Платону приписывают и эпиграмму, предсказывающую вечную жизнь его комедиям.
Храма искали Хариты себе, нерушимого вечно;
Эту обитель в душе Аристофана нашли.
Возродился к нему интерес благодаря пытливости ученых александрийцев. Сатирическое направление Аристофана продолжил во II веке нашей эры древнегреческий писатель Лукиан, а византийская эпоха за Аристофаном признала первенство в жанре комедии.
Новая волна интереса к Аристофану поднялась в XVII веке и докатилась до следующих. Его имя стало нарицательным для определения социального сатирика. Французский драматург Жан Расин под влиянием его «Ос», где высмеивалось пристрастие афинян к судебным процессам, написал комедию «Сутяги». Творчество Аристофана вдохновляло английских писателей Джонатана Свифта и Генри Филдинга, в Германии Гёте перерабатывал его «Птиц».
В России произведения «отца комедии» переводились много раз. Гоголь называл Аристофана образцом поэта-сатирика. Да и сегодня, когда театр соперничает с кинематографом по части ужасов и скабрезных картин, аристофановы «Лягушки» снова просятся на сцену.
Любовь Калюжная

Гай Валерий Катулл Веронский
(ок. 87 — ок. 54 до н. э.)
Когда речь заходит о Катулле, то чаще всего вспоминают две знаменитые его строки:
Ненавижу — люблю
Да! Ненавижу и все же люблю. Как возможно, ты спросишь?
Не объясню я. Но так чувствую, смертно томясь.
(Перевод А. И. Пиотровского)
Катулл жил в I веке до н. э. Рим всего сто лет как стал великой державой. Все честолюбивые люди с окраин империи стремились в Рим. Катулл приехал в столицу из Вероны, жители которой еще не обладали правами римского гражданства. Отец Катулла был знатным и богатым и хотел, чтобы сын получил хорошее образование и присмотрел в Риме жену — тогда дети бы их были уже римскими гражданами и имели бы доступ к политической карьере, о чем тогда мечтали во всех знатных домах.
В Риме Катулл вел привольную жизнь, благо отец снабдил сына и деньгами, и связями, он был знаком со многими знатными людьми Рима, в том числе и с Цезарем.
Катулл сразу стал посетителем дома наместника Галлии — Метелла и даже стал любовником его жены Клодии, которую в стихах стал называть Лесбией.
Исследователи установили, что лучшие стихи о любви к Лесбии написаны Катуллом не в годы их отношений, а гораздо позже. На закате жизни Катулл как бы вспыхнул, вспомнив дни горячей любви — и переплавил этой вспышкой воспоминание в прекрасные стихи.
(5)
Будем, Лесбия, жить, пока живы,
И любить, пока любит душа;
Старых сплетников ропот брюзгливый
Пусть не стоит для нас ни гроша.
Солнце сядет чредой неизменной
И вернется, как было, точь-в-точь;
Нас, лишь свет наш померкнет мгновенный,
Ждет одна непробудная ночь.
Дай лобзаний мне тысячу сразу
И к ним сотню и тысячу вновь,
Сто еще, и к другому заказу
Вновь настолько же губки готовь.
И как тысяч накопится много,
Счет собьем, чтоб забыть нам итог,
Чтоб завистник не вычислил строго
Всех лобзаний и сглазить не смог.
(Перевод Ф. Е. Корша)
Самый крупный исследователь творчества Катулла у нас в стране академик М. Л. Гаспаров пишет: «Значение Катулла в римской поэзии в том, что он страстно любил свою Лесбию и с непосредственной искренностью изливал свой пыл в стихах. Оно в том, что Катулл первый задумался о своей любви и стал искать для ее выражения новых точных слов: стал писать не о женщине, которую он любит, а о любви как таковой. Поиск точных слов давался трудно. Нынешний поэт с легкостью бы написал „я тебя по-прежнему желаю, но уже не по-прежнему люблю“, и это было бы понятно. Но в латинском языке слово „любить“ означало именно „желать“, и для понятия „любить“ в нынешнем смысле слова нужно было искать других выражений… Это был тяжелый душевный труд, но результатом его было создание новой (для мужской поэзии) любви: не потребительской, а деятельной, не любви-болезни и любви-развлечения, а любви-внимания и любви-служения. Катулл начал, элегики завершили, а этот культ любви-служения перешел от римской „столичности“ к „вежеству“ средневековья, „светскости“ нового времени и „культурности“ наших дней. Он вошел в плоть и кровь европейской цивилизации».
Сведений о жизни Катулла осталось очень мало. Их больше выискивают в самих стихах. Некоторые исследователи считают, что роман с Лесбией-Клодией был вообще короткой интрижкой, а потом поэт уже довоображал сюжет. Возможно, такой псевдоним поэт дал возлюбленной в честь Сапфо.
Своим вдохновением прикоснулся к стихам Катулла и наш гений Александр Сергеевич Пушкин.
Мальчику
Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик:
Так Постумия велела,
Председательница оргий.
Ты же прочь, речная влага,
И струей, вину враждебной,
Строгих постников довольствуй:
Чистый нам любезен Бахус.
В основном Катулл пишет стихи любимым своим размером — одиннадцатисложником. В его стихах соседствуют архаизмы и словечки из модного разговорного языка, галльские провинциализмы и обороты, скопированные с греческого, тяжелая проза и новые слова, сочиненные самим Катуллом. Он стремится к изяществу, легкости и соразмерности.
К сожалению, Катулла издают редко, поэтому приведем еще несколько стихотворений поэта, чтобы читатели почувствовали поэтическую прелесть и неповторимость его лирики, даже в переводах.
(83)
При муже Лесбия честит меня и кроет.
Болвану — в радость. Невдомек тебе, осел:
Когда б забыла и оставила в покое
Мое бы имя — исцелилась бы от зол.
Она ж пока меня ругает, оскорбляет,
Не только вспоминает обо мне —
Нет, много хуже: речью ярость распаляя,
Она еще горит в моем огне.

(92)
Лесбия вечно ругает меня, не смолчит никогда,
Но умереть мне на месте, коль скоро не любит, мой друг.
Как докажу? На примере своем: я кляну ее, да,
Но, коли я не люблю ее, пусть я на месте умру!

(107)
Когда нечаянно исполнится желанье,
Особо радостно бывает на душе.
Так счастлив, Лесбия, и я: ко мне нежданно
Ты возвращаешься, бесценная. Уже
Ты возвращаешься сама, со мной ты снова.
О день благословенный! Кто дерзнет
Сказать, что он меня счастливей, право слово?!
Кто жизнь мою мечтой не назовет?!
(Переводы М. Сазонова)
(70)
Милая мне говорит: лишь твоею хочу быть женою,
Даже Юпитер желать стал бы напрасно меня.
Так говорит. Но что женщина в страсти любовнику шепчет,
В воздухе и на воде быстротекущей пиши!

(58)
Если желаешь ты глаз моих свет подарить мне, мой Квинтий,
Иль даже то, что милей света чудесного глаз,
Не отнимай же того у меня, что намного дороже
Глаз и всего, что милей света чудесного глаз!

(104)
Как, неужели ты веришь, чтоб мог я позорящим словом
Ту оскорбить, что милей жизни и глаз для меня?
Нет, не могу! Если б мог, не любил так проклято и страшно.
Нам же с Тапцоном во всем чудится бог знает что!
(Переводы А. И. Пиотровского)

Геннадий Иванов

Вергилий
(70–19 до н. э.)
«Бойтесь данайцев, дары приносящих» — эта фраза, ставшая крылатой во всех языках мира, принадлежит великому римскому поэту Вергилию.
Бывает, что от поэта в веках остается одна строка или одно стихотворение, но такие, что делают его имя бессмертным, а от Вергилия остались три его больших главных сочинения: «Буколики», «Георгики», «Энеида».
В лирических «Буколиках» Вергилий воспевает пастушескую жизнь, пейзажи. «Георгики» — поэтические наставления земледельцу. «Энеида» — эпическое повествование о похождениях троянца Энея. Вергилий как бы следует по стопам великих греков. «Буколики» имеют прообразом идиллии Феокрита, «Георгики» — поэму Гесиода «Труды и дни», а «Энеида» — поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея»
Светоний так описывал Вергилия: «Большого роста, крупного телосложения, лицом смуглый, походил на крестьянина… когда он приезжал изредка в Рим, показывался там на улице, и люди начинали ходить за ним по пятам и показывать на него, он укрывался от них в ближайшем доме».
Вергилий жил в окрестностях Неаполя, иногда наведывался в Рим, слыл человеком широкообразованным. Римляне почитали его как великого поэта, мастера слова. Правитель Октавиан Август считал его лучшим пропагандистом государственной политики. И сам Вергилий понимал свое творчество как общественное служение, очень ответственно к этому относился, был большим тружеником, славы не искал, жил затворником. Но его заметили. Меценат и Октавиан Август ввели его в круг государственных мужей, помогали взрасти славе поэта.
Вергилий не любил путешествия — один раз в жизни он отправился в Грецию, но морская качка и жара подорвали его здоровье. Вергилий вынужден был вернуться — он заболел, не доехав до дома, и скончался в Калабрии. Похоронили его в Партенопее.
Говорят, умирая, он оставил два распоряжения — сжечь «Энеиду» и на его могильной плите выбить эпитафию:
Мантуей был я рожден, Калабрией отнят. Покоюсь
В Партенопее. Воспел пастбища, села, вождей.
А «Энеиду» он завещал сжечь потому, что не успел ее закончить, боялся, что незаконченное произведение может получить ложное толкование.
Конечно, читать сегодня Вергилия непросто, его поэзия учена и философична, но, главное, полна намеков на конкретных людей. Многие и многие строфы ученые продолжают изучать и заново комментировать до сих пор.
Особое внимание во все века привлекала четвертая эклога «Буколиков». Она считается пророческой. В эклоге упоминается дева и новорожденный от нее, который принесет с собой золотой век. Христианские исследователи творчества Вергилия увидели в этом пророчество языческого поэта о Христе — эти стихи он написал за 40 лет до Рождества Христова.
Само по себе слово «буколики» обозначает «пастушеские стихи». Это то, что потом в европейской поэзии назовут «пастораль».
К буколическому жанру Вергилий обратился потому, что он позволял ему говорить сразу как бы и от себя и от некоего пастуха, и таким образом выразить самые сокровенные свои мысли. Тем более что в центре буколического мира всегда пребывает любовь.
Все покоряет Любовь, и мы покоримся Любови!
Приведем небольшой отрывок из «Буколик»:
Маленькой в нашем саду тебя я впервые увидел,
С матушкой рвать ты зашла росистые яблоки, — я же
Вас провожал, мне двенадцатый год пошел в это лето,
И уж до ломких ветвей я мог с земли дотянуться.
Лишь увидал — и погиб! Каким был охвачен безумьем!
Ряд меналийских стихов начинай, моя флейта, со мною!
Знаю теперь, что такое Амур. На суровых утесах,
Верно Родопа, иль Тмар, или край гарамантов далекий
Мальчика произвели не нашего рода и крови.
Ряд меналийских стихов начинай, моя флейта, со мною!
Мать научил свирепый Амур детей своих кровью
Руки себе запятнать! И ты не добрее Амура.
Мать, жестокая мать, — или матери мальчик жесточе?
Ряд меналийских стихов начинай, моя флейта, со мною!
Ныне пусть волк бежит от овцы, золотые приносит
Яблоки кряжистый дуб и ольха расцветает нарциссом!
Пусть тамарисков кора источает янтарные смолы,
С лебедем спорит сова, — и Титир да станет Орфеем,
Титир — Орфеем в лесах, меж дельфинов — самим Арионом!
Ряд меналийских стихов начинай, моя флейта, со мною!
(Перевод С. Шервинского)
Слово «Георгики» обозначает «земледельческие стихи». Это дидактическая поэма, без сюжета, из одних описаний и наставлений. Одна из причин написания этой поэмы — политическая. Вопрос о развитии земледелия в Италии был тогда самой важной государственной проблемой. Прочность власти Октавиана зависела от того, приживутся ли отвыкшие от земли солдаты — до этого шла гражданская война — на новых наделах. Надо было через подъем земледелия поднять павшую тогда нравственность и возродить гражданскую доблесть древних пахарей и воинов, живших плодами рук своих. Через это Октавиан решал многие государственные задачи. Вергилий стал верным проводником правительственных идей. Но он не был бы великим поэтом, если бы только это и отображал своим творчеством. Он решил соперничать в жанре дидактической поэмы с греческим поэтом Гесиодом. В этой поэме он выразил, хоть и пространно, свои пристрастия в философии, свои представления о смысле жизни, о счастье.
Надо сказать, каковы хлебопашцев суровых орудья,
Те, без которых нельзя ни засеять, ни вырастить жатву.
Первым делом — сошник могучего гнутого плуга,
С медленным ходом колес элевсинской богини телега,
И молотильный каток, волокуша и тяжкие грабли;
Не обойтись без простых плетеных изделий Келея
И деревянных решет, мистических веял Иакха, —
Предусмотрительно ты изготовишь все это задолго,
Если достойной ты ждешь от полей божественных славы,
Для рукояти в лесу присмотрев молодую вязину,
Изо всех сил ее гнут, кривизну придавая ей плуга.
В восемь от корня ступней протянув деревянное дышло,
Приспособляют хватки, а с тылу — рассоху с развилкой.
Валят и липу в лесу для ярма, и бук легковесный
Для рукояти берут, чтобы плуг поворачивать сзади.
Дерево над очагом подлежит испытанию дымом.
Поэма «Энеида» вызрела из мифа об Энее. В «Илиаде» говорилось, что Энею, сыну Афродиты и Анхиса, не суждено было пасть под Троей, а суждено — и ему, и роду его — править потомками троянцев. С возвышением Рима миф этот приобрел такой вид, будто Эней, покинув Трою, после долгих скитаний приплыл именно к латинянам и его потомки основали Рим.
Выбор сюжета оказался очень удачным. Сын Энея, Асканий, был отождествлен с Юлом, предком рода Юлиев: Юлий Цезарь гордился своим происхождением, и Август изображал на своих монетах Энея с Анхисом на плечах. Август считался потомком Юлиев, поэтому выбор главного героя поэмы стал иметь большое государственное значение.
В «Энеиде» двенадцать книг. Начинается она с седьмого года странствий Энея. На пути в Италию его корабль попадает в шторм и оказывается у берегов Карфагена. Эней рассказывает карфагенской царице Дидоне о падении Трои. Он и Дидона полюбили друг друга, но рок велит ему продолжать путь. Покинутая Дидона с горя убивает себя на костре…
Почти все эпизоды «Энеиды» сделаны по гомеровским образцам, но многое в контексте его поэмы выглядит по-другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14