– Не знаю, – с невинным видом ответил я. – А ты?
– Тоже не знаю. Но мы оба очень скоро это будем знать.
16
To : crazedelaine@hotpr.com
From : mattb@c-tec.national.com
Subject : Дома
Привет, Элен!
Извини, что не сразу написал тебе. У меня все в порядке. Долетел нормально. Мама и папа много про тебя расспрашивали. Я сказал им, что мы расстались, и они были разочарованы, но перенесли это нормально. Насчет майки – все нормально. Я тоже должен тебе кое в чем признаться – я украл твои трусики. Они сейчас висят на батарее в моей комнате. (Шутка.) На самом деле я взял кассету, которую записал для тебя – ту, которую ты назвала «Музыка для неудачников, часть 2». Не знаю, зачем я ее взял. Наверное, чтобы осталось что-нибудь на память о нашей жизни.
Скоро напишу еще.
С любовью,
Мэтт.
P.S. Для невежд сообщаю, что следующие знаменитые люди родом из Бирмингема:
1. Джон Тэйлор из «Дюран-Дюран» (единственный из всей группы, кроме Саймона ле Бона, которого люди помнят).
2. Джоан Арматрэйдинг (певица и автор песен, в 1976 году у нее был хит «Любовь и страсть»).
3. Роберт Плант из «Лед Зеппелин» (вообще-то он из Стоубриджа, рядом с Бирмингемом, но это все равно, что из самого Бирмингема).
4. Кенни Бэйкер (парень, который играл роль R2D2 в «Звездных войнах»).
5. Оззи Осборн из «Блэк Сэбат».
6. Я должен был еще упомянуть рэгги-группу UB40, но лучше оставить этот местный позор при себе.
17
На следующий день после встречи с Гершвином у меня было плохое настроение, и я решил, чтобы как-то развеяться, немного обновить свой гардероб. Большую часть своих вещей я отправил багажом, и они должны были прийти не раньше, чем через несколько недель. Кроме того, одежда, которую я привез с собой, была грязной, потому что меня приводила в ужас одна мысль воспользоваться стиральными машинами в подвале дома, где мы с Элен жили в Нью-Йорке, и идея привезти кучу своего тряпья домой, чтобы мама его постирала, странным образом мне понравилась.
Рассматривая те немногие чистые шмотки, которые у меня оставались, я пришел к выводу, что мой гардероб нуждается в обновлении. На сегодня первая лига моих нарядов (в отличие от второй лиги – маек с надписью «Фрэнки говорит нет войне», джинсов, которые уже были мне тесны, и одежды, в которой можно было разве что делать ремонт) состояла из совершенно обычных рубашек, маек, брюк и свитеров, но общим для всех них был темно-синий или черный цвет. Это была часть проблемы, которую я пытался объяснить Гершвину, – моя абсолютная негибкость. Моя любовь к этим цветам началась лет десять назад, и это была искренняя привязанность к более темным цветам спектра, которая потом переросла в патологическую страсть, от которой я не мог избавиться. Перед самым Рождеством мы с Элен ходили по магазинам на верхнем Уэстсайде, и она пыталась убедить меня купить пару светло-серых брюк, которые она видела в «Банановой республике». Эти брюки вовсе не были ужасными. Не были они и слишком экстравагантными для меня. В них не было ничего плохого. Но я не смог себя заставить даже войти в магазин, не то что примерить их. И не стоит меня ругать за это: просто я так устроен.
Мне иногда кажется, что начиная лет с девятнадцати я отвечал на вопросы огромной анкеты о жизни, и годам к двадцати семи результаты были объявлены. Вдруг все стало на свои места, и жизнь больше не казалась сложной. Наконец-то я твердо знал, что я люблю и чего не люблю, и никуда от этого не отступал. Любимое блюдо индийской кухни: куриная тикка масала. Любимые телевизионные программы: новости, фантастика, комедии положений и повторные показы всего, что я смотрел в семидесятые и восьмидесятые. Любимая музыка: рок-певицы, музыка семидесятых и восьмидесятых и все, что я слушал, когда был студентом. В последние шесть лет я носил одну и ту же прическу – короткую стрижку, и у меня были три пары совершенно одинаковых джинсов, потому что я боялся, что в какой-то момент «Ливайс» может снять эту модель с производства. Я точно знал, что мне нужно от жизни, и был счастлив.
Все это не значит, что я не любил нового. Напротив. Но все новое, что я впускал в свою жизнь, было обычно лишь новой вариацией на тему чего-то, что уже было раньше, – вариацией на очень ограниченную тему, надо сказать. Элен считала, что в моей страсти к существующему порядку вещей было что-то ненормальное, но я объяснил ей, что смысл жизни в том, чтобы учиться на своих ошибках, а не стараться наделать новых. Так, после закончившегося катастрофой заигрывания с пастельными, бежевыми и желтыми цветами, я наконец решил, что темно-синий и черный будут моими цветами на всю жизнь. К тому же скоро я заметил, что на одежде этих цветов не заметны пятна и что я мог стирать практически всю свою одежду вместе, не боясь, что что-то полиняет.
Прогуливаясь по центру города в поисках новой одежды, которая могла бы прибавить мне уверенности в себе на этом ответственном этапе жизни, я с тревогой обратил внимание на то, сколько вокруг молодых привлекательных девушек, и пытался представить себя рядом с каждой из них. Вот мы идем по улице, взявшись за руки и весело смеясь, – она в легком воздушном платье, несмотря на холод, а я, как обычно, одет в черное и темно-синее. Затем в этом воображаемом сценарии я замечаю свое отражение в витрине, и все фазу рушится. И дело вовсе не в том, как я одет: это, скорее, взгляд на моем лице, словно говорящий: «А куда я вообще иду и кто эта девушка?» И причина здесь была бы та же самая, по которой я ношу одежду только черного и темно-синего цветов: в двадцать девять лет я точно знал, какая девушка мне нужна.
Я хотел, чтобы она была похожа на моих бывших девушек, но чтобы в ней не было тех черт, которые меня в них раздражали.
Я хотел девушку, которую хорошо бы знал, но которая знала бы меня не настолько хорошо, чтобы замечать все мои несовершенства.
Я хотел девушку, с которой мог бы оставаться собой. Но, подобно какому-то неуловимому предмету одежды, существующему лишь в воображении – подходящего цвета, оттенка и стиля, – девушки, которую я себе представлял, в природе не существовало, и поэтому мне хотелось навсегда отказаться от поисков.
Повинуясь довольно опасному импульсу – без сомнения, возникшему из-за надвигающегося приступа меланхолии, – я зашел в магазин одежды рядом с Нью-стрит, который снаружи казался достаточно стильным и крутым – если знающие люди все еще считают «стильность» и «крутизну» ценными качествами. «Может быть, я ошибаюсь, – говорил я себе. – Может быть, все новое не так уж ужасно». Из колонок доносился монотонный звук самой громкой песни, которую я когда-либо слышал – стоило еще чуть-чуть увеличить звук, и у меня лопнули бы перепонки. В дальнем углу магазина, возле задней двери, я увидел настоящего диджея со своей аппаратурой. Это и развеселило, и огорчило меня. Развеселило, потому что парень – немного за двадцать, с козлиной бородкой, в шерстяной шапке и спортивных штанах вроде тех, которые я носил на физкультуру в школе в одиннадцать лет, – без всякого сомнения, считал себя воплощением крутизны, хоть его основными слушателями здесь были те, кто выбирал себе штаны, рубашки и трусы. А огорчило потому, что всего несколько лет назад я и сам думал бы, что быть диждеем в магазине одежды – это круто.
Чтобы наказать себя за такие прошлые мысли, я отбросил всякую осторожность и всю свою черно-темно-синюю философию и схватил несколько бросившихся в глаза рубашек ярких цветов. Затем я подошел к одному из крутых-не-подходи продавцов, который стоял с кривой улыбкой на лице возле полок с одеждой. Ему было чуть больше двадцати, он был похож на червяка, и на нем была точно такая же рубашка, как та, которую я держал в руках. Так как страх перед продавцами стильных магазинов был для меня чем-то новым (правда, Элен говорила мне, что в магазинах женской одежды продавцы часто хамят), я расправил плечи, втянул живот и спросил у него, где примерочные. Он посмотрел на меня, и лицо его, казалось, вот-вот исказится в гримасе, но он лишь пожал плечами и указал мне, куда идти.
Я осторожно закрыл за собой занавеску, снял куртку и майку, натянул первую рубашку и в холодном свете трехуровневой лампы (положение один – дневной свет, положение два – искусственный свет, положение три – вспышки молнии), уставился на себя в зеркало, не веря своим глазам. Со дня моего знакомства с Элен она распространяла миф о том, что в магазинах одежды установлены особые зеркала, в которых покупатели выглядят толстыми, как мишки гамми. Она утверждала, что это – часть заговора тощих женщин, стремящихся захватить весь мир. Только сейчас, стоя в примерочной и боясь пошевелиться от страха, что из рубашки посыпятся пуговицы, как в фильме «Невероятный толстяк», я понял, что и тощие мужчины должно быть вынашивают планы мирового господства.
– Ну как? – спросил снаружи продавец.
Я открыл занавеску, чтобы он сам посмотрел. Теперь мы оба глядели в зеркало, не веря своим глазам.
– Кажется, она мне тесновата.
– Это такой покрой, – отрезал продавец.
Так как единственной адекватной реакцией на такой ответ было бы обматерить его и (или) дать в морду, я пробормотал «спасибо» и, собрав в кулак остатки своего достоинства, скрылся за занавеской, чтобы в одиночестве погоревать об ушедшей молодости.
18
To: crazedelaine@hotpr.com
From: mattb@c-tec.national.com
Subject : Разное
Элен!
Не забывай поливать цветы в ванной и помни, что просто облить их водой из душа раз в неделю – не считается. А также не забудь вовремя оплатить счет по своей кредитной карте, а то тебе придется выложить кучу денег за несвоевременную уплату (уже в который раз).
Мэтт ххх
To: crazedelaine@hotpr.com
From: mattb@c-tec.national.com
Subject : Не твой папа
Элен!
Не обращай внимания на мое прошлое письмо. Я что – твой папа? Можешь не поливать цветы. Можешь не оплачивать счета по кредитной карте. Делай как хочешь.
С любовью,
Мэтт.
To: mattb@c-tec.national.com
From: crazedelaine@hotpr.com
Subject: Папа!
Для твоей информации: я уже поливала цветы, но, должна признаться, забыла оплатить счет по «Визе». Меня это пугает, Мэтт. Мы расстались, и мне теперь не только приходится самой помнить, что надо вовремя оплачивать счет по «Визе», но я еще и скучаю по тебе. И думать не смей о том, чтобы перестать на меня наезжать.
С большой любовью,
Элен ххх
19
Всю первую неделю дома я прожил двойной жизнью. По вечерам встречался с Гершвином – иногда Зоя и Шарлотта тоже присутствовали, а днем проводил время с родителями, и это было довольно-таки странным занятием. Я не «тусовался» с родителями лет с пятнадцати, и в эту неделю совершенно четко понял, почему это было так. Они были так рады, что их первенец приехал домой, и так хотели отвлечь меня от моих проблем, что считали своим долгом развлекать меня. Чаще всего это означало, что мы на целый день ехали куда-то, где они уже были сто раз, и им это так понравилось, что они не видели причин не съездить туда еще.
Наша первая такая поездка была в Стэнфорд-на-Эвоне, и все получилось довольно неплохо. Мы побывали в доме Энн Хэтуэй, который мама нашла «довольно убогим», и потом несколько часов ходили по магазинам, пока папа не сказал, что ему надо пойти к машине «кое-что проверить». В этом ему было отказано, потому что, как объяснила мне мама, это на самом деле означало, что папе просто надоело шляться по городу и он хотел немного поспать в машине. Вечером я попытался заплатить за наш ужин, но потерпел жестокое поражение.
– Ты не должен за нас платить, – сказал папа.
– Почему? – спросил я, не совсем понимая его логику.
– Потому что ты не должен.
– Я бы умерла со стыда, – произнесла мама так эмоционально, что я был уверен – она уже готова была вырвать счет у меня из рук. – Ты не будешь тратить свои заработанные упорным трудом деньги на нас с отцом. Спрячь кошелек. Папа заплатит.
– Но ведь это всего двадцать пять пятьдесят! – возразил я. – Это меня не разорит. Я заплачу, не проблема.
Я решительно не хотел уступать, потому что, когда мои родители гостили у нас с Элен, они всегда настаивали на том, чтобы платить за все – дело едва не доходило до ссоры. С упрямством, напомнившим мне детские годы, я решил, что не позволю им заплатить. Я отдал официантке свою кредитную карту, и, когда она унесла ее, пошел в туалет. Вернувшись, я увидел, что папа пытается уговорить официантку взять его кредитную карту вместо моей. Через несколько дней мы предприняли еще одну поездку – в Ботанический сад Эджбастона, – которая доставила папе огромное удовольствие. По приезде туда он настоял на том, чтобы купить мне комнатный цветок, потому что однажды в детстве он привез меня сюда вместе с близнецами и купил мне такой же. День был хороший, и мы гуляли по саду, а потом пили чай с лепешками и со сливками в чайной, оформленной в староанглийском стиле. В то время как мама старалась сделать все возможное, чтобы походить на ее величество королеву Елизавету Вторую, поедая крошащуюся лепешку, политую вареньем и сливками, папа вдруг торжественно произнес:
– Мэтт, ты помнишь говорящую птицу, которая здесь раньше жила?
Я напряг память.
– Нет.
– Ты должен ее помнить, – недовольно сказал он. – Она жила в одном из парников и умела говорить фразы вроде «Кто этот толстячок?» и «Опс! Вот и морячок!».
– Нет, папа. Я бы запомнил такой сюрреализм, как птица, которая умеет говорить «Опс! Вот и морячок!».
Но папа не сдавался. Он продолжал доставать меня этой дурацкой птицей до самого вечера. Пример нашего разговора:
Он: Ты точно должен помнить ее, Мэтт. Такая черная. С большим желтым клювом.
Я: Нет, папа, я не помню никакой птицы. Я ни разу в жизни не видел здесь никакой птицы.
Он (раздраженно ): Ты помнишь ее, просто ты, черт возьми, упрямишься.
Это, как я сейчас понимаю, было началом конца наших семейных поездок, а последней каплей стала попытка съездить в Мальверн Хиллс через два дня после поездки в Эджбастон. Короче, мы заблудились и поехали в сторону Бристоля, потому что папа неправильно меня услышал, когда я по карте говорил, куда ехать. Он обвинил во всем меня, и пока мы с ним пререкались, мама сидела на заднем сиденье, сосала грушевый леденец и бросала на нас обоих недовольные взгляды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32