— Тебе уже лучше? — заботливо спросил он. — Это вода из храмового источника. Говорят, что она целебная.
Конан резко выпрямился, с удовольствием отмечая отсутствие боли, и с отвращением стряхнул с себя зеленую кашу.
— А это что за дрянь?
— Ага, значит с тобой все в порядке… — На всякий случай поэт отодвинулся в сторону. — Если ты в состоянии идти, то вот тебе ключ.
Идем и запрем подземелье Тахамтура.
Поэт перебросил варвару длинный кремневый стержень со следами грубых ударов камня.
— Откуда ты его взял? — удивился Конан.
— А ты на Гива погляди.
Киммериец повиновался. От громадного тела чудовища осталась лишь зловонная жижа — солнце уничтожило порождение мрака.
— Я всю лужу перепахал. Только это вот и
нашел, — рассказывал поэт.
— Ладно. — Конан легко поднялся на ноги, будто и не было поединка с пауком. — Идем. Чем скорее мы покончим с этим делом, тем скорее окажемся за праздничным столом.
— Впервые за все это время, ты говоришь разумные вещи. Но как ты его разделал! Словно родился мясником…
Они молча шли по улицам мертвого города. И не потому что им не о чем было поговорить, как раз наоборот, неугомонного Бахмана так и распирало почесать языком, но это заповедное место накладывало на них свой могильный отпечаток. От ветхих городских руин веяло тягостным духом бренности и томительного тысячелетнего одиночества. Ощущение того, что вот сейчас они соприкоснутся с легендой и сами станут частью ее, невольно пугало обоих.
Хаджир жил своей жизнью, непонятной и непривычной для смертного существа. То вдруг трава зашелестит, ветер закружит пожухлой листвой, то песок осыплется со стены, будто сорвавшись под чьей-то ногой, — жуткие звуки умершего города…
Огромный портал прохода в подземелье они увидели сразу. Один он и уцелел от царского дворца, в бурном потоке времени. Тяжеловесная каменная дверь была распахнута настежь, и вход зиял чернеющей пустотой, соединяя мир света с преисподней. Широкие мраморные ступени круто сбегали вниз и терялись где-то в непроницаемой тьме.
— Что здесь раньше было? — спросил киммериец поэта, с опаской заглядывая в колодец.
— Не знаю, — шепотом ответил тот, — может узилище, а может, склеп. В других местах чудовища ведь не заводятся.
— Я хочу спуститься и посмотреть, — неожиданно заявил киммериец.
Его сжигал огонь любопытства и ненависть ко всем чудовищам мира.
«Если я смог справиться с Гивом, то почему бы не помериться силой с самим Тахамтуром?»— подумал он и эта мысль укрепила его решимость.
Поэт одарил варвара таким взглядом, что Конан невольно проверил, на месте ли у него голова.
— Ты что, и правда возомнил себя Сиявашем? — спросил Бахман.
— Нет, но Гива я все-таки победил.
— Гив — жалкий клоп в сравнении с Тахамтуром! — взорвался поэт и тут же в ужасе закрыл рот рукой. — Если хочешь идти — пожалуйста. Только ключ мне оставь.
— Ключ будет со мной… для надежности. — На этот раз Конан даже не улыбнулся. — Жди меня здесь.
Из рваных от ожогов пол своего одеяния он соорудил подобие факела и, махнув рукой на протесты поэта, уверенно шагнул в темноту. Но уже через несколько ступеней мрак вокруг него сгустился настолько, что даже залитый солнечным светом портал за спиной показался лишь бледным пятном. Конан остановился в замешательстве. Факел освещал пространство вокруг не больше чем на пару шагов, будто скапливающаяся здесь веками темнота слизывала языки пламени.
Варвар сбросил наваждение и упрямо пошел вперед, опускаясь все ниже и ниже. Спуск казался бесконечным.
Внутри его кто-то отчаянно протестовал против этой безумной затеи, но Конан боролся с собой за каждый шаг. Крупные капли пота заливали его лицо, слипшиеся волосы лезли в глаза, но он не останавливался, пока не достиг подножия лестницы.
Что-то хрустнуло под ногой, и, чтобы рассмотреть, что это было, ему пришлось опустить факел к самой земле. В крохотном пятачке света открылся пол, залитый кровью, в которой плавали и скалили зубы человеческие черепа, уставившиеся на варвара пустыми глазницами.
«Кром! — ужаснулся киммериец. — Но ведь я стою на чем-то твердом!»
Он потянулся рукой и… на ладони его заискрилось несколько небольших рубинов. Пока Конан, не веривший в чудеса, приходил в себя, что-то вздохнуло в глубинах земли, и все подземелье содрогнулось.
Факел мигнул и погас, хотя не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка.
И тут мрак будто ожил вокруг киммерийца, потянувшись к нему холодными скользкими щупальцами. Что-то шевельнулось у него под ногами.
Но не это заставило его попятиться — из глубин подземелья, а может, из самой бездны на него надвигалось нечто безжалостное и неуязвимое. Он не видел, не слышал его, но всем существом своим чувствовал, как оно стремительно приближается, сковывая ужасом руки и ноги. И Конан не стал дожидаться прихода Тахамтура, чтобы испытать на себе силу гнева подземного божества.
Он развернулся и бросился бежать вверх по лестнице. Конан бежал, не оглядываясь, падал, царапая в кровь руки, вставал и снова бежал, зная, что стоит ему оглянуться и… Ужас подземелья гнался за ним по пятам, приближаясь с каждым мгновением. Что-то хватало его из темноты, цеплялось за одежду, ледяным дыханием прикасалось к лицу и рукам.
Земля уже стонала у него под ногами, когда впереди забрезжил спасительный свет. Титаническим усилием он преодолел последние ступени и вырвался из паутины мрака, чуть не сбив с ног полуживого Бахмана.
Не давая себе передышки, Конан бросился к каменной створке и приналег на дверь плечом. Мышцы вздулись буграми, но ему едва ли удалось бы стронуть с места дверь, не приди ему на помощь поэт. Вдвоем они заперли вход, и Конан достал из-за пояса кремневый стержень. Ключ, точно живой, выпрыгнул у него из рук и скользнул в неприметное отверстие на поверхности камня. Раздался грохот, будто свод подземелья рухнул, и в тот же миг дверь содрогнулась, отшвырнув Конан и поэта на несколько шагов. Удар повторился, но камень выдержал. И после этого настала тишина.
Долго Бахман и киммериец сидели на земле, прислонясь друг к другу спиной, и переводили дух, пока пережитый ими ужас не стал еще одной страницей прошлого. И первым на этот раз пришел в себя поэт.
— Ты видел его, Конан? — спросил он.
— Нет, — коротко ответил варвар.
— Боги не жалуют тех, кто дерзко бросает им вызов, — немного помолчав, сказал поэт.
— Ты был прав — я никакой не Сияваш.
— Пусть это останется нашей тайной. А теперь не пора ли нам возвращаться?
— Да, но у нас нет доказательств победы над Гивом… — Конан рассматривал на раскрытой ладони сверкающие гранями рубины, которые так и не выпусти из рук во время бегства.
— Какие еще нужны доказательства, кроме того, что мы вернемся отсюда живыми, — устало откликнулся поэт. — Идем, мне уже не терпится припасть губами к чаше славы.
Вскоре уставшие от неизвестности и долгого ожидания селяне с радостными криками и счастливыми слезами встречали двух героев. Три дня вся долина праздновала великую победу над ужасным Гивом и чествовала своих избавителей.
Но как только раны Конана зажили, простившись со всеми, они покинули долину, к нескрываемому неудовольствию поэта.
Еще через несколько дней Бахман привел киммерийца к истокам Ильбарса. Пришло время прощаться и им. Бахман плавно соскользнул с крупа лошади; теперь он весь путь занимал это место, если позволяла дорога. Конан тоже соскочил с седла и подошел к жмурящемуся от яркого солнца поэту.
— Может, все-таки поедешь со мной в Туран? Попытаешь счастья на городских площадях, где твой талант наверняка оценят, — предложил ему варвар.
— Спасибо, но это предложение не по мне, — с благодарностью извинился поэт. — По трем причинам. Во-первых, став героем, я и здесь могу жить припеваючи; во-вторых, в городах публика искушенная и вряд ли меня там заметят…
— Ну, а в-третьих? — не выдержал киммериец.
— Видишь ли, Конан, с тех пор, как я имел несчастье встретить тебя, я пережил столько ужасов и кошмаров, что мне их хватит с лихвой на всю жизнь. Боги слепили тебя из неприятностей, такая жизнь не для меня.
— Ладно, — добродушно улыбнулся варвар. — Вот, возьми это на память обо мне и наших злоключениях в горах
Он вынул из пояса несколько кроваво-красных камушков и, выбрав один из них, протянул поэту.
Глаза бродяги алчно заблестели, и он дрожащими руками принял рубин в свои ладони.
— Откуда у тебя такое сокровище?!
— Неважно… Что ты теперь намерен делать? — отмахнулся от вопроса варвар.
— Не знаю. Может, начну новую жизнь.
— Ладно… Прощай, Бахман, и пусть не забывают тебя боги! — Киммериец повернулся и направился к лошади.
— Постой, Конан! — слезливым голосом окликнул его поэт. — Позволь мне обнять тебя на прощание.
Они обнялись, и растроганный певец расплакался на груди киммерийца, к великому неудовольствию варвара.
— Мне пора, — сказал Конан и, не касаясь стремени, оказался в седле. — Может, еще и встретимся когда-нибудь.
— О, Небо, не дай тому случиться…
Конан подхлестнул своего жеребца и не расслышал прощальных слов поэта.
Лишь много дней спустя киммериец достиг обитаемых мест и остановился на ночлег в таверне на окраине Хоарезма.
…А когда пришло время платить за постой, никто не мог понять, почему так ругается и веселится огромный северный варвар, в десятый раз перетряхивая свой пустой пояс.
OCR: Cepiyc
WWW.CIMMERIA.RU

1 2 3 4 5 6 7