Фолкнер сразу назначил Мишнера своим личным секретарем.
Мишнер знал, что Климент получил образование в послевоенной Германии, среди царящего тогда хаоса, и учился искусству дипломатии, служа церкви в таких неспокойных местах, как Дублин, Каир, Кейптаун и Варшава. Якоб Фолкнер был человеком необычайного терпения и обладал огромным трудолюбием. За все годы знакомства Мишнер ни разу не усомнился в силе характера и веры своего учителя и давно уже для себя понял, что если бы ему удалось выработать в себе хотя бы половину качеств, которыми обладал Фолкнер, то можно считать, что жизнь прошла не напрасно.
Климент закончил молитву, перекрестился, поцеловал крест, висевший у него на груди поверх белой сутаны. Сегодня молитва была недолгой. Папа тяжело поднялся со специальной подставки для колен, но задержался у алтаря. Мишнер молча стоял в углу, пока понтифик сам не подошел к нему.
– Я объясню все в письме к отцу Тибору. Я распоряжусь, чтобы он сообщил тебе все нужные данные.
Объяснения необходимости поездки так и не последовало.
– Когда я должен ехать?
– Завтра. Самое позднее – послезавтра.
– А может быть, не стоит? Может это поручение выполнить кто-то из легатов?
– Не бойся, Колин. Я не умру, пока тебя не будет. Возможно, я неважно выгляжу, но чувствую себя прекрасно.
Консилиум врачей Климента вынес данный вердикт не далее как неделю назад. После множества тестов было решено, что Папа не страдает никакими болезнями, которые могли бы подорвать его силы. Однако в частном разговоре личный врач Папы предупредил, что главную опасность для Климента представляют любые потрясения. Стремительное ухудшение здоровья Папы за последние несколько месяцев показывало, что его душу что-то терзает.
– Я не говорил, что вы плохо выглядите, Ваше Святейшество.
– А тебе и не нужно ничего говорить. – Умные глаза старика уперлись в глаза помощника. – Все здесь. Я научился их читать.
Мишнер отвел взгляд, указал на листок бумаги:
– Так зачем вам понадобился этот священник?
– Мне надо было увидеться с ним еще тогда, когда я впервые побывал в хранилище. Но тогда я удержался.
Климент помолчал.
– А теперь я не могу ждать. У меня нет выбора.
– Как может не быть выбора у главы Католической церкви?
Папа чуть отстранился и посмотрел на висящее на стене распятие. По обе стороны от мраморного алтаря ровным пламенем ярко горели две толстые свечи.
– Ты идешь сегодня на заседание трибунала? – спросил Климент, повернувшись к нему спиной.
– Это не ответ на мой вопрос.
– Глава Католической церкови может выбирать, на какие вопросы ему отвечать.
– Вы сами приказали мне присутствовать на заседании. Так что, конечно, я там буду. Вместе с кучей репортеров.
– А она там будет?
Мишнер прекрасно знал, о ком именно говорит старик.
– Мне сообщали, что она просила аккредитацию на заседание трибунала.
– Ты знаешь, что ей нужно на заседании?
Он отрицательно покачал головой:
– Я уже говорил, что вообще случайно узнал, что она будет там.
Климент повернулся к нему лицом:
– Но это была счастливая случайность.
Почему Папа о ней спрашивает, подумал он.
– Нет ничего зазорного, что ты думаешь о ней. Это часть твоего прошлого. Часть, которую нельзя забывать.
Климент знал обо всем, потому что Мишнер тогда нуждался в духовнике, а архиепископ Кёльнский был тогда самым близким его другом. Это был единственный раз, когда он нарушил свои церковные обеты за четверть века службы священника. Тогда он хотел уйти из церкви, но Климент отговорил его, объяснив, что лишь через слабость душа может обрести силу. Уходом ничего не добьешься. Теперь, по прошествии более чем десяти лет, он понял, что Якоб Фолкнер был прав. Он стал личным секретарем Папы. Вот уже почти три года он помогал Клименту XV сочетать католические убеждения с окружающей действительностью. То, что само его участие в церковных делах было следствием нарушения обетов, данных им Богу и церкви, похоже, не волновало его. Но в последнее время он начал задумываться об этом.
– Я ничего не забыл, – прошептал он.
Папа приблизился и положил руку ему на плечо.
– Не надо горевать о потерянном. Это глупо и вредно.
– Мне нелегко лгать.
– Господь простил тебя. Тебе больше ничего не нужно.
– Откуда вы знаете?
– Знаю. Если ты не веришь непогрешимому главе Католической церкви, то кому же ты веришь?
Улыбка, сопровождавшая этот шутливый довод, окончательно уверила Мишнера в том, что не стоит принимать все слишком близко к сердцу.
Он тоже улыбнулся:
– С вами невозможно разговаривать.
Климент убрал руку:
– Да, зато я не лишен обаяния.
– Я буду помнить об этом.
– Ты и так помнишь. Письмо к отцу Тибору скоро будет готово. Лучше, чтобы был письменный ответ, но если он захочет ответить на словах, выслушай его, спроси его, о чем хочешь, и передай все мне. Ясно?
Мишнер подумал: трудно задать вопрос, если тебе не известно, зачем ты приехал, но ответил просто:
– Ясно, Ваше Святейшество. Как всегда.
Климент усмехнулся:
– Верно, Колин. Как всегда.
Глава III
Ватикан
8 ноября, среда
11.00
Мишнер не спеша поднялся в здание трибунала. Зал заседаний представлял собой высокое помещение, отделанное белым и серым мрамором и украшенное мозаичным узором, рассказывающим о четырех веках истории церкви.
Два швейцарских гвардейца без униформы у бронзовых дверей поклонились, узнав папского секретаря. Мишнер специально выждал время, прежде чем войти. Он знал, что его присутствие вызовет разговоры – слушания редко посещал кто-либо из столь близкого окружения Папы.
По настоянию Климента Мишнер прочел все три книги Кили и негласно сообщил понтифику об их провокационном содержании. Сам Климент не читал их. Чтение этих книг Его Святейшеством вызвало бы слишком много кривотолков. Однако помощник был прекрасно осведомлен о том, что Папа испытывал сильный интерес ко всему, о чем писал лидер церковных реформ. Стараясь быть незаметным, Мишнер устроился в кресле в заднем ряду зала и впервые увидел Томаса Кили.
Обвиняемый сидел за столом один. Кили было за тридцать, густые золотисто-каштановые волосы обрамляли приятное моложавое лицо. Время от времени появлявшаяся тонкая улыбка казалась немножко актерской, да и похоже, всем своим видом Кили играл на публику. Мишнер прочел все материалы, подготовленные трибуналом. Составители документов в один голос отмечали, что Кили знает себе цену и не хочет быть похожим на других. Явный оппортунист, записал один из членов комиссии. Тем не менее нельзя было не согласиться с тем, что аргументы Кили во многом убедительны.
Допрашивал Кили кардинал Альберто Валендреа, государственный секретарь Ватикана, чей пост не вызывал никакой зависти у Мишнера. На слушания трибунала по делу Кили собрался довольно непростой состав судей. Все кардиналы и архиепископы отличались, по мнению Мишнера, крайним консерватизмом. Никто из них не поддерживал решения Второго Ватиканского собора, никто не разделял взгляды Климента XV. Валендреа был особенно известен своей приверженностью устоявшимся догмам. Все члены трибунала – одетые в полное парадное облачение, на кардиналах алые шелковые плащи, на епископах черные шерстяные накидки, – все они восседали за изогнутым мраморным столом, над которым висела одна из картин Рафаэля.
Мишнер прислушался.
– Никто не может быть дальше от Бога, чем еретик, – говорил кардинал Валендреа. Его низкий голос был слышен во всем зале даже без микрофона.
– Я думаю, ваше преосвященство, – сказал Кили, – что чем более еретик скрытен, тем он может быть опаснее. Я же не скрываю своих взглядов. Наоборот, я считаю, что свободная дискуссия может лишь пойти на пользу церкви.
Валендреа взял в руки три книги, развернул к залу, и Мишнер узнал обложки работ Кили.
– Это – ересь, – авторитетно заявил Валендреа. – Я не могу дать этому никакого иного определения.
– Только потому, что я считаю, что священники могут вступать в брак? – с ходу парировал Кили. – И что священниками могут быть женщины? Что священник может любить свою жену, детей и Господа, как и остальные его единоверцы? Что, возможно, Папа не является непогрешимым? Он ведь человек и может ошибаться. Это ересь?
– Я думаю, что никто из членов трибунала не скажет иначе.
И никто не сказал.
Мишнер смотрел, как итальянец поворачивается в своем кресле. Кардинал был низенький и коренастый, как пожарный гидрант. Неаккуратная прядь седых волос спадала на лоб, резко бросаясь в глаза на фоне его оливковой кожи. В свои шестьдесят он считался еще молодым, поскольку делами Курии заправляли люди гораздо старше. В нем совершенно не ощущалось показной важности, которую обычно ожидают посторонние от первых лиц церкви. Он выкуривал почти две пачки сигарет в день, держал винный погреб, бывший предметом зависти многих, и был вхож в светское общество. Его семья не знала недостатка в деньгах, и значительная часть этих средств причиталась ему как старшему наследнику мужского пола по отцовской линии.
Газеты уже давно называли Валендреа возможным преемником Папы – исходя из его возраста, положения и влияния. До Мишнера доходили слухи о том, как государственный секретарь Ватикана готовится к следующему конклаву, пытаясь склонить на свою сторону колеблющихся и стараясь подавить потенциальную оппозицию. Климент был вынужден назначить его государственным секретарем, самым влиятельным лицом в церкви после Папы, так как на этом настаивала значительная часть кардиналов. Климент был достаточно проницателен, чтобы не ссориться с теми, кто привел его к власти. К тому же, как тогда объяснил Папа, он следовал правилу: держи своих друзей близко к себе, а врагов – еще ближе.
Валендреа положил пухлые руки на стол. Перед ним не было никаких бумаг. Было известно, что он почти никогда не пользуется заранее приготовленными материалами.
– Отец Кили, многие в церкви считают, что Второй Ватиканский собор был неудачным экспериментом и вы являете собой яркий пример нашей неудачи. У клириков не может быть свободы выражения. В мире слишком много мнений, чтобы допускать возможность дискуссии в церкви. Мы все должны говорить одним голосом, голосом Святого Отца.
– Многие сегодня считают, что безбрачие и непогрешимость Папы – это устаревшая доктрина. Пережиток времен, когда мир был неграмотен, а церковь коррумпирована.
– Я не согласен с вами. Но даже если есть такие прелаты, они держат свое мнение при себе.
– Страх может заставить молчать, ваше преосвященство.
– Бояться нечего.
– Сидя в этом кресле, не могу с вами согласиться.
– Церковь не наказывает своих священников за помышления, отец. Только за поступки. За такие поступки, как ваш. Ваша организация противна церкви, которой вы служите.
– Если бы я не почитал церковь, ваше преосвященство, я бы просто покинул ее. Напротив, я настолько предан своей церкви, что могу не соглашаться с ее политикой.
– Неужели вы думали, что церковь будет молчать, видя, как вы нарушили свои обеты, открыто стали жить с женщиной, да еще и отпустили сами себе грех? – Валендреа снова поднял в руках книги и потряс ими в воздухе. – А потом, вдобавок ко всему прочему, еще и написали об этом? Вы сами навлекли на себя наказание.
– А вы действительно верите, что все священники блюдут обет безбрачия? – с невинным видом спросил Кили.
Этот вопрос привлек внимание Мишнера. Он заметил, что и репортеры оживились, по залу прокатился гул.
– Во что верю я, сейчас не имеет значения, – ответил Валендреа. – Речь сейчас идет об одном конкретном священнике. Каждый из нас давал обеты Господу и церкви. Я считаю, что обеты нужно соблюдать. А тот, кто их не соблюдает, должен уйти сам – или быть изгнан.
– А вы сами всегда соблюдали свои обеты, ваше преосвященство?
Смелость Кили удивила Мишнера. Возможно, он уже понял, что его ждет, и терять ему было нечего. Валендреа покачал головой:
– Вы и вправду считаете, что личные выпады против меня помогут вам защититься?
– Я всего лишь задал вопрос.
– Да, отец, я соблюдаю свои обеты.
Похоже, Кили был заранее готов к такому ответу.
– Как же еще вы могли ответить?
– Вы хотите сказать, что я лгу?
– Нет, ваше преосвященство. Я хочу сказать, что ни один священник, кардинал или епископ никогда не осмелится честно признаться в своих чувствах. Мы все обязаны говорить то, что требует от нас церковь. Я не знаю, о чем вы на самом деле думаете, и это очень печально.
– То, о чем я думаю, не имеет ни малейшего отношения к вашей ереси.
– Мне кажется, ваше преосвященство, что вы уже заранее осудили меня.
– Не больше, чем это сделал Господь, который уж точно непогрешим. Или вы и в этой доктрине сомневаетесь?
– Когда Господь сказал, что священник не может познать любовь другого человека?
– Другого человека? Почему не просто женщины?
– Потому, что любовь не знает границ, ваше преосвященство.
– То есть вы к тому же защищаете гомосексуализм?
– Я защищаю право каждого человека следовать зову своего сердца.
Валендреа покачал головой:
– Разве вы забыли, отец, что, приняв сан, вы приобщились к Христу? Вы, как и все присутствующие здесь, должны соответствовать этому идеалу. Вы обязаны быть живым и доступным образом Христа.
– Но откуда мы знаем, что это за образ? Никто из нас не жил во времена Христа.
– Так говорит сам Христос.
– А не могло ли получиться так, что этот образ создал человек, чтобы удовлетворить свои нужды?
Валендреа приподнял правую бровь и с явным недоверием смотрел на Кили.
– Ваше невежество поразительно. Вы не верите, что Сам Христос был безбрачен? Что Он поставил Свою церковь превыше всего? Что Он и Его церковь одно и то же?
– Я, как и вы, не знаю сексуальных пристрастий Христа.
После секундного колебания Валендреа произнес:
– Ваше безбрачие, отец, – это ваш дар. Выражение вашей преданности. Такова доктрина церкви, которую вы не можете – или не хотите – принять.
Кили стал возражать, ссылаясь на другие догмы, публика начала скучать, и Мишнер разрешил себе немного отвлечься от теологического спора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46