», «Ах, это ужасно», а также мое любимое «Ох-хо», что можно было перевести как «Такова жизнь» или «Ну и пусть», в зависимости от ее интонации. Но догадаться, кто был сейчас на другом конце провода, мне не удалось. Это мог быть кто угодно из нескольких миллионов друзей Элен. Я немного подождал, предположив, что она закончит, но скоро понял, что это надолго, и переместился на кухню, чтобы посмотреть, начала ли она уже готовить ужин.
Кухня была безукоризненной – ничего не изменилось в ней после того, как я убрал ее девять часов назад перед уходом на работу, и признаков какой-либо кулинарной деятельности не наблюдалось. Я надеялся, что Элен приготовит ужин, не потому, что она женщина: она давно принудила меня отказаться от такого подхода. Нет, я рассчитывал, что она приготовит ужин для нас обоих, потому что сегодня была ее очередь. Проспав чересчур много, Элен позвонила на работу и сказалась больной. Она пообещала сходить в магазин за продуктами, и я надеялся – как выяснилось, слишком оптимистично, – что она могла купить «чего-нибудь вкусненького».
В поисках признаков ее похода за продуктами я заглянул во все кухонные шкафы. Там не было ничего, что попадало бы под определение «чего-нибудь вкусненького» – только пачка макаронов, банка джема, которую прислала мне мама, и два куска хлеба – настолько черствых, что, когда я случайно уронил их на кухонный стол, они рассыпались. Даже о чашке чая не могло быть и речи, потому что пакетики моего любимого чая (который мама прислала мне вместе с джемом и видеокассетой с записью нескольких частей сериала «Истэндерс») закончились, и я категорически отказывался пить чай какого-либо другого сорта.
Умирая от голода, я вернулся в комнату, жуя сухие макароны, и еще раз присел на диван рядом со своей девушкой. Она тут же взяла пульт, включила телевизор и указала на него пальцем с тщательно накрашенным ногтем:
– Смотри, красивые цвета.
Это на самом деле означало: «Я закончу разговор через час, развлекайся пока сам». Я проигнорировал предложение Элен и, чтобы позлить ее, попрыгал немного на диване: мне не нужен был телевизор, мне нужны были только ее внимание и ужин. Но она не предлагала мне ни того ни другого и, конечно, делала все возможное, чтобы игнорировать меня. Тогда я встал, будто собираясь подойти к окну, выходящему на улицу, и симулировал обморок. Лежа на полу и почти не дыша, я терпеливо ждал, что она среагирует на то, что ее покорный бойфренд лежит без сознания. После того как прошло – как мне показалось – несколько минут, во время которых она не то что не прервала разговора, но даже ни разу не сделала паузы, чтобы вдохнуть воздух, я осторожно открыл глаза, но она сразу же это заметила и засмеялась.
– С кем ты разговариваешь? – одними губами произнес я, все еще лежа на полу.
– С твоей мамой, – так же беззвучно ответила она. – Ты дома?
Я неистово замотал головой и несколько раз прошептал «Нет». Не потому, что не выносил свою маму. Я очень хорошо к ней относился. Я даже любил ее. Но, находясь так далеко от дома, я вовсе не хотел перекидываться с ней несколькими словами. А так как я уже звонил ей утром с работы, то решил, что мой сыновний долг полностью выполнен. В любом случае я был жутко голоден и снова прошептал одними губами:
– Где ужин?
Элен подняла свои брови, как бы говоря: «Предлагаешь пойти поужинать? Надо подумать». Затем она прищурила свои глаза, словно озорной чертенок, и сказала в трубку:
– Синтия, кажется, Мэтт пришел.
Она сделала паузу, ожидая моей реакции, которая состояла в том, чтобы я передал ей меню ближайшего ресторана, доставляющего пиццу, и свою кредитную карточку.
– Нет, никого, – ласково сказала Элен в трубку, в то же время показывая мне жестом, как она платит кредитной карточкой. – Я бы услышала. Но сейчас, кажется, звонят в дверь, так что мне надо идти, Синтия. До свидания.
Она уже сделала движение, чтобы положить трубку, но вынуждена была остановиться, потому что моя мама продолжала что-то говорить.
– Нет, думаю, что это не Мэтт, – терпеливо сказала Элен. – Он в последнее время был хорошим мальчиком, и я разрешила ему иметь собственные ключи.
На этом она положила трубку.
– Ты такой ребенок, Мэтт, – сказала она, закатывая глаза. – Не понимаю, почему ты сразу не предложил заказать ужин с доставкой.
– Сегодня твоя очередь готовить, – возразил я. – Ты что, не знаешь, что означает «твоя очередь»?
– Ну да… – начала она, но ее ответ оборвался на полуслове, когда она взяла меню доставки и начала просматривать его. – Похоже, моя очередь заказывать пиццу, так ведь?
Она продолжала читать меню, время от времени произнося вслух название какой-нибудь пиццы, как будто для того, чтобы ощутить ее вкус.
– Уверена, твоя мама догадалась, что ты дома, – сказала Элен, а между тем ее палец застыл над названием «Гавайская мясная». – Меньше всего я хочу, чтобы она начала меня недолюбливать. Ты же знаешь, как для меня важно, чтобы меня все любили. Я не могу уснуть, если знаю, что кто-то думает обо мне плохо, даже если этот человек находится где-то в Англии.
Она легла на диване, потом повернулась и положила голову мне на колени.
– Сегодня я соврала миссис Б. в последний раз.
– Конечно, – ответил я. – Но вспомни эти мудрые слова в следующий раз, когда позвонят мама и папа Томас, и ты захочешь, чтобы я сказал им, что ты в душе.
– Истину глаголешь, мой мудрец, – сказала Элен, имитируя британский акцент. – Я прикрываю тебя, ты прикрываешь меня – такой у нас договор. Но помни, что если нас в один прекрасный день поразит молния за то, что мы врем своим родителям, то обижаться можно будет только на себя.
– А ты долго с ней разговаривала?
– Она собиралась поговорить со мной пять минут, потому что это дорого. Поэтому я перезвонила сама. – Она задумалась на мгновение. – И всего получилось где-то около получаса.
– Ты звонила в Англию и разговаривала полчаса?
Она снова закатила глаза.
– Ты знаешь, сколько это стоит?
– Это всего лишь деньги, Мэтт. Они существуют для того, чтобы их тратить. Если бы их не тратили, это были бы не деньги, а бумажки, которые не имеют никакого смысла.
– Ты и вправду так думаешь?
– Конечно, – сказала она и улыбнулась своей ангельской улыбкой.
Спорить с Элен на эту тему не было смысла. Даже в лучшие времена она редко нарушала свое обыкновение растратить все, что зарабатывала, до последнего доллара.
– О чем вы разговаривали? – спросил я.
– О своем, о женском.
– О каком еще женском? Она не спрашивала у тебя опять, собираемся ли мы заводить детей? Спрашивала или нет?
Моя мама в последнее время пыталась наладить контакт с Элен, потому что решила, что именно она – та девушка, которая родит ей внуков.
Элен засмеялась.
– Ни о чем таком страшном мы не разговаривали. Она просто спрашивала, как ты собираешься отпраздновать тридцатилетие и не планируешь ли ты для этого приехать в Англию.
– Но это будет только в конце марта.
– Женщины любят ко всему готовиться заранее.
– И что ты ей сказала?
– Я сказала, что ты еще сам не знаешь.
– А она?
– Сказала, что ты должен над этим хорошо подумать.
– А что ты сказала по поводу моего приезда к ним?
– Сказала, что попробую тебя убедить, потому что сама хочу увидеть место, которое ты называешь домом. Посмотреть, где ты вырос, познакомиться с твоими школьными друзьями – это должно быть интересно.
– Гм, – произнес я презрительно, хоть мне на самом деле хотелось съездить домой. – А она что сказала?
– Сказала, что мы можем приехать когда захотим. А еще она попросила передать тебе, чтобы ты ей перезвонил.
– Каким тоном она это сказала?
Элен потеряла терпение и бросила в меня подушкой.
– Если тебе все это так интересно, почему ты не поговорил с ней сам?
Она забрала подушку, положила ее себе под голову, взяла телефон, набрала номер и заказала пиццу с доставкой, название которой первым пришло ей в голову. Такого рода болтовня была обычным делом для нашего с Элен ежедневного общения. Эти беседы утомляли, но и развлекали, хотя иногда я чувствовал себя, словно в комедии положений, и задавал себе вопрос: почему у нас с Элен нет нормальных разговоров, как у всех нормальных пар?
– Я сама схожу за ужином, – сказала Элен. – Они говорят, что все будет готово через двадцать минут, но, если я пойду сама, им придется поторопиться: я умираю с голоду.
Элен пошла в спальню за своим пальто. Проверяя на ходу, достаточно ли у нее в карманах денег, она открыла входную дверь и взяла со стола сумку. Неожиданно она остановилась.
– В чем дело? – спросил я, глядя на нее. – Что-нибудь забыла?
Оставив дверь наполовину открытой, Элен прошла через комнату и села на противоположном конце дивана.
– Извини, дорогой, – мягко сказала она. – Я не могу больше держать это в себе.
Я не понял, о чем это она.
– Держать в себе что?
– Это, – решительно сказала она. – Ты. Я. Мы. Я… я… думаю, что больше тебя не люблю. Ну вот, я сказала это. Теперь ты можешь меня ненавидеть.
К полнейшему удивлению Элен, меня вдруг начало распирать от хохота, и я не стал сдерживаться.
– Ты смеешься надо мной или со мной? – спросила она, глядя на меня.
– Знаю, ты подумаешь, что я говорю это специально, чтобы отомстить, – сказал я, выдерживая ее взгляд. – Но на самом деле я чувствую то же самое.
И тут же, по какой-то жуткой симметрии, возникающей, когда ты провел с кем-то столько времени, что чувствуешь то же самое, что и он, мы оба начали хохотать, а затем одновременно прошептали:
– Какое облегчение.
3
– Значит, теперь все? – спросил я без всякого выражения.
Было уже два часа ночи, и мы с Элен обсуждали наш разрыв с семи вечера. Все обошлось без слез и мелодраматизма – было только много долгих пауз, потом какие-то смущенные слова, потом снова долгие паузы.
– Выходит что так.
Произнося это, Элен потянулась и кошачьим движением расправила плечи. Я всегда замечал в ней что-то кошачье, а сейчас это было особенно видно. Она казалась мне персидской кошкой, которая жить не может без того, чтобы ей не почесали живот.
– А тебе не кажется, что это все как-то… – я искал подходящее слово, – слишком просто. Понимаешь, как-то слишком… – я наконец натолкнулся на подходящее слово, – цивилизованно?
Элен приподняла голову:
– Да, ты прав. Думаю, что ты прав.
Я бросил на нее выжидательный взгляд: я хотел, чтобы она хоть что-нибудь сказала – неважно, что именно. Я чувствовал, что что-то было не так: не в том, что мы расходимся – это было совершенно правильное решение, – а в том, что в этом не было никакой драмы. На опыте своих прошлых разрывов я ожидал гораздо больше сожалений, хотя бы из вежливости. Наше спокойствие и общее отношение вроде «прощай и спасибо за все» вызывали у меня тревогу. Я пытался понять, не было ли это одним из любопытных побочных явлений приближения к тридцати. Чуть больше полугода назад мне исполнилось двадцать девять, и я давно ожидал каких-то изменений в себе, связанных с тем, что вот-вот перешагну порог тридцати: например, возможности отрастить настоящую бороду, вечно ускользающих полок для вина, партнера на всю оставшуюся жизнь – но ничего этого не было. «Может быть, вот это – один из признаков, – говорил я себе. – Может быть, в этом и есть сила тридцатилетнего возраста: в способности спокойно разорвать отношения, как и подобает настоящему мужчине».
В двадцать семь такая ситуация расстроила бы меня (см. Моника Эспел). В двадцать два я бы слег в постель с сердечным приступом (см. Джейн Андерсон и Шантель Стивенс). Но это равнодушие и эта смехотворная пассивность… – это было что-то новое. Но, по крайней мере, если это было связано с приближением к тридцати, значит, у меня было оправдание. Элен, с другой стороны, было только двадцать два.
– Может быть, нужно было больше… воплей и скрежета зубов? – спросил я через некоторое время, передавая ей чашку кофе, который для нее приготовил. – Может быть, один из нас должен был просить другого остаться?
Она вернула мне кофе и встала на колени.
– Останься со мной, Мэтт! Мы не можем разойтись! Как я буду жить без тебя?
Она попыталась встать, но смех помешал ей.
– Ты прав, это как-то неубедительно: я говорю «Нам надо разойтись», и ты отвечаешь «Хорошо». – Она тихонько засмеялась. – Не то чтобы я не любила тебя, – продолжала она, смешивая иронию с серьезностью. – Я люблю тебя, и ты это знаешь. Я не была бы с тобой, я не жила бы вместе с тобой все эти полтора года, если бы не любила тебя, – это было бы просто… глупо. Просто ты, наверное, сам это почувствовал в последние полгода: страсти больше нет. Мы были скорее, как… Ну, я не знаю… брат и сестра, что ли.
– Как Питер и Джейн.
– Ганс и Грета.
– Донни и Мэри.
– Точно, – сказала Элен, забирая свой кофе. Она сделала глоток. – Теперь, когда я смотрю на тебя, мне уже хочется не разорвать всю твою одежду на мелкие кусочки, а хорошенько ее выгладить.
– Ты права, – сказал я. – В смысле, я тоже тебя люблю, но должен признаться, что я больше не влюблен в тебя. Когда я утром в первый раз вижу тебя – ты собираешься на работу, ищешь в шкафу, что бы тебе надеть, я начинаю мысленно одевать тебя. К тому моменту, как ты уже определишься, в чем сегодня идти на работу, я уже мысленно одел тебя в свитер крупной вязки с двойным горлом, полупальто и шарф.
– И что, по-твоему, это все значит? – спросила она с таким видом, как будто искренне хотела получить ответ. – Ты думаешь, это нормально – быть такими цивилизованными?
Я пожал плечами.
– Не думаю. То есть каждый раз, когда у кого-то из моих друзей по работе происходит разрыв, я спрашиваю у обеих сторон, что случилось, и они говорят «Это обоюдное решение», как будто этим зарабатывают какие-то очки. Но на самом деле я думаю, что у нас с тобой – первое расставание по обоюдному желанию во всей мировой истории.
– Как-то жутковато, – сказала Элен. – Откуда у нас сейчас столько сил на это? И почему их у меня не было, когда мне они были по-настоящему нужны, например в четырнадцать лет? – Она встала и скрылась на кухне, потом вернулась с пакетом коврижек, которые поедала одну за другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32