Дмитрий АЧАСОЕВ
ХЭЛЛОУИН


Я построил Машинку. В ней много замечательных колесиков, деловитых
шестеренок, сверкающих стеклышек и прочих штуковин. Она жужжит, как
здоровенный жук, когда движется вперед, она шелестит бабочкой на пути
назад, на поворотах она скрипит, как сверчок. На ее левом боку я написал:
"Сепаратор турбо", а на правом - "Чик-чик тарантул". Она и вправду чем-то
похожа на шустрого паука-сенокосца, хотя в ней есть сходство и со
скорпионом. В общем, она очень красивая, моя Машинка. Только вот Джин
испугалась и сказала: "Это какое-то твое очередное безумие, которое ничем
хорошим не кончится". Мне понравились эти слова и я написал на Машинке
спереди: "Мое очередное безумие, которое ничем хорошим не кончится".

Когда я был совсем маленьким, я очень хотел попасть в Корею. Мне не
повезло. Война там кончилась, когда мне было восемь лет, и в утешение отец
купил мне роскошный механический конструктор (Fiftееn вucks, sir!) Тогда
же я и построил свою первую Машинку, жалкое подобие муравья, которая
издохла на третьей минуте жизни, но я не унывал. Мне удалось сэкономить на
школьных завтраках, и через два года я купил себе второй, куда более
шикарный конструктор (Forty вuсks, sir!). Еще через восемь лет я,
окрыленный своими первыми удачами и юношеской наглостью, приехал в Бостон,
поступать в Массачусетский технологический институт, куда, к сожалению,
без особых усилий поступил. Там же, в Бостоне, я познакомился с Элен.
Оценив ее по достоинству, я ринулся в бой. Три года ушли на покупку
букетов, сочинение пламенных писем и прочую любовную чушь; кончилось все
тем, что я надоел ей до крайности и обычно уравновешенная и дипломатичная
Элен заявила, что не может любить человека, жесткого, как жужелица. Не
успел я по-настоящему расстроиться, как подоспела Вьетнамская война, благо
в тот год я уже был выпускником МТИ. В отличие от Кореи, во Вьетнам я уже
не рвался и частенько, трясясь в вертолете над утомительной зеленью
тропических джунглей, жалел, что не получаю от этого ни малейшего
удовольствия. Тем более не доставил мне удовольствия вьетнамский
пулеметчик, который сбил нас однажды над дельтой Меконга. С горем пополам
удалось посадить вертолет и мы, по колено в болотной жиже, приняли бой. Я
- плохой пехотинец, и если бы не Бак Стенли, мой приятель еще по МТИ,
гроза университетских баскетболистов, интеллектуал и сердцеед, то Америку
я увидел бы только из уютного цинкового гробика. Благодаря же Стенли, я
выжил и вернулся.
Говорят, после Вьетнама я постарел на десять лет. Не знаю, не знаю.
По крайней мере, поумнел я на все двадцать, но и это не помогло. Элен
вышла замуж за героя Вьетнамской войны Бака Стенли и, в конечном счете,
это было справедливо. Все-таки Бак скрутил за меня не одну узкоглазую
башку и я, не держа обиды - по крайней мере на поверхности - явился к ним
на свадьбу, где и произошел один забавный инцидент. В разгар веселья я
встал и, дождавшись тишины, произнес тост. Я предложил выпить за мою
эволюцию. Конечно, это было не скромно, зато имело определенный смысл.
Никто, правда, ни черта не понял, но захмелевшим гостям было плевать, и
они, в очередной раз обозвав меня большим чудаком, все-таки выпили. Элен
презрительно пожала плечами, а Бак отозвал меня в сторонку и, похихикивая,
от всей души пожелал мне успехов в эволюции. По-моему, это была идиотская
шутка.

Бак не знал, что в шесть лет я стремился в Корею. Да и в противном
случае ничего, кроме парочки добродушных, но нелестных замечаний он бы не
обронил. А зря. Я ведь не собирался мотаться по грязным, вонючим джунглям
только из желания пострелять. Я вообще ни в кого не хотел стрелять. Война
была лишь предлогом попасть в волшебное царство жуков и бабочек из
"Иллюстрированного атласа насекомых". Поначалу инсекты завлекали меня
своей красотой, затем - экспансивностью и, в конце концов, потрясали своей
живучестью. Ночная бабочка живет на булавке трое суток, человека же
моментально убивает одна-единственная пуля. Смешно, да? Мне тоже было
смешно. Я смеялся так заразительно, что все кругом улыбались. Но я не
только смеялся. Тысячи хитиновых душ и десять лет жизни я принес в жертву
своим экспериментам. Кое-что получалось, кое-что - нет. Я учился. Потом,
уже в институте, я в первый раз в жизни влюбился. Кстати, Элен оказалась
на редкость проницательна; сравнив меня с жужелицей, она была близка к
истине. Окончательно я понял это во Вьетнаме. Там не нашлось ни жуков, ни
бабочек. Может быть они испугались войны, но скорее всего я их просто не
заметил. Мне было плевать. Покидая Сайгон, я чувствовал, что знаю об
инсектах все. Больше, чем они сами. Да я и сам был инсектом.

Признаюсь, после свадьбы Элен я поступил весьма не оригинально. Я
завел знакомство с институтскими интеллектуалами-неудачниками и, кочуя с
ними из кабака в кабак, напивался вдрызг, в угоду тяжелой депрессии и
тайно взлелеянному мазохизму. Умышленно бездействуя, я ждал событий.
Конечно же, я не знал, что один слишком сообразительный генерал уже давно
интересуется моей институтской работой "Инсектированная механика", в
которой я рассматривал свои знания о насекомых с точки зрения технической
применимости. Мне был дорог сам принцип ожидания, это было чем-то вроде
маленького перемирия между мной и теплокровными. Я не бросал им никакого
вызова, я вел себя, как мертвый сверчок, но они начали первыми. Однажды в
нашу компанию затесался симпатичный шатен, назвавшийся Х.Смит. Он порол
весьма сносную чушь. Он восторгался Ницше и восхвалял Фрейда, он злобно
ругал военных, поносил атомную бомбу и консерваторов. Короче говоря,
Х.Смит затрагивал темы, которые, по мнению ФБР, являются традиционными в
нашей среде. Эти излияния он сопровождал щедрой выпивкой за свой счет.
Когда я как следует нализался, он вызвался отвезти меня домой. "Удачная
мысль", - сказал я ему и нырнул.
Вынырнув на следующее утро среди белых стен, я услышал ласковый
голос:
- Ай-ай-ай, мистер Фарвуд. И зачем же было так напиваться, а?
- Идите к черту, - простонал я и лишь затем рассмотрел обладателя
ласкового голоса. На нем был мундир, на мундире погоны, а на погонах -
целые россыпи генеральских звезд. И еще в петлицах у него я заметил значки
танкиста.
- Десять тысяч долларов плюс надбавка за то, что вы не будете больше
посылать меня к черту, - сказал генерал.
- И все? - спросил я, пытаясь вложить в эти слова максимум иронии.
- Почти все, - невозмутимо ответил генерал. Иронию он услышать не
пожелал. "Почти все" - это пустыня Смоки, штат Невада, секретный объект
"сто семь", чугунные рожи охранников и работа над проектом "Dеvil's
рuррit".
Пентагон хотел сразу всего и побольше. Чего хотел я сам, сказать
невозможно. Я просто работал, получал и готовился рано или поздно
встретить Элен. Работать было противно. Три года кряду я ругался с
военными, заигрывал с машинистками и до хрипоты спорил с Кохом-старшим,
своим заместителем. Он метался по лаборатории и обзывал меня самозванцем,
невеждой и мальчишкой. Он злился и брызгал слюной, но поделать ничего не
мог, ведь я был любимчиком руководителя проекта - того самого танкового
генерала. Он приказал во всем слушаться меня, даже не заметив, что я уже
был на следующей ступени.

Многие спорят о том, как мы погибли. Одни говорят о гигантском
метеорите, другие - о глобальном похолодании, третьи во всем обвиняют
вспышку сверхновой. Я много думал об этом, еще будучи инсектом, но сейчас
я твердо уверен - это не главное. Нет смысла говорить о причине нашего
вымирания, значительно важнее то, что мы существовали. Особенно сейчас,
когда на Земле возродился последний из нас. Он помнит все, о чем знали мы:
и брачный восторг весенних ночей, и лунные блики на влажной шкуре, и
великий раскол континентов, и мышиную возню первых приматов под ногами.
Теплокровным вряд ли было бы приятно узнать, с каким удовольствием
мы, как будто случайно, давили их далеких пращуров. И мне нечего больше
делать в этой дыре, настало время идти дальше.

В один прекрасный день все умерли, а я пропал без вести. Дело в том,
что летом 1973 года наша работа была завершена. Мы наконец-то построили
штуку, о которой мечтал Пентагон. Она была хороша всем, за одним
исключением: никого, кроме меня, и ничего, кроме своей дурьей прихоти, эта
штука не признавала. В первые пять минут полигонных испытаний она
заглушила во всей округе радиосвязь, нарезала в лапшу армейских
наблюдателей и навсегда заткнула глотку Коху-старшему. Генерала с ласковым
голосом эта штука послала от моего имени к черту и расстреляла шрапнелью.
В течение последующих двух часов она лязгала, громыхала, плевалась огнем,
баловалась с реактивами в лаборатории и пускала ракеты по казармам охраны.
В конце концов, она добралась до складов горючего и устроила небольшой
фейерверк на зависть любому голливудскому пиротехнику. Когда на объекте
"сто семь" не осталось ни одного теплокровного, я поблагодарил ее за
услуги. Эта штука тихо отошла в сторонку, блеснула вспышка, волна горячего
воздуха прокатилась по вертолетной площадке и мне стало легко и весело.
Вертолеты стояли, как новенькие - все, кто пытался к ним добраться, были
изрешечены из автоматических пушек моим беспокойным детищем, но на самих
машинах я не увидел ни единой царапины. Я выбрал себе темно-зеленый
"сикорски" армейского образца (на таких мы воевали во Вьетнаме) и через
несколько минут уже держал курс на юго-восток.
"Вообще-то, они сами виноваты, - бормотал я себе, набирая высоту, -
они ни за что в жизни не отпустили бы меня с объекта, не построй я им эту
чертову куклу. И Кох-старший сам виноват - нечего было цепляться ко мне со
своими дурацкими замечаниями. И к тому же, какого черта я тратил нервы во
Вьетнаме? И, кстати, почему меня не отпустили в Корею, я ведь так хотел!"
Я был сильно взвинчен, но решил не огорчаться по пустякам, тем более,
что впереди уже виднелась трава - я подлетал к южной границе пустыни
Смоки.

Я посадил вертолет у въезда в первый попавшийся городок.
Трансконтинентальное шоссе рассекало его на две одинаковые в скуке и
серости части. Над домами дрожало зарево, на улицах было пустынно, без
всяких признаков жителей города, которые, наверняка, поголовно заняты
потреблением холодного пива. Пейзаж дополнял огромный щит с надписью
"Добро пожаловать в Уорм-Спрингс! Славный Уорм-Спрингс!" Признаться, за
час пребывания в этой дыре я не нашел в ней ровным счетом ничего славного.
В пустой закусочной бутерброды были какие-то пресные, виски не в меру
теплый, да и хозяин попался чересчур общительный.
- Вы, никак, большая шишка? - осведомился он, с назойливым интересом
оглядывая меня с ног до головы.
- Да, здоровенная, - небрежно бросил я.
- Тогда, может, вы скажете, что заглушило утром телевизор?
- Скажу, - ответил я. - Это вторжение.
- Да ну? - ужаснулся хозяин. - И что же теперь?
- Посмотрим. Ситуация критическая.
- А что, разве тяжело справиться с какими-то краснорожими марсианами?
- С марсианами справились бы, но это не марсиане.
- А кто же это?
- Я.

Я купил у владельца местной автомастерской подержанный "бьюик" и,
оставив хозяина закусочной в тягостном недоумении, покинул Уорм-Спрингс.
Через несколько часов там уже были армейские кордоны, суетливая
национальная гвардия и хмурые фэбээровцы. Пока они соображали, что к чему,
пока они разбирались, кого искать, я успел пересечь границу штата. "Бьюик"
оказался неплохой машиной, и с каждым часом я удалялся от несчастного
объекта на сто с лишним миль.
Было уже темно, когда на обочине я разглядел неподвижный "форд".
Присев рядом с ним на корточки, курила женщина. Больше я не разглядел
ничего, так как пронесся мимо нее маленьким торнадо. Через несколько
секунд я понял, что не мешало бы вернуться, очень не мешало бы вернуться.
И я вернулся.
Ее звали Джин. Меня - Рекс, Тайри Рекс.
У нее была холодная кожа, славная холодная кожа, такая же, как и у
всех нас. Свой первый рок-н-ролл мы танцевали на просторном заднем сидении
ее "форда" той же ночью. Я скрывался от ФБР, Джин от своего мужа. И мы
решили поиграть в прятки вместе. Уютный "Хилтон-отель" в Финиксе -
прекрасное место для наших танцев и замечательное укрытие от симпатичных
людей в бежевых плащах, которые ищут некоего Фарвуда, свидетеля и,
предположительно, главного виновника Невадской катастрофы. У каждого из
них есть жетон агента ФБР, автоматический пистолет и желание пристрелить
Фарвуда при первой же встрече. Рано или поздно кому-то из нас не повезет.

Удивительно быстро юркнул в прошлое август; солнце промчалось галопом
через точку осеннего равноденствия; красное и желтое заменили в привычной
палитре зелень нашего лета. Каждая ночь была длиннее предыдущей, каждый
новый дождь все дольше, все злее и злее стучался в наше окно, все меньше и
меньше отделяло нас с Джин от расставания. Это ощущение, сперва прозрачное
и зыбкое, постепенно обретало четкую структуру, твердело, оформлялось в
жестах, словах. Я получил передышку, я был взведен, как хорошая часовая
пружина, я был готов сменить шкуру на кожу - и холодная октябрьская ночь
окончательно доказала мне это.
В то утро я проснулся и почувствовал, что вымираю. Ужас вымирания был
заложен в нас еще тогда, когда первый ящер, сопя и отфыркиваясь, вылез на
берег мезозойского моря, и, смакуя сладость чистого воздуха, сам того не
желая, осознавал себя как нечто, отдельное от окружающего мира.
1 2