– Это был обычный переворот. Большевики были маргинальной партией, сборищем ублюдков и неудачников. Жиды, которые ненавидели православие и русский народ. Плебейский переворот я застала в Петербурге. Мой муж сражался в то время на фронте, а я ждала нашего второго ребенка…
Бородавочник планировал уделить сообщению о русской революции не более десяти минут – события многолетней давности были никому не интересны, но, когда Сандра начала пересказ того, что услышала от Елизаветы, он просто уселся на стул и, не прерывая ее, слушал весь урок.
– Великолепно, – нервно протирая очки, сказал он, – откуда вам известны такие детали? Ваша интерпретация событий сенсационна.
Сандра самодовольно улыбнулась. Еще бы, Елизавета и ее сестры были вхожи к русской императрице, ее тезке, и знали многое такое, чего не знал никто из историков.
Бородавочник поставил ей высший балл и попросил поделиться источниками информации.
Общаться с графиней оказалось не просто интересно, но и полезно. С каждым разом Сандра узнавала от нее все новые и новые подробности. Муж Елизаветы погиб на фронте. Когда она получила об этом известие, у нее случился выкидыш. Две недели она находилась между жизнью и смертью. Тем временем к власти пришли большевики, началась экспроприация материальных ценностей у буржуев.
– Голытьба и пьянь дорвалась до власти, – презрительно вещала Елизавета. – Крепкий и хозяйственный русский мужик всегда был предан царю, вере и отечеству. А эта мразь, которая ничего не умела и не хотела делать, желала в один момент из ничего стать всем. Единственный для этого путь – воровство, убийства и насилие. Чертовы коммунисты, прости меня грешницу, Иисусе, этим и занялись.
Январской ночью к Елизавете, которая жила вместе с матерью и сестрами, пришли комиссары. Семеро бородатых и пьяных солдат в шинелях, еврей в кругленьких очочках и кожанке и толстенная бабища в енотовой шубе, которую она наверняка отобрала у какой-нибудь купчихи.
– Первым делом они обыскали нас и заперли в чулане. Сами же, как гласила их бумажка с красной звездой, занялись изъятием ценностей на нужды диктатуры пролетариата. Грабили всю ночь. Они распотрошили шкафы, секретеры, изрезали обои в поисках бриллиантов, вспороли обшивку редкостных гарнитуров. У нас было чем поживиться. Когда нас выпустили, я увидела, что прекрасный дом, где я родилась, где появился на свет мой единственный сын, где бывал сам государь-император, превращен в свинарник. Хотя как я могу горевать о своем доме, когда они превратили в свинарник всю империю!
Затем комиссар, сверкая маслеными глазками, приказал бабище в енотовой шубе провести личный обыск буржуазии. Под этим подразумевалось, что от женщин требовалось снять все дорогое белье, отдать его бабище, а самим в замену получить вонючие и засаленные обноски. Елизавета не стерпела, и, когда тетка отвернулась, держа в руках кружевные панталоны, она изо всех сил ударила ее по голове тяжелым кованым подсвечником. Бабища, пискнув, как придавленная телегой крыса, кулем повалилась на паркетный пол. На Елизавету тут же накинулись, еврейчик надавал ей пощечин, грубые бородачи-солдаты скрутили ей руки. Сестер, бросившихся на подмогу, они просто избили.
– А затем нас всех изнасиловали, – произнесла Елизавета, и в ее словно высеченном из темного гранита лице не дрогнул ни единый мускул. – Теперь они имели право на все.
Елизавету представители новой власти забрали с собой, особняк экспроприировали, а бывших владельцев выселили в течение двадцати минут, не позволив взять практически ничего. Белосельскую-Белозерскую поместили в камеру. И забыли. Вместе с другими женщинами, среди которых были дворянки и простые крестьянские жены, она провела в грязной холодной камере два с половиной месяца. За это время не было ни единого допроса.
– Ты убила ее? – с ужасом и одновременно с восхищением спросила Сандра.
Старуха ответила:
– К сожалению, нет. Чтобы пробить ее черепную коробку, потребовался бы топор. Жаль, что его не оказалось под рукой. Очень надеюсь, что потом, во времена террора, ее расстреляли свои же.
Случилось невероятное – всех женщин выпустили. Елизавета, пришедшая ранней весной к своему бывшему особняку, увидела, что теперь там располагается советское учреждение по борьбе…
– По борьбе с беспризорностью! – прокричала старая графиня, оскорбленная до глубины души спустя шестьдесят с лишним лет. – Там собирали малолетних жуликов-беспризорников и выводили им вшей! В моем доме!
Она узнала, что ее родственники в спешке бежали. Никто не мог сказать точно, куда именно. У Елизаветы не было денег, прежние друзья, знакомые и дальние родственники или скрылись в неизвестном направлении, подхваченные ураганом нового порядка, или захлопывали перед ее носом дверь, когда она возникала у них на пороге.
– Чем я тогда питалась… – вспоминала старуха. – Впрочем, ваши продукты из огромных магазинов немногим лучше. Посмотри, такой я была в шестнадцатом году. – Она протянула Сандре овальный снимок. Грациозная, знающая себе цену молодая женщина с чуть раскосыми глазами и узким ртом смотрела на нее со снимка. – Пришлось работать прислугой у зажиточного купца. Как же я ненавидела его и особенно его вертлявую жену. Как я мечтала подсыпать им в чай мышьяку! Они специально хотели нанять в поломойки аристократку. Когда узнали о моем происхождении, предложили такие деньги, что я, наплевав на гордость, согласилась. Нужно же было что-то жрать!
К концу восемнадцатого года Советы взялись и за нуворишей. Купец с женой сгинули в одночасье, Елизавета снова оказалась на улице. Денег было мало, подступал голод, поэтому она, как и многие, решила бежать на юг. По слухам, белая армия успешно била пролетариев и планировала вскоре при поддержке союзников восстановить прежнюю жизнь.
– Пока я добралась до Крыма, пришлось многое пережить, – говорила старуха. – От моей изнеженности не осталось и следа. Кто бы узнал в худой, как жердь, крикливой бабе с растрепанными лохмами петербургскую Венеру, так меня называл Саша Блок. Ты знаешь, кто это?
В Крыму было сказочно, и, что важнее всего, там сохранился островок прежней жизни – сытой, неторопливой и праздной. Елизавета не задержалась там, столкнувшись с новыми порядками лицом к лицу, она поняла, что прежнего не вернешь. Исхитрившись попасть на один из последних теплоходов, отплывающих в Константинополь, она навсегда покинула Россию.
– Я искала свою семью, но в Турции их не было. Денег тоже не было, поэтому вместо того, чтобы уехать в Берлин или Париж, я задержалась у басурманов на три года.
Конец ее мучениям и нищенскому прозябанию среди разношерстной толпы турок и бывших соотечественников наступил, когда она повстречала пожилого немца.
– Он предложил мне выйти за него замуж. Раньше бы я презрительно отвергла его притязания, но сейчас выбирать не приходилось. У него было несколько мыловаренных фабрик и большой дом в Мюнхене. Так я стала фрау Элизабет Камплинг.
В этой роли она просуществовала около шести лет, пока ее почтенный супруг не скончался. Она стала состоятельной вдовой тридцати девяти лет от роду. Продала мыловарни и фермы, сдала особняк, выручила за это неплохие деньги и отправилась в Париж.
– О, это было великолепное время! Париж в середине двадцатых! Дали, Хемингуэй, Фицджеральд. А сколько знакомых по Петербургу лиц!
Она приобрела небольшое ателье по пошиву модных шляпок. В Париже нашлись ее сестры и сын. Мама умерла от тифа еще в России, где-то на полпути между Астраханью и Ростовом. Сестры работали консьержками, но для наводненного русской аристократией Парижа и это место считалось престижным.
– Моему сыну было почти пятнадцать, и он говорил по-французски лучше, чем по-русски. Я взяла сестер к себе, и за несколько лет наша шляпная мастерская превратилась в шикарный салон. Я продала и его, получив чрезвычайно приличную сумму. Наконец-то мы могли жить, как раньше. Но, конечно, все это был самообман.
Сын Елизаветы вырос, стал преуспевающим юристом. Тем временем на Европу надвигалась новая гроза – из руин восставала коричневая тень новой Римской империи, на этот раз во главе с фюрером.
– В тридцать девятом, за месяц до начала войны, я уехала по делам в Нью-Йорк. Я занималась издательским делом. Высокая литература не пользовалась большой популярностью, низкие вкусы публики требовали детективов и плаксивых сентиментальных романов. Однако именно благодаря этому в швейцарском банке у меня накопилось около трех миллионов долларов.
Первое сентября тридцать девятого пролегло водоразделом между прежней более или менее благополучной жизнью и неизвестностью. В Европе царили истерия и паника, все были загипнотизированы ошеломляюще быстрыми победами Гитлера. Елизавета и ее единственная оставшаяся в живых сестра бежали в Америку. Сын графини, считавший своей родиной Францию, остался.
– Он умер. Немцы с тевтонской педантичностью пытали его, а потом повесили. Он участвовал в Сопротивлении, но боши его поймали.
После смерти сына, а потом самоубийства сестры, узнавшей, что у нее рак, Елизавета осталась в полном одиночестве. Ей было тогда под шестьдесят и очень хотелось умереть.
– Я решила последовать примеру Анны, купила снотворное и назначила день собственной смерти. Потом, когда уже написала прощальное письмо и лежала в теплой ванне с бокалом шампанского, в котором были растворены таблетки, поняла, что умирать еще рано.
Более того, полтора года спустя Елизавета снова вышла замуж, на этот раз за конгрессмена-республиканца, которому для продолжения успешной политической карьеры была нужна деятельная и эффектная супруга.
– Джорджа я не любила, но он умел быть милым. Эйзенхауэр назначил его одним из своих советников, он бы пошел и выше, если бы не его любовь к деньгам.
Ее муж оказался коррупционером, не чуравшимся взяток за оказание протекции сомнительным компаниям и мафиозным личностям. В окружении президента, баллотировавшегося на второй срок, не хотели скандала, поэтому Джордж, отправившись поплавать на яхте, утонул. Шумиха улеглась, и Елизавета в третий раз оказалась одна.
– Теперь я была богата, думаю, гораздо богаче, чем в России, где у нас было два дома в Петербурге, один в Москве и усадьба под Орлом. Меня никто не трогал, обо мне все забыли. Я наслаждалась жизнью и была по-своему счастлива.
Судьба не дала графине возможности умереть в роскошном бостонском особняке или элитной вашингтонской клинике. Она, семидесятипятилетняя старуха, без оглядки доверяла финансовым консультантам. Однажды утром она узнала, что является банкротом, а все ее движимое и недвижимое имущество заложено или выставлено на аукцион.
– Они обокрали меня, как и сотни других клиентов. И вот в конце жизни я оказалась в трущобах.
Некоторое время Елизавета жила в домах престарелых и социальных приютах, но отовсюду ее рано или поздно вежливо выставляли.
– О чем я могла говорить с глупыми старыми курицами, которые с утра до вечера смотрели «мыльные оперы»? Они понятия не имели о Рахманинове или Шагале, а я была знакома и с тем, и с другим.
В итоге старая графиня оказалась в одном доме с Александрой, где снимала самую дешевую и маленькую квартиру.
– Мне нужно было вовремя умереть, – говорила она. – Я слишком многое пережила, и мне не хочется пережить еще что-нибудь.
Общение с графиней благотворно повлияло на Сандру. Старуха знала много и умела рассказывать. Не только Бородавочник, но и другие учителя, поставившие было крест на Александре Томински, с удивлением обнаружили, что девушка с каждым днем учится все лучше и лучше. Графиня Белосельская-Белозерская объясняла ей тысячи вещей, открывала новый мир искусства, литературы, театра и экономики. Сандре это нравилось, да и сама графиня, казалось, получала удовольствие от общения с юной ученицей.
– Никогда не доверяй финансовым экспертам, – наставляла ее Елизавета. – И как ты держишь вилку!
Сандра окончила школу в числе средних по успеваемости. Миссис Томински, которая не особо одобряла общение дочери с придурковатой собачницей, как она именовала графиню, не могла не признать, что Александра изменилась к лучшему под ее влиянием.
– На колледж денег у нас нет, – сразу сказал отец.
Он не знал о пятидесяти пяти тысячах и процентах по ним, которые все еще лежали в банке. Миссис Томински дипломатично заметила:
– Эрни, наша Мэгги сказала, что позаботится о сестре. Ее муж готов оплатить обучение Сандры.
– С чего этот стоматолог так расщедрился? – удивился мистер Томински. – Он ведь даже запрещает Мэгги лишний раз приезжать к нам, чтобы не тратить деньги.
В последнее время Сандра увлеклась живописью, к которой у нее обнаружилась склонность. Отец скептически относился к этому. Но когда миссис Томински убедила его в том, что дизайнеры зарабатывают больше, чем стоматологи, он не стал препятствовать занятиям дочери.
Александра поступила в колледж изучать дизайн. На учебу пошли деньги, выплаченные отцом Криса. Узнав о ее решении, старая графиня довольно покачала головой:
– Ты напоминаешь мне саму себя. Но я не хотела бы, чтобы ты повторила мою судьбу. Смотри!
Графиня отодвинула одну из икон с аскетичным ликом святого и достала из небольшой ниши деревянную шкатулку. Сандра раскрыла ее и едва сдержала возглас восхищения. Внутри были драгоценности – нити жемчуга, браслеты с рубинами, кольца с бриллиантами и изумрудами.
– Когда я умру, а ждать осталось не так долго, это станет твоим. Ты меня поняла?
– Но почему ты не продала их? Ты могла бы жить в нормальном доме, вести прежний образ жизни…
– Это память. Единственное, что у меня осталось. И мне девяносто два года. Зачем мне роскошь, хватит того, что есть. Я и так скоро встречусь с сыном, тремя своими мужьями и сестрами.
Учеба отнимала у Сандры много времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9