. Я же и так умею справляться с болью, хоть и приходится пореветь, к своему стыду. С кем ты воюешь, мальчик мой, не с собой ли.
Не с собой ли самим, ныряющим в пустоту.

21-22 мая 2007 года.
@@@
Было белье в гусятах и поросятах – стали футболки с надписью «Fuck it all». Непонятно, что с тобой делать, ребенок восьмидесятых. В голове у тебя металл, а во рту ментол. Всех и дел, что выпить по грамотной маргарите, и под утро прийти домой и упасть без сил. И когда орут – ну какого черта, вы говорите – вот не дрогнув – «Никто рожать меня не просил».
А вот ты – фасуешь и пробиваешь слова на вынос; насыпаешь в пакет бесплатных своих неправд. И не то что не возвращаешь кредитов Богу – уходишь в минус. Наживаешь себе чудовищный овердрафт. Ты сама себе черный юмор – еще смешон, но уже позорен; все еще улыбаются, но брезгливо смыкают рты; ты все ждешь, что тебя отожмут из черных блестящих зерен. Вынут из черной, душной твоей руды. И тогда все поймут; тогда прекратятся муки; и тогда наконец-то будет совсем пора. И ты сядешь клепать все тех же – слона из мухи, много шума из всхлипа, кашу из топора.
А пока все хвалят тебя, и хлопают по плечу, и суют арахис в левую руку, в правую – ром со льдом. И ты слышишь тост за себя и думаешь – Крошка Цахес. Я измученный Крошка Цахес размером с дом.
Слышишь все, как сквозь долгий обморок, кому, спячку; какая-то кривь и кось, дурнота и гнусь. Шепчешь: пару таких недель, и я точно спячу. Еще пару недель – и я, наконец, свихнусь.
Кризис времени; кризис места; болезни роста. Сладко песенка пелась, пока за горлышко не взяла.
Из двух зол мне всегда достается просто
Абсолютная, окончательная зола.
***
В какой-то момент душа становится просто горечью в подъязычье, там, в междуречье, в секундной паузе между строф. И глаза у нее все раненые, все птичьи, не человечьи, она едет вниз по воде, как венки и свечи, и оттуда ни маяков уже, ни костров.
Долго ходит кругами, раны свои врачует, по городам кочует, мычит да ног под собой не чует.
Пьет и дичает, грустной башкой качает, да все по тебе скучает, в тебе, родимом, себя не чает.
Истаивает до ветошки, до тряпицы, до ноющей в горле спицы, а потом вдруг так устает от тебя, тупицы, что летит туда, где другие птицы, и садится – ее покачивает вода.
Ты бежишь за ней по болотам топким, холмам высоким, по крапиве, по дикой мяте да по осоке – только гладь в маслянистом, лунном, янтарном соке.
А души у тебя и не было никогда.

21 июня 2007 года.
@@@
Мое сердце тоже – горит, как во тьме лучина.
Любознательно и наивно, как у овцы.
Не то чтоб меня снедала тоска-кручина,
Но, вероятно, тоже небеспричинно
Обо мне не плачут мои вдовцы.
Их всех, для которых я танцевала пташкой, -
Легко перечесть по пальцам одной руки;
Не то чтоб теперь я стала больной и тяжкой,
Скорее – обычной серой пятиэтажкой,
В которой живут усталые старики.
Объект; никакого сходства с Кароль Буке,
Летицией Кастой или одетой махой.
Ни радуги в волосах, ни серьги в пупке.
И если ты вдруг и впрямь соберешься нахуй, -
То мы там столкнемся в первом же кабаке.

24 июня 2007 года.
@@@
Где твое счастье,
что рисует себе в блокноте в порядке бреда?
Какого слушает Ллойда Уэббера,
Дэйва Мэтьюса,
Симпли Рэда?
Что говорит, распахнув телефонный слайдер,
о толстой тетке, разулыбавшейся за прилавком,
о дате вылета,
об отце?
Кто ему отвечает на том конце?
Чем запивает горчащий июньский вечер,
нефильтрованным темным,
виски с вишневым соком,
мохито, в котором толченый лед (обязательно чтоб шуршал как морская мокрая галька и чтоб, как она, сверкал)
Что за бармен ему ополаскивает бокал?
На каком языке он думает? Мучительнейший транслит?
Почему ты его не слышишь, на линии скрип и скрежет,
Почему даже он тебя уже здесь не держит,
А только злит?
Почему он не вызовет лифт к тебе на этаж,
не взъерошит ладонью челку
и не захочет остаться впредь?
Почему не откупит тебя у страха,
не внесет за тебя задаток?
Почему не спросит:
- Тебе всегда так
сильно
хочется
умереть?

28 июня 2007 года
@@@
Лето ползет июлем как дрожжевым
Тестом. Лицо черно, как дорожный битум.
Не столько щемящей горечи по убитым,
Сколько тоскливой ненависти к живым.
Славно живешь, покуда не пишешь книг.
Искорка божья в сердце водичкой плещет,
Солнышком блещет, кровью из носа хлещет,
Едет по шее, льется на воротник.
Маленький Мук, глаза у тебя – пейот.
Солнечный психоделик, слоист, игольчат.
Смотришь и знаешь – этот меня прикончит.
Этот меня, скорее всего, добьет.

1 июля 2007 года.
@@@
Меня любят толстые юноши около сорока,
У которых пуста постель и весьма тяжела рука,
Или бледные мальчики от тридцати пяти,
Заплутавшие, издержавшиеся в пути:
Бывшие жены глядят у них с безымянных,
На шеях у них висят.
Ну или вовсе смешные дядьки под пятьдесят.
Я люблю парня, которому двадцать, максимум двадцать три.
Наглеца у него снаружи и сладкая мгла внутри;
Он не успел огрести той женщины, что читалась бы по руке,
И никто не висит у него на шее,
ну кроме крестика на шнурке.
Этот крестик мне бьется в скулу, когда он сверху, и мелко крутится на лету.
Он смеется
и зажимает его во рту.

8 июля 2007 года.
@@@
На пляже "Ривьера" лежак стоит сорок гривен.
У солнышка взгляд спокоен и неотрывен,
Как у судмедэксперта или заезжего ревизора.
Девушки вдоль по берегу ходят топлесс,
Иногда прикрывая руками область,
Наиболее лакомую для взора.
Я лежу кверху брюхом, хриплая, как Тортила.
Девочки пляшут, бегают, брызгаются водою -
Я прикрываю айпод ладонью,
Чтоб его не закоротило.
Аквалангисты похожи на сгустки нефти - комбинезон-то
Черен; дядька сидит на пирсе с лицом индейского истукана.
Я тяну ледяной мохито прозрачной трубочкой из стакана
И щурюсь, чтобы мальчишки не застили горизонта.
Чайки летят почему-то клином и медленно растворяются в облаках.
Ночью мне снится, что ты идешь из воды на сушу
И выносишь мне мою рыбью душу,
Словно мертвую женщину, на руках.

10 июля 2007 года.
@@@
(одесские таксисты)
Сегодняший был за правым рулем, татуирован, в бандане, с бородкой, с тремя золотыми серьгами в ухе. По телефону:
- Мы на Магеллановы шли, завернули на Дрейка; я не знаю, зачем они за нами пошли. Мы шли на Монтевидео. Баллов семь-восемь было. Мы бушприт только потеряли, а они мачту там, паруса. С вертолетами искали, рыбаков подключили. Тела так и не нашли. Жена сейчас страховку получить не может, потому что он вроде как пропавший без вести - я не знаю этих тонкостей. Я тебя о чем хотел попросить - он мне оставил снаряжения, когда уходил, хотел вернуться потом, самолетом забрать, сказал, ему так удобней. Так килограммов семнадцать, может, двадцать. Я это все за один раз не запихну в самолет. Ты бы забрал у меня часть, хотя бы гидрокостюмы. Я бы мог это продать все и деньги ей переслать, но я даже заикаться боюсь об этом.
13/07/07
@@@
Довольствуйся малым, мой свет, учись ничего не ждать.
А то так и будешь годами ждать, словно Вечный Жид.
Радуйся мелочи, сразу станет чуть легче жить.
Сразу снидет на голову божия благодать.

16 июля 2007 года.
@@@
И тут он приваливается к оградке, грудь ходуном.
Ему кажется, что весь мир стоит кверху дном,
А он, растопырив руки, уперся в стенки.
Он небрит, свитерок надет задом наперед,
И уже ни одно бухло его не берет,
Хотя на коньяк он тратит большие деньги.
Он стоит, и вокруг него площадь крутится, как волчок.
В голове вертолетик, в кабиночке дурачок
Месит мозги огромными лопастями.
"Вот где, значит, Господь накрыл меня колпаком,
Где-то, кажется, я читал уже о таком".
И горячий ком встает между челюстями.
"Вот как, значит, оно, башка гудит как чугун.
Квартирный хозяин жлоб, а начальник лгун,
Хвалит, хвалит, а самого зажимает адски;
У меня есть кот, он болеет ушным клещом,
А еще я холост и некрещен.
Как-то все кончается по-дурацки.
Не поговорили с тех пор, отец на меня сердит.
А еще я выплачиваю кредит,
А еще племянник, теперь мне вровень".
И тут площадь, щелчком, вращаться перестает.
Дурачина глушит свой вертолет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21