Затем выхватил из чемодана тянжелый парабеллум, захлопнул обойму - и бегом, не дыша, ворвался обнратно в No 35-й.
Две половинки разбитой тарелки белели на ковре. Виноград рассынпался.
Керн увидел себя в зеркальной двери шкафа: прядь волос, спустивншуюся на бровь, крахмальный вырез в красных брызгах, продольный блеск на дуле пистолета.
- Его надо прикончить, - глухо воскликнул он и распахнул шкаф.
Только вихрь пахучего пуха. Бурые маслянистые хлопья заклубились по комнате. Шкаф был пуст. Внизу белела шляпная картонка, продавленнная.
Керн подошел к окну, выглянул. Мохнатые облачки наплывали на лунну и дышали вокруг нее тусклыми радугами. Он закрыл рамы, поставил на место стул, отшаркнул под кровать бурые хлопья пуха. Затем остонрожно вышел в коридор. Было по-прежнему тихо. Люди крепко спят в горных гостиницах.
А когда он вернулся к себе в номер, то увидел: Изабель, свесив бонсые ноги с постели, дрожит, зажав голову. Стало ему стыдно, как давеча, когда ангел смотрел на него своими зеленоватыми странными глазами.
- Скажите мне... где он? - быстро задышала Изабель. Керн, отвернувшись, подошел к письменному столу, сел, открыл бюнвар, ответил:
- Не знаю.
Изабель втянула на постель босые ноги.
- Можно остаться у вас... пока? Я так боюсь...
Керн молча кивнул. Сдерживая дрожь в руке, принялся писать. Изабель заговорила снова - трепетно и глухо, но почему-то Керну показанлось, что испуг ее - какой-то женский, житейский.
- Я встретила его вчера, когда в темноте летела на лыжах. Ночью он был у меня.
Керн, стараясь не слушать, писал размашистым почерком:
' "Мой милый друг. Вот мое последнее письмо. Я никогда не мог занбыть, как ты мне помог, когда на меня обрушилось несчастье. Он, веронятно, живет на вершине, где ловит горных орлов и питается их мясом..."
Спохватился, резко вычеркнул, взял другой лист. Изабель всхлипыванла, спрятав лицо в подушку.
- Как же мне быть теперь?.. Он станет мстить мне... О, Господи... "Мой милый друг, - быстро писал Керн, - она искала незабываемых прикосновений, и вот теперь у нее родится крылатый зверек..." А... Черт! Скомкал лист.
- Постарайтесь уснуть, - обратился он через плечо к Изабель. - А завтра уезжайте. В монастырь.
Плечи у нее часто ходили. Затем она утихла.
Керн писал. Перед ним улыбались глаза единственного человека на свете, с которым он мог свободно говорить и молчать. Он ему писал, что жизнь кончена, что он недавно стал чувствовать, как вместо будущего надвигается на него черная стена, - и что вот теперь случилось нечто такое, после чего человек не может и не должен жить. "Завтра в полндень я умру, - писал Керн, - завтра - потому что хочу умереть в полнной власти своих сил, при трезвом дневном свете. А сейчас я слишком потрясен".
Докончив, он присел в кресло у окна. Изабель спала, чуть слышно дыша. Тягучая усталость обхватила ему плечи. Сон спустился мягким туманом.
III
Он проснулся от стука в дверь. Морозная лазурь лилась в окно.
- Войдите, - сказал он, потянувшись.
Лакей беззвучно поставил поднос с чашкой чая на стол, поклонился и вышел.
Керн про себя рассмеялся: "А я-то в помятом смокинге".
И мгновенно вспомнил, что было ночью. Вздрогнув, взглянул на понстель. Изабель не было. Верно, ушла под утро к себе. А теперь, конечно, уехала... Бурые, рыхлые крылья на миг померещились ему. Он быстро встал - открыл дверь в коридор.
- Послушайте, - крикнул он удалявшейся спине лакея, - возьмите письмо.
Подошел к столу, пошарил. Лакей ждал в дверях. Керн похлопал себя по всем карманам, посмотрел под кресло.
- Можете идти. Я потом передам швейцару.
Пробор наклонился, мягко прикрылась дверь.
Керну стало досадно, что письмо потеряно. Именно это письмо. В нем он выразил так хорошо, так плавно и просто все, что нужно было. А теперь слова он вспомнить не мог. Всплывали нелепые фразы. Нет, письнмо было чудесное.
Он принялся писать заново - и выходило холодно, витиевато. Запенчатал. Четко надписал адрес.
Ему стало странно легко на душе. В полдень он застрелится, а ведь человек, решившийся на самоубийство, - бог.
Сахарный снег сиял в окно. Его потянуло туда - в последний раз.
Тени инистых деревьев лежали на снегу, как синие перья. Где-то гуснто и сладко звенели бубенцы. Народу высыпало много: барышни в шернстяных шапочках, двигающиеся на лыжах пугливо и неловко, молодые люди, которые звучно перекликались, выдыхая облака хохота, и пожинлые люди, багровые от напряжения, - и какой-то сухой синеглазый станричок, волочивший за собою бархатные саночки. Керн мимолетно подунмал: не хватить ли старичка по лицу, наотмашь, так, просто... Теперь ведь все позволено... Рассмеялся... Давно он не чувствовал себя так хорошо.
Все тянулись к тому месту, где началось лыжное состязание. Это был высокий крутой скат, переходивший посередине в снеговую площадку, которая отчетливо обрывалась, образуя прямоугольный уступ. Лыжник, скользнув по крутизне, пролетел с уступа в лазурный воздух; летел, раснкинув руки, и, стоймя опустившись в продолжение ската, скользил дальнше. Швед только что побил свой же последний рекорд и далеко внизу, в вихре серебристой пыли круто завернул, выставив согнутую ногу.
Прокатили еще двое в черных свэтерах, прыгнули, упруго стукнули о снег.
- Сейчас пролетит Изабель, - сказал тихий голос у плеча Керна. Керн быстро подумал: "Неужели она еще здесь... Как она может"... - посмотрел на говорившего. Это был Монфиори. В котелке, надвинутом на оттопыренные уши, в черном пальтишке с полосками блеклого барханта на воротнике, он смешно отличался от шерстяной легкой толпы. "Не рассказать ли ему?" - подумал Керн.
С отвращением оттолкнул бурые пахучие крылья: "Не надо думать об этом".
Изабель поднялась на холм. Обернулась, говоря что-то спутнику свонему, весело, весело, как всегда. Жутко стало Керну от этой веселости. Показалось ему, что над снегами, над стеклянной гостиницей, над игруншечными людьми мелькнуло что-то - содрогание, отблеск...
- Как вы сегодня поживаете? - спросил Монфиори, потирая мертнвые свои ручки.
Одновременно кругом зазвенели голоса:
- Изабель! Летучая Изабель!
Керн вскинул голову. Она стремительно неслась по крутому скату. Мгновение - и он увидел: яркое лицо, блеск на ресницах. С легким свинстом она скользнула по трамплину, взлетела, повисла в воздухе - распянтая. А затем...
Никто, конечно, не мог ожидать этого. Изабель на полном лету судонрожно скорчилась и камнем упала, покатилась, колеся лыжами в снежнных всплесках.
Сразу скрыли ее из виду спины шарахнувшихся к ней людей. Керн, подняв плечи, медленно подошел. Ясно, как будто крупным почерком написанное, встало перед ним: месть, удар крыла.
Швед и длинный господин в роговых очках наклонялись над Изабель. Господин в очках профессиональными движениями ощупывал неподвижнное тело. Бормотал:
- Не понимаю... Грудная клетка проломана...
Приподнял ей голову. Мелькнуло мертвое, словно оголенное лицо.
Керн повернулся, хрустнув каблуком, и крепко зашагал по направленнию к гостинице. Рядом с ним семенил Монфиори, забегал вперед, занглядывал ему в глаза.
- Я сейчас иду к себе наверх, - сказал Керн, стараясь проглотить, сдержать рыдающий смех. - Наверх... Если вы хотите пойти со мной...
Смех подступил к горлу, заклокотал. Керн, как слепой, поднимался по лестнице. Монфиори поддерживал его робко и торопливо.
Берлин, май 1923

1 2 3