А эти-то кому мешали?
Поручик Голицын в ярости сорвался со стула и подскочил к Павлу. Тому даже показалось, что его собираются бить.
– Ничего ты не понимаешь! – воскликнул он.
– Так объясните… И успокойтесь, пожалуйста.
Старый газетный волк вновь опустился на свое место, не стесняясь, достал из стола бутылку и стакан, а также плавленый сырок. Видимо, данная закуска будила в нем некие ностальгические воспоминания, поскольку из левого глаза Поручика Голицына скатилась одинокая слеза и он горько, со сдержанным стоном, вздохнул. Однако, выпив сто грамм и закусив доперестроечным продуктом, ушлый репортер мгновенно повеселел. Ярость его улетучилась, уступив место благодушию.
– Ты, братец, сер… – заявил он снисходительно.
Павел посмотрел на Поручика Голицына с жалостью, смешанной с пренебрежением, но промолчал.
– В жизни каждого человека есть такие моменты, – продолжал вещать Поручик, – которые он хотел бы забыть. И порой забывал. А вот другие помнили… Прекрасно, знаешь ли, помнили. Я в те времена был довольно шустрым малым. Водку не пил вообще. И вот решил я написать про этих самых… Впрочем, я это тебе уже рассказывал. Так вот. Решил я провести собственное, так сказать, расследование. Фактуры много насобирал, а как ее объединить, не знал. Ну и начал копать. Возьмем хоть этого отставника. Ведь многим насолил. В сорок седьмом году настрочил донос на одного сослуживца. В ту пору этот Казанцев пребывал в Группе советских войск в Германии. Так вот, этот несчастный полковник, которого он утопил, мешал его продвижению по службе. Заслонял, так сказать, светлый путь. Этот урод накатал телегу: мол, такой-то встречается с немкой, ходит с ней в гаштеты, переодеваясь в штатское, ездит в Западную зону… Как говорится, «факты, изложенные в письме, частично подтвердились». Полковника, понятное дело, за ж… и в Союз. А уж там разжаловали. Он не выдержал позора, приставил ствол к виску, ну и… Я не утверждаю, что родственники или друзья того бедолаги решили отомстить. Но этот факт просто иллюстрирует сущность нашего героя.
А эта актрисулька и того хлеще. Если помнишь, ее укатали в лагеря по 154-й статье. Часть вторая, между прочим, – «Спекуляция в особо крупных размерах». Она входила в группу крупных московских валютчиков. Была, правда, на подхвате, но всех знала. И после ареста немедленно их заложила. За это ей дали всего пятерку… Да и статья у нее была другая, те шли по расстрельной – экономическая диверсия против государства. В лагере она стучала на своих товарок, не раз бывала бита, но выжила. Вернулась из заключения – ни кола ни двора. Жить где-то надо. В театральных кругах ее позабыли, а кто и помнил, дел с ней иметь не желал. В общем, она втерлась в доверие к одной весьма заслуженной и почтенной даме, тоже из актрис. По обыкновению, изобразила страдалицу: мол, села по облыжному доносу, ни в чем не виновата, людская злоба и зависть пределов не знают. Словом, прикинулась жертвой чуть ли не политических репрессий. Заслуженная дама ее сдуру прописала на свою площадь, благо жила одиноко, и ей, как она выражалась, «нужна компаньонка». А дальше как в сказке: «Была у зайчика избушка лубяная, стала ледяная». «Компаньонка» скоренько сжила со света свою благодетельницу и завладела не только ее квартирой, но и имуществом, включавшим кое-какие драгоценности, а также сбережениями… Так-то вот, друг мой Пашеко. – Поручик Голицын вновь горько вздохнул, налил себе полстакана. – Царство небесное той несчастной! Голодом ведь сучка Рогнеда ее уморила, истинную правду говорю. Из квартиры не выпускала, а кормить не кормила. Думаешь, не бывает ныне такого? Еще как бывает!
– А журналист этот… международник, в каких грехах уличен? – со скрытой иронией поинтересовался Павел.
– Какой международник?.. Ах да, Стекольщиков. Честно говоря, с ним я толком не разобрался. Он все с бабами путался. С женой по этой причине разошелся… Видать, поэтому его из загранки турнули. Моральный разложенец. С другой стороны, данная публика в те времена обязательно работала на какую-нибудь контору. КГБ там или ГРУ. Может, проштрафился… Словом, о нем ничего толком я не узнал.
– Ну, хорошо. Допустим, каждый из троицы был законченным мерзавцем. И что из этого следует?
– А то, – веско ответствовал Поручик Голицын, – что не самоубийства это были, а убийства.
– И актрису тоже замочили? – насмешливо спросил Павел. – Вместе с собачками. Животные-то кому помешали?
– Нет, ты не понял. Убивали они себя и окружающих самостоятельно, но не по своей воле…
– А по чьей?
– Не знаю. Уверен лишь в одном. Их заставили это сделать. Каким образом, не могу сказать.
– Но какие у вас основания так считать?
– Да не с чего им было сводить счеты с жизнью.
– Это не довод. Мало ли какие могут быть причины. Депрессия, например… Угрызения совести, неизлечимая болезнь, одиночество… Но, даже если допустить, что в ваших выкладках имеется доля правды, каким образом их заставили совершить самоубийство?
– Вот! Вот!!! – вскричал Поручик Голицын. – Мы и добрались до главного! До сути! Не столь важно, кто жертва. Необходимо понять, каков механизм ее действий.
– Ну и?..
Поручик Голицын выразительно пожал плечами и скорчил гримасу, отчего один его ус задрался вверх, а второй опустился вниз наподобие стрелки компаса.
– В таком случае о чем мы вообще говорим? – почему-то вышел из себя Павел. – Вы мне просто голову морочите!
– Ты послушай, Пашеко, дальше. Это еще не все. Я сам, конечно, до этой гипотезы додуматься бы не смог. Помогла, знаешь ли, одна встреча в том же восемьдесят третьем году. В декабре, аккурат перед Новым годом, мне в редакции дали путевку в дом отдыха, тут, под Москвой. Дом отдыха был ведомственный, принадлежал Министерству обороны. Каким уж образом у нас в редакции оказалась путевка, я не ведаю. Время как раз такое неудачное, перед праздником. Да и погода, помнится, не очень располагала. Один день – мороз, другой – оттепель. Других желающих не нашлось, ну я и поехал. Один поехал. Людка, помню, была недовольна… Ну да черт с ней.
Дом отдыха оказался очень небольшим. Такая, знаешь, старинная барская усадьба, при советской власти превращенная в оздоровительное учреждение. Однако был весьма уютным, и кухня хорошая. Отдыхающих мало, сплошь мужики, и все, как один, пенсионеры. Из развлечений – бильярд. Словом – скукота.
На лыжах я ходить не любитель, оставалось либо дрыхнуть с утра до вечера, либо водку пить. Отдыхающие, за небольшим исключением, предпочитали второе. В столовой меня посадили к невзрачному такому мужичку, по виду типичному бухгалтеру: личико словно репка, очочки круглые, правда, в золотой оправе. В лицо не смотрит, только в тарелку. Назову его Петром Петровичем, хотя на самом деле у него было другое имя. И никакой он оказался не бухгалтер, а отставной генерал. На второй день, так же глядя в тарелку, предложил вместе с ним сходить на станцию. Как потом оказалось, за бутылкой. Отчего не сходить? И вот подобные променады стали мы с ним совершать два раза на день, после завтрака и после ужина. Пил я в те поры мало, но в компании очень даже неплохо получалось. Нужно сказать, что генерал с бухгалтерским обличьем оказался довольно занятным собеседником. В трезвом виде слова из него клещами не вытянешь, а выпьет – начинает разные занятные историйки рассказывать. И про войну, и про жизнь в гарнизонах, и про офицерских жен… Словом, «Декамерон» Боккаччо. Я, соответственно, тоже всякие интересности излагаю. Однажды рассказал ему про свои изыскания. Вспомнил про генерала Казанцева… Он, оказывается, его знавал. Нужно отметить, в тот момент, когда речь зашла о данном самоубийце, мой друг Петр Петрович был изрядно на взводе. И выдал: «Ванька-то Казанцев – никакой не самоубивец. Такие не стреляются. Его, натурально, укокошили». Я, естественно, усомнился. Кому, мол, он мешал? «Вы, – говорит, – ни хера не знаете… Ванька на деньгах сидел». Оказалось, Казанцев руководил снабжением Группы войск. «За это и ухайдокали, что делиться не желал». – «Да как же можно, – спрашиваю, – ведь следствием доказано… Из собственного, наградного «парабеллума»… Пульки, гильзы… Все сходится». – «Естественно, – отвечает, – собственноручно. Для этого есть специальные люди. Они, – говорит, – обладают такими возможностями. Пожелают – и человек приходит в состояние чрезвычайного возбуждения. Ему хочется убивать. Хоть кого… В том числе и себя. Вот Ванька сначала своих близких прикончил, а уж потом себя. Состояние это длится очень недолго, однако этого времени хватает, чтобы натворить дел». Тут я давай расспрашивать: что же это за люди такие, где они водятся и кто отдает приказы. Мой Петр Петрович только смеется. «Или, – говорит, – ты думаешь – я совсем дурак. И так лишнего тебе натрепал. Советую, – говорит, – не лезть в это дело, не распутывать… А то прихлопнут как муху». Больше мы с ним на эту тему не толковали. Я пытался его еще расспрашивать – словно воды в рот набрал. Только усмехается. Много позже до меня дошло: не случайно меня в дом отдыха отправили, не случайным оказался и мой сосед-собутыльник. Узнали где-то, что я пытаюсь разобраться в этой истории, ну и намекнули…
Павел сидел, заинтригованный. С одной стороны, рассказ подвыпившего Поручика Голицына выглядел весьма фантастично, но с другой… С другой – было в нем нечто.
– Я же не утверждаю, что все случаи суицида на самом деле являются убийствами, – сказал Поручик Голицын. – Наверняка большинство из них имеет вполне реальное объяснение. Но вот те, при которых, кроме непосредственного самоубийцы, имеются еще жертвы, всегда вызывают во мне сомнение. Возьми хоть этот твой вчерашний случай… Зачем этот придурок отправил на тот свет еще и жену? Какие у него имелись причины? Вот то-то и оно!
– То есть вы хотите сказать: существуют некие структуры, способные устранить конкретное лицо безо всяких там выстрелов и взрывов?
– Где-то так, – невозмутимо отозвался Поручик Голицын.
– Кто же они такие? Гипнотизеры, экстрасенсы?..
– А бог их знает. Это раньше мне было интересно, а теперь не особенно. Спокойная жизнь, знаешь ли, дороже.
– Если бы раскопать, можно сделать колоссальный материал… сенсационный…
– Ну, так копай. Кто тебе мешает? Затравку я дал.
– Но с чего начать?!
– На твоем месте я бы разобрался со вчерашним случаем. Кто таков этот парень? Чем занимался? Были ли у него враги? И так дальше… Потом! Постарайся выяснить, не случалось ли в последнее время чего-нибудь подобного. Ищи аналогии. И вот еще что. Существует, я слышал, некое общество. Типа «Анонимных алкоголиков». Человек пребывает в депрессии, хоть сейчас в петлю. Идет туда. Там снимают абстинентный синдром, то есть… э-э… стресс.
– А… Знаю. Экстренная психологическая помощь. Позвоните по телефону…
– Нет. Не то. По телефону тебя будут успокаивать, сочувствовать… Разную лабуду бормотать. Жизнь, мол, прекрасна, солнышко светит, птички поют, так отчего же вы, товарищ, собрались добровольно уходить из этого лучшего из миров? На вас, мол, плохая погода действует. Как там у Козьмы Пруткова: «Вянет лист, уходит лето, иней серебрится. Юнкер Шмидт из пистолета хочет застрелиться…» А в этом обществе серьезные люди сидят. Психологи, психиатры… Одно слово, специалисты. Там и гипноз применяют, и электричество. Можно к ним обратиться за информацией. Само собой, скрыв, что ведешь расследование. Если, конечно, тебе это интересно. В чем основное преимущество профессионала перед дилетантом вроде тебя? В умении добыть качественную информацию. Пока не научишься – грош тебе цена. Можно, конечно, всю жизнь строгать информашки вроде: «На Каланчевской площади под колесами «шестисотого» «Мерседеса» погиб зазевавшийся бомж». И такое газете пригодится. Но уважать не будут. Всю жизнь на подхвате. – Очередной вздох и бульканье прозрачной жидкости. – Так что, мой друг Пашеко, дерзай, пока молод.
ГЛАВА 3
На улице, как и вчера, было слякотно. С сереньких небес моросило нечто неопределенное. И душа пребывала примерно в таком же состоянии.
«Почему так? – размышлял Павел. – Вначале охватывает подъем, и готов горы свернуть, а чем ближе к цели, тем больше неуверенности и опасений».
Под целью он подразумевал дом, где вчера произошли убийство и самоубийство. С чего, собственно, начать? Расспросить соседей? А захотят ли с ним разговаривать? Могут и послать подальше. Мало ли что журналист. Запал, внушенный Поручиком Голицыным, уже выветрился. Копаться в чужом грязном белье расхотелось. Однако коли уж пришел…
Он без особой охоты распахнул дверь подъезда.
– К кому? – настороженно спросила консьержка, выскочив из своей будки с окошечком и преграждая путь могучим телом.
– Я, собственно, из газеты, – неуверенно произнес Павел.
– Документы есть?
Он протянул редакционное удостоверение.
– По какому делу?
– О вчерашнем хочу написать…
– Чернуху, конечно, – холодно произнесла консьержка. – Типа: «Кровавая разборка в квартире 77». А, паренек? Чего башкой вертишь?
– Может, именно так и напишу! – разозлился Павел. – Работа у меня такая!
– А моя работа – не пускать разных… – консьержка задумалась, видно, подбирая подходящее определение, – молодцев, – наконец нашла она компромисс. Слово находилось в рамках приличий и одновременно имело уничижительный оттенок. Мол, знай, журналистик, свое место.
– Так вы меня не пропустите? – сменив тон на просительный, спросил Павел.
– К кому ты… вы идете?
– Соседей хочу расспросить.
– Каких еще соседей?! Нечего людей с ранья булгачить. Народ у нас живет солидный, не какая-нибудь шваль… И чего они тебе должны рассказывать? – Консьержка, почуяв слабину в голосе Павла, видимо, сделала окончательный выбор. – Ходють тут разные… Может, ты корочки свои в переходе купил?
«Вот ведь сволочь какая!» – со злостью подумал Павел, поняв, что его переиграли. Он уже хотел понести противную тетку черными словами, но сообразил: именно этого от него и ждут, и вместо этого вкрадчиво спросил:
– Скажите, пожалуйста, как ваша фамилия?
1 2 3 4 5 6 7