OCR Busya
«Варвара Карбовская «Мраморный бюст»»: Советский писатель; Москва; 1957
Аннотация
Когда Многоватов овдовел, он на другой же день после похорон остро ощутил утрату: домработнина Тамара сломала пылесос, засушила котлеты и никак не могла найти запонки с аквамаринами. В общем, у него возникла неотложная потребность жениться.
Варвара Карбовская
Удар судьбы
– Жизнь, наука, искусство – все в полном смысле движется вперед. И только в одной области ученые не делают изысканий, пренебрегают, считая, видимо, ее второстепенной. И зря. Эта область – предсказание будущего! Посудите сами, если бы я, к примеру, знал… разве меня постиг бы удар судьбы?
– А разве вы не знали, гражданин Многоватов?
Впрочем, этот разговор следовало бы перенести в конец рассказа, что сделать езде не поздно. Потому что им удобнее всего завершить рассказ, а также и один из этапов жизни и деятельности главного персонажа (некоторых действующих лиц не хочется называть героями) – Геннадия Романовича Многоватова… Когда Многоватов овдовел, он на другой же день после похорон остро ощутил утрату: домработнина Тамара сломала пылесос, засушила котлеты и никак не могла найти запонки с аквамаринами. При покойнице пылесос не ломался, котлеты были сочными и не напоминали кожемитовую подошву, а запонки…
– Это уже полное безобразие! Чтоб немедленно были найдены, я этих фокусов с пропажами не потерплю!
О том, что у него возникла неотложная потребность жениться, Многоватов вскользь сообщил кассирше своего магазина Ираиде Львовне, ровно через месяц после похорон, когда не только пылесос и холодильник, но и собственный желудок Геннадия Романыча, по милости неумехи Тамары, был вконец испорчен и, как всякое испорченное существо, поминутно и препротивно давал о себе знать.
Ираида Львовна сама уже не могла рассчитывать выйти замуж за вдового заведующего магазином культтоваров. И не столько по причине возраста, который она довольно ловко скрывала, сколько по причине внешности, которую скрыть было нельзя. Даже покупатели, заглядывая в окошечко и увидев ее совиное лицо, схватывали сдачу, не пересчитав, а отойдя от кассы говорили: «Ну и «у!» – и уже не возвращались, чтобы потребовать недоданные сорок копеек.
Ираида Львовна очень обрадовалась, что Многоватов обратился именно к ней. Ведь его могла заарканить Нюрка, продавщица телевизоров, или вторая кассирша, Попыхаева, и тогда ей, Ираиде Львовне, житья бы не было. А теперь она сыщет ему такую невесту…
Она еще не знала – какую именно, но воскликнула: «Знаю!» – и хлопнула себя по обтянутому вязаной кофтой бюсту, отчего он заколыхался, как осетровое заливное, в которое положили слишком мало желатина.
Ираида Львовна мысленно и молниеносно перебрала всех знакомых женщин и остановилась на соседке по квартире, молодом враче Лидии Журавлевой.
– Ах, есть одна девушка! – воскликнула кассирша, закрывая глаза и тряся головой, как будто от наслаждения не могла не закрывать глаз и не трясти головой.
– Точно – девушка? – переспросил Геннадий Романыч. – А то нынче и семидесятилетние на девушку отзываются.
– Вся ее жизнь у меня как на ладони, – с суровой правдивостью в голосе произнесла Ираида Львовна. – Никто к ней даже не ходит, ни ухажеры, ни родственники.
– Это хорошо, что родственники не ходят. А родители есть?
– Отец-пенсионер живет при сыне в Иркутске.
– А сын – кто?
– Так себе, на заводе работает.
Ираида Львовна ничуть не удивилась, что Многоватов интересуется точными анкетными данными. Осторожный человек не впустит к себе в дом жену с ветра. Особенно в такой дом, в полную чашу, как у Геннадия Романыча!
– А на лицо как? – под конец спросил Многоватов и объяснил: – Потому что я слышал, даже Чехов выставлял определенные условия, чтоб у человека все было красивое: и лицо и одежда.
– Насчет одежды прямо скажу: одевается неважненько, потому что зарплатишка поначалу небольшая, и научить, видать, некому, как добыть.
Многоватов отмахнулся.
– Это же я говорю – Чехов одеждой интересовался, а я в основном про лицо спрашиваю. Одеть я сам троих могу.
К этому Многоватов прибавил, что зарплатой совершенно не интересуется. Ираида же знает – он любит красивую жизнь и крохоборничать не в его правилах. Жизнь бывает один раз, надо ею пользоваться! Но, конечно, умело. А то вместо красоты получится такая неприглядная картина, как у Суликова, которого судили за хищения. А дурак Суликов, кстати сказать, даже и не жил. Все только клал на сберкнижки. Восемь книжек, в восьми кассах, на восьми разных концах города. И все равно все обнаружили. Это не жизнь. Надо уметь жить.
Ираида Львовна с готовностью согласилась.
– Уж кто-кто, а вы умеете, дай вам бог здоровья. И сами живете и другим даете. А насчет Лиды прямо скажу: внешность у нее не противная. Лицо, как яйцо, чистенькое, беленькое. Но особой красоты нету.
– И не нужно. Жена, а не что-нибудь, для удовольствия.
– Правильно, Геннадий Романыч! Нет красоты, зато высшее образование. Я это к чему говорю? Я считаю, что Лида Журавлева для вас самая подходящая жена. Если бы вы себе какую-нибудь продавщицу взяли или заведующую пивным киоском – совсем марка не та. А жена – врач, она как бы накладывает благородный отпечаток.
Геннадий Романыч сказал гордо:
– Я не нуждаюсь в отпечатках.
Ираида Львовна заторопилась:
– Это безусловно верно! Ну, а насчет благородства… вы только, Геннадий Романыч, меня ради бога извините, но даже в прежние времена любой аферист благороднее всякого графа выглядел, потому что понимал: благородством брезговать нельзя.
– Пошлый пример приводите, Ираида Львовна, – скучным голосом сказал Многоватов. – А что касается невесты, то я против врача не возражаю.
…Знакомство произошло очень просто и естественно. Многоватов позвонил в поликлинику и вызвал на дом врача:
– Желательно товарища Журавлеву.
Врачу Лидии Михайловне Журавлевой нравилось ходить по больным. Она работала первый год и еще не успела устать и привыкнуть ко всему. Иногда в старой, захламленной квартире оказывалась девушка, похожая на ландыш, выросший среди замшелых коряг. И Лидия Михайловна всеми силами старалась вылечить этот ландыш от гриппа или ангины. А в другом месте, в великолепном новом доме, среди ковров и хрусталя ее встречала типичная баба-яга, но только модернизированная, в атласном халате и с серьгами до плеч. По обязанности она лечила и бабу-ягу, хотя у бабы болезни были по большей части выдуманные от нечего делать.
Вообще жить и работать было интересно.
К Многоватому она пришла, как всегда, быстро и деловито. И немного сконфузилась. На ней были расшлепанные боты, которые снимались вместе с туфлями, а на полу в прихожей лежала голубая бархатная дорожка. И в большом зеркале отразилась ее фигурка в черном пальто с кроличьим воротником. Зеркало холодно поблескивало; наверно, оно привыкло отражать соболя, норку или еще что-нибудь такое, чего никогда не было у врача Журавлевой.
Впрочем, она не сконфузилась бы ни перед зеркалом, ни перед ковром, если бы в дверях, придерживая шелковую портьеру, не стоял мужчина средних лет, с очень приятным лицом, одетый в плюшевый серебристый халат.
Лидия Михайловна была врачом, но она же была и девушкой двадцати четырех лет, и когда на нее пристально; с ласковой улыбкой смотрел незнакомый мужчина (что случалось не так уж часто), она чувствовала себя неловко.
Он был один в квартире, которая показалась Лидии Михайловне роскошной. Она даже подумала: «Вот пожить бы в такой…»
Больным оказался именно он, этот мужчина с мягкой улыбкой, Геннадий Романович Многоватов. Температура у него была нормальная, пульс тоже, но он жаловался на общую усталость. Он все рассказал: недавно схоронил жену (Лидия Михайловна опустила глаза и понимающе кивнула головой), у пего очень ответственная, утомительная работа. Нет, нет, бюллетеня ему не требуется, он, так сказать, сам себе хозяин. Единственное, что ему нужно, это – бережное отношение к его психике, которая расстроена, – что не мешает отметить в истории болезни. Ну, может быть, какие-нибудь капли…
Лидия Михайловна пожелала выслушать больного. Он до пояса спустил халат и остался в шелковом белье палевого цвета. Ни таких халатов, ни такого белья Лидия Михайловна, никогда не видела. Ее отец был слесарем и в плюшевых халатах не ходил. И такие шикарные больные тоже ни разу ей не попадались. Такие, наверно, пользовались услугами профессоров, приезжавших к ним на дом.
Выслушивание показало, что сердце у больного Многоватова отличное и легкие тоже в порядке.
– И все же состояние у меня скверное, – с тихой грустью сказал Геннадий Романыч. – Милый доктор, уж вы не откажитесь прийти еще раз.
Лидия Михайловна была впечатлительна, как всякая девушка. Ей сейчас же вспомнился кинофильм «Неоконченная повесть». Правда, артистка Быстрицкая в десять раз красивее ее, Лиды Журавлевой, по в общем есть что-то похожее. Или хочется, чтобы было.
Значит, у него умерла жена? А какое это имеет значение? Очень большое. Врач должен все учитывать.
На следующий вызов Многоватова она пришла в новых коричневых полуботинках на микропористой подошве, которая выглядела совсем как каучуковая, и в голубом пуховом берете. И зеркало поблескивало уже не так холодно.
Лидия Михайловна волновалась: что будет дальше, она не знала. А Многоватов знал: два раза в кино, один раз в цирк, один раз в ресторан, после этого конкретно – да или нет. Он человек занятой, ему время дорого.
После шестой встречи Лидия Михайловна не спала всю ночь до утра и мучилась мыслью – зачем она так скоро позволила целовать себя? По правде говоря, мысль была немножко другая, нестерпимая для всякой девушки: «А не показалась ли я ему слишком податливой? Вдруг он больше не позвонит?»
Она говорила сама себе: «Конечно, он недостаточно культурен, он сказал, что на стене брарелефы, вместо барельефы, и что Чехов, в основном, комик…» Ну что ж, она только рада будет поделиться с ним тем культурным богатством, которым владеет сама.
Кстати, о богатстве. У него одних книг три полных шкафа, и все такие прекрасные издания! Только Лиде не понравилось, как он сказал:
– Те же денежки в случае чего.
Но она тут же мысленно оправдала его: он не сумел сказать иначе о своем пристрастии к книгам. Хотя у него такая же страсть и к мебели, и к картинам, и к одежде. Он сказал ей:
– Между прочим Чехов сформулировал таким образом: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда»!
– И душа, – подсказала Лидия Михайловна. Он вздохнул.
– Душу, Лидочка, не видать. И вы, как врач, должны знать, что души как таковой нет. И, откровенно говоря, к лучшему.
…Однако она напрасно не спала ночь после шестого свидания. Он снова позвонил ей и настойчиво предложил зарегистрироваться. Когда она при встрече дала согласие, он вынул из кармана кольцо с бриллиантом и надел ей на палец.
– Вы с ума сошли! Как можно тратить такие деньги! – воскликнула Лидия Михайловна.
– Деньги для того и деньги, чтобы их тратить, – ответил Геннадий Романыч. – Вот дурак Суликов этого не понял. А впрочем, вам про Суликова пока что знать не следует.
Она не спрашивала про дурака Суликова и про то, откуда у Многоватова столько денег. Она только ужасалась, что он напрасно тратит их, вместо того чтобы поберечь на будущее: покупает билеты в театр непременно в первом ряду, обедает с ней в ресторане. Она слышала, как официант вкрадчиво назвал испугавшую ее сумму, и видела, как легко и беззаботно Геннадий Романыч бросил на стол деньги, больше чем надо, и она поняла – это значит на чай. Теперь это кольцо…
Лидии Михайловне было двадцать четыре года, и она отлично знала, что на свете есть жулики, и воры, и даже убийцы. Они ездили в автобусах и в тесноте снимали с пассажиров часы. Они по ночам нападали иногда на прохожих или проникали в квартиры и бывали случаи – убивали. Некоторые служили в учреждениях и делали какие-то приписки или подлоги. Она точно не знала. Но все они рано или поздно, жалкие и приниженные или противно-наглые, представали перед судом на глазах у всех. И вызывали у людей презрение, ненависть или просто гадливое чувство.
Все эти преступники, пойманные или непойманные, могли где-то и как-то жить, но знакомыми Лиды Журавлевой они быть не могли. А представить себе, что ее, строгую и нецелованную девушку, вдруг целует вор, – это было вообще невероятно. Поэтому она даже ни на одну минуту не представляла себе, что и книги, и ковры, и костюмы Геннадий Романыч приобретает каким-то нечестным путем.
Разумеется, заведующий магазином не может получать слишком большого оклада. Но… мало ли как бывает: сбережения, наследство, выигрыш. Вот, например, у них в квартире живет кассирша Ираида Львовна (по странному совпадению она работает как раз в том магазине, которым заведует Геннадий Романыч). Так вот, она постояно выигрывает! И помногу. Лида помнит, как она недавно вбежала в кухню и закричала: «Пять тысяч! Пять тысяч!» – и махала облигацией. А когда соседи стали просить ее дать им поглядеть на счастливую облигацию, она смешно замахала руками: «Что вы, еще сглазите!» – и убежала к себе. А ведь, возможно, что Геннадию Романычу посчастливилось и он выиграл не пять тысяч, а пятьдесят?…
Пришло письмо из Иркутска. Писали вместе отец и брат.
«Лидушка, нам издали что-то не очень нравится твой выбор. Не потому, что ты врач, а твой Многоватов торговый работник. Работников торговли у нас большая армия и если бы они плохо и нечестно работали, то и торговли бы никакой не было. Они же молодцы, справляются, развивают и, как говорится, борются за лучшее. Некоторые даже героически работают в самых тяжелых условиях севера и так далее. В общем, честь им и хвала, тем, которые этого достойны. Но ты, Лидушка, пишешь, что у твоего Многоватова дом – полная чаша (между прочим зря ты к нему ходишь, лучше к себе позови. У тебя квартира населенная, на всякий случай – мало ли что бывает). Ты перечисляешь, какие у него книги, ковры, вазы, костюмы и шуба с бобровым воротником.
1 2