– Я все-таки воспользуюсь отсрочкой.
– По ее окончании мы пошлем кого-нибудь встретиться с вами. Вы поставите подпись, и доказательства вашей вины сгорят у вас на глазах, в противном случае они будут использованы по назначению. Выбор за вами.
– Тамерлан – это вы? – спросил я, оцепенев.
Он засмеялся:
– Забудьте об этом самозванце. Неважно, кто он, – его угрозы ничто по сравнению с нашими.
– Смерть есть смерть, от кого бы ни пришлось ее принять.
Он в последний раз взглянул на меня:
– Вы действительно так думаете?
* * *
Той ночью я спустился вдоль Темзы и вышел из города. Мой путь освещала полная луна, нависшая низко над землей, словно небо оказалось не в силах удержать всю тяжесть ее серебра. Лик Луны был искажен то ли зевотой, то ли предостерегающим криком, глаза широко распахнуты. Звезды сияли ярко, будто на театральном заднике. Я поднял глаза к небу и почувствовал, что одинок. У моих ног текли, не зная отдыха, сплетенные тайные струи темной реки. Сколько смертей хранит она? Нежеланные дети и разбитые сердца, жертвы убийц, соскользнувшие в воды прилива, пьяницы, должники, котята и рогоносцы – все исчезли в ней без следа. Наступит ли тот день, когда мертвые поднимутся из нее, чтобы встретить своих губителей? Я повторил себе под нос последнюю строку доноса Бейнса: «Я полагаю, долг любого истого христианина приложить все усилия к тому, чтобы язык столь опасной личности умолк». И поклялся, что, если буду убит, восстану из гроба и стану преследовать своих врагов без пощады.
* * *
Священник Парсонс и Рэли держали школу атеистов, где люди учились писать слово God задом наперед. Но сомневаюсь, что Рэли стал бы принимать в расчет того, кто не знает этой шутки и без него. Одно лето я частенько наведывался в Шерборн – дворец, который отобрала у епископа Королева, когда служила для Рэли Дианой. Духов там не вызывали, но у Рэли гостили необыкновенные люди. Когда он сменил одну Бесс на другую и потерял влияние, то, что о нем говорили вполголоса, стали произносить вслух.
Такие, как я, отравляли его репутацию. Но он считал, что мы того стоим. Это в его доме я познакомился с Томасом Хэрриотом, который путешествовал в Новый Свет. Хэрриот рассказывал, будто эти земли полны реликвий старше Моисея, а у туземцев есть своя летопись, в которой о Великом Потопе нет ни слова. В гостях у Рэли мы обсуждали устройство души, курили табак и пьянели от опасной болтовни.
Как бы меня это ни печалило, я собирался предать Рэли и спастись. Но звезда Рэли всходила и заходила столько раз, что, послужив его очередному падению, нельзя быть уверенным в собственной безопасности. А слухи, что я собираюсь избавиться от него, – верный смертный приговор. Как бы ему ни нравились мои стихи, Рэли не смог бы прожить так долго и в такой близи от солнца, если бы жалел своих соперников. В конце концов поэзию можно хранить на полке, даже когда голова поэта скалится на колу или валяется в канаве.
В подготовке своей я не был безрассуден. Я изменил свою внешность – стянув на затылке волосы и переодевшись в рабочее платье. Это мне было не впервой, и я чувствовал себя уютно в грубых штанах и жилете. Но, глядя в зеркало, где при свече брилось мое отражение, я уже не мог узнать в нем того красавца драматурга, что еще так недавно коротал ночи с Уолсингемом. На лице оказались морщины, которых я не замечал прежде. Внезапно я понял, что, чем бы ни закончилась эта история, молодым мне уже не умереть.
* * *
Мортлейк, Мертвое озеро. Жутковатое название. В деревне нет никакого водоема, но думаю, когда-то был. Какое-нибудь застойное каровое озерцо, окутанное туманом и полное раздувшихся трупов, сброшенных в него местными жителями, – но так или иначе, название пережило его. Я приглушил подковы лошади мешковиной, но гулкие удары копыт все равно громко разносились в мертвой тишине деревушки. Ни в одном окне не зажегся свет, ни одна собака не залаяла при моем приближении. Все давно уже спали, глубоко зарывшись в свои перины, – жутко было единственным двигаться по этой пустыне. Я направил лошадь по главной улице, повернул к церкви: и там, через дорогу, в лунном свете неподвижно стояла высокая фигура в темной одежде.
Доктору Ди никто не дал бы его шестидесяти лет, несмотря на потери, постигшие его со времени нашей последней встречи. Старый маг открыл калитку сада, никак не отметив мою маскировку, и пригласил меня войти с рассеянным видом, скрывавшим, как мне было известно, его острый ум. План его дома был непостижим. Простое жилище своей матери доктор превратил в целую паутину сложносплетенных и пересекающихся коридоров. Там и здесь на их ветвях вырастали новые комнаты и открывались залы. В лабиринте пряталась большая библиотека, лаборатории и тайные молельни. Дом окутывали ароматы столь же замысловатые, сколь и его география. Я узнал запахи серы и навоза – и на этом решил завершить анализ. Ди уверенным шагом вел меня в глубь дома, и я пожалел, что не запас песка или камешков, чтобы пометить обратный путь. Он говорил мало – случайные фразы, чтобы я почувствовал себя как дома, – и лишь изредка оглядывался с подбадривающей улыбкой, в которой сквозила и капля жалости. Кельтский выговор придавал свежести его речам. Я уныло откликался. Вскоре он совсем умолк, и ничто не нарушало тишину, кроме наших шагов и шороха его платья, волочащегося по полу. Где-то у самой сердцевины лабиринта доктор ввел меня в небольшую восьмиугольную комнату, заставленную книгами, и предложил сесть. Сам отошел к печи, и некоторое время я ждал его, гадая, над чем он там колдует. Вернувшись, он сел за стол и поставил передо мной какой-то травяной настой. Я понюхал его, затем отпил глоток. Напиток был теплый и успокаивающий. Доктор почувствовал мои сомнения:
– Ничего пьянящего или усыпляющего – просто перечная мята и другие травы, полезные для пищеварения.
– По-вашему, у меня плохо с желудком?
Длинная белая борода доктора казалась мягкой, как лебединый пух, на фоне темной мантии художника. Он устало улыбнулся. Морщины, оставленные временем и несчастьями, проявились на его лице – раньше я их не замечал. Он тоже отпил своего снадобья.
– Вреда не будет, а польза вполне может быть.
Я кивнул и приложился снова, хотя вкус был такой отвратительный, что лишь опьянение и могло его оправдать. Мы посидели в молчании. В соседней комнате таинственно ворчала шеренга реторт.
– Как продвигаются ваши исследования?
Он потупил взор.
– Они приближаются к завершению.
Я понял, что он имел в виду, и удивился легкости, с какой он это произнес. Но ведь ему за шестьдесят, а мне еще нет и тридцати. Поэтому неудивительно, что мой голос звучал не так уверенно.
– Боюсь, что мои дни также сочтены. Против меня замышляют недоброе. – Колеблясь, я помял пальцами виски. Ди сделал мне знак продолжать. – Мне предлагают сдать Рэли Совету в обмен на документы, свидетельствующие против меня. – Старик снова кивнул. Его спокойствие взбесило меня, и я процедил: – Непохоже, чтобы вас это удивляло.
– Нет ничего удивительного, если люди, которые рискуют жизнью по роду профессии и ищут новых опасностей, вдруг обнаруживают, что грозят смертью друг другу. Рэли уже был здесь по тому же делу.
Я и пожалел, и обрадовался, что мы разминулись.
– Что вы решили? – спросил я.
Ди заговорил мягким голосом:
– Мое влияние покинуло меня вместе с удачей. Мы вступаем в новый век, и я могу предложить лишь наставничество. Я дал совет Рэли и тебе дам тоже. Заключите договор через меня.
– Легко сказать. Я не хочу смерти Рэли, но, если приходится выбирать между его жизнью и моей, я не стану сомневаться.
– Он сказал то же самое.
– Тогда нам не договориться. Если я не сдам Рэли, я погибну.
Ди печально улыбнулся:
– Попробуй сдать его. Даже если получится, ты погибнешь. Рэли позаботится об этом.
– То есть я умру в любом случае?
– Могу только сказать, что Рэли не потерпит предательства. Подписывая показания против него, ты подпишешь себе смертный приговор. Решись оставить его в покое, и, если с тобой случится беда, он дарует тебе бессмертие.
Я оглядел комнату – все эти склянки, книги, снадобья и странные инструменты, которые Ди использовал в своем знаменитом искусстве. Я засмеялся.
– Старик, я не желаю быть бессмертным, как пылинка или дымок. Да и ангелом твоим быть не хочу. – Я улыбнулся. – Боюсь, крылья мне не пойдут.
Ди нетерпеливо потряс головой:
– Ты фосфоресцируешь невежеством. Как я могу обессмертить тебя? Я сказал, он предлагает тебе бессмертие. Рэли. Он предлагает сделку. Ты клянешься не подписывать показания, он обещает не трогать тебя. Он не может устранить твоих врагов, но преклоняется перед твоим талантом. Заключи с ним договор, и он не причинит тебе зла. Если ты умрешь, твои труды переживут твою смерть и эти беспокойные времена. Они увидят будущее.
– Рэли не может обещать этого. Мои труды умрут вместе со мной.
– Нет. На время они могут казаться утраченными, но всегда найдутся люди, которые знают цену поэзии. Мы будем поддерживать среди них твое пламя и, когда придет время, возродим твою славу. Я гарантирую: если ты оставишь Рэли, пусть даже это будет стоить тебе жизни, люди узнают о гении Кристофера Марло. Через четыреста лет и позже они будут ставить твои пьесы. О тебе напишут книги. В самом деле, – Ди снова улыбнулся, – разве это не единственное бессмертие, которое ты признаешь?
* * *
Темнота уже рассеивалась, когда я ушел от Ди, но река в свете зари выглядела не лучше, чем ночью. Я задумался, каково было бы утонуть, затем – о Рэли и его россказнях о странствиях по Новому Свету.
Однажды вечером, когда в табачном дыму наша беседа сползла от науки к воспоминаниям, он рассказывал, как из пучины вынырнуло зеленое раздутое тело утопленника. Вероятно, он упал с другого судна, хотя Рэли думал, что до него ни один корабль не достигал этих нехоженых вод. Мертвец подпрыгивал на гребнях волн, круглый и непотопляемый, как надутый бычий пузырь. Капитан приказал команде снова утопить проклятого, но суеверные моряки увидели в том дурное предзнаменование и отказались подчиняться. Дошло чуть ли не до мятежа. Капитан отступил, и утопленник, пойманный в кильватер, следовал за ними еще с полдня, равномерно, словно кувалдой, ударяя головой в борт, пока не затерялся где-то в полной ужаса ночи.
Я спросил Ди, что он знает о Тамерлане. Тот устремил взгляд в пустоту:
– Если бы Келли был здесь, он погадал бы нам на кристаллах. Наверняка бы выяснил, кто твой враг.
Я покачал головой:
– Я больше доверяю твоей мудрости. Ты слышал все, что я знаю. Что думаешь об этом?
– Говоришь, этот человек пытается писать в твоем стиле? Стиль записки – твой, ты говоришь?
– Именно что пытается. Стиль хуже моего, но ритм тот же, что в моих пьесах.
Ди усмехнулся:
– Ты самодоволен даже in extremis.
Он положил руки на стол и поднял голову. Его взгляд стал рассеян, губы плотно сомкнулись. Пламя свечей дрогнуло. Глубокие тени пролегли на лице мага, под кожей, белой, как смертная маска, обозначились контуры черепа. Мгновение мы сидели в тишине, затем он заговорил своим мягким голосом. Валлийский акцент звучал явственнее. То и дело он запинался, подбирая слова:
– Человек, возведший поклеп на тебя, восхищается тобой, даже раскручивая колеса, которые тебя раздавят… Прячась под покровом твоего создания, он приблизился вплотную к тому, чтобы стать тобой… Он бы хотел быть Марло, но, пока жив сам Марло, он будет прикрываться самым безжалостным из твоих героев. Или, возможно, тем, кто ему кажется более похожим на тебя… Здесь смешались ревность и любовь. Твой враг Тамерлан – тот, кто хочет быть тобой и хочет убить тебя… и тем призывает собственную смерть.
– Назови его имя! – потребовал я.
Ди очнулся от транса, бодрый и отдохнувший.
– Откуда мне знать? – резко сказал он. – Только ты можешь знать, кто Тамерлан.
И вдруг я понял, что действительно могу.
* * *
У Слепого Ворчуна было темно и тихо, как в склепе. Входя, я окликнул его, ожидая услышать вместо эха рык Гектора, но никто не отозвался, кроме колокольчиков, что негромко позвякивали под потолком. Стараясь не наступить на ловушки, я прошелся вдоль книжных полок, мимо пустого кресла старика. Я обнажил против темноты и тишины меч, хотя проколотая рука саднила. Недолго поколебавшись у двери в комнату Ворчуна, я широко отворил ее. Старик из Тайного совета был прав. Смерть бывает разной, кто бы ее ни принес. Пес распластался на полу с перерезанным горлом, но ему повезло больше, чем хозяину. Старик был утоплен в собственной крови – она залила всю кровать, ту самую, где сидели мы с Блейзом всего пару дней назад. Убийца играл с Ворчуном. Следы острого лезвия спускались по щекам от глаз старика, как кровавые слезы. Рот был разорван и напоминал улыбку арлекина, а скулы покрыты сетью царапин наподобие нарумяненных щек лицедея. Я вздрогнул при мысли, что в этой пытке Ворчун нашел свою несправедливую судьбу, погибнув за слухи о золоте. Взбешенный, я взмахнул здоровой рукой и опрокинул один из книжных шкафов.
Мутные глаза книготорговца были широко открыты. Однажды он сказал мне, что отличает свет от тени. Теперь все было во тьме. Слабо надеясь, что он умер до того, как его начали расчленять, я присел рядом, чтобы опустить ему веки. Мне пришлось видеть множество мертвецов, но большинство их умерли, зная, на что идут. Я поклялся, что, если найду убийцу Ворчуна, его смерть будет долгой и мучительной. Закатившиеся темные глаза Гектора тоже были открыты. Я не стал закрывать их, но зачем-то провел пальцами по жестким волосам на его носу – прикосновение, которого он никогда не позволил бы мне при жизни.
Лишь нагнувшись, чтобы оказать эти последние почести, я заметил его. Конверт лежал на теле моего старого знакомца, весь пропитанный кровью. Даже если бы на нем не было моего имени, написанного той же рукой, что и на предыдущих посланиях, я бы все равно знал, что он для меня. Я сорвал печать, заранее зная, что ждет меня внутри, – кусок ткани, черный, как будущее Ворчуна. Но, если первые два были бессловесными, на этом стояла надпись мелом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10