С тех пор как Сяки, вслед за отцом и старшим братом стал гарпунером, он ежегодно получал от артели шестьдесят иен и девять коку риса и не бедствовал. Но мать, скончавшаяся от сердечного приступа, любила повторять при жизни слова его отца: «Человек должен работать до тех пор, пока стоит на ногах». Вот и Сяки вчера охотился на кита, а сегодня пойдет разделывать тушу. Сестра ушла на берег еще спозаранку. В доме стоит мертвая тишина. Осенью сестра выходит замуж за школьного учителя Касукэ, и ей хочется купить что-нибудь к свадьбе.
Сяки еще бы полежал, но в комнату влетела курица и принялась, наклоняя голову и чувствуя себя как дома, расхаживать по татами. Он вскочил, чтобы прогнать ее. Раздвинув ставни, взглянул на угрюмое, серое небо и свинцовое, густое море. Ветер донес грохот барабана и пронзительный смех женщин. Ему почудился знакомый голос бедной девушки, подруги детства, и смуглые щеки вспыхнули румянцем. Пошарив за пазухой, Сяки нащупал монету в пять иен, которую отложил из полученных вчерашних денег. Успокоившись, он пошел в соседнюю комнату, где на низеньком столике его ждал завтрак.
Большие низкие сараи обнесены бамбуковой изгородью. Перед изгородью толпились мужчины и женщины из окрестных селений. Они шумели, громко смеялись, спорили о чем-то. Одни уже поставили на головы большие корзины, ожидая раздачи китового мяса, другие приготовили фуросики. Поздоровавшись со сторожем, Сяки вошел во двор. У входа в сарай его обдало горячим паром.
Внутри на всем лежали красноватые отблески. Возле печей суетились раскрасневшиеся от жары молодые женщины. Сильные парни, обливаясь потом, тесаками разделывали тушу на большие куски прямо на полу. Под надзором скупщиков старшие члены артели складывали нарезанное мясо в корзины, взвешивали и выносили во двор.
У длинных столов стояли почти все женщины и старики поселка. Опуская ножи в такт барабанной дроби, они крошили на мелкие куски кожу и мясо. В огромных котлах клокотал жир. Несколько дюжих мужчин подбрасывали дрова и большими ковшами сливали ворвань в бочки. Их вспотевшие тела поблескивали. Ритмичный стук множества ножей по деревянным подставкам сотрясал стены. С ним сливался гул разговоров, смех, громкие голоса женщин, треск полыхающих печей. Воздух был пропитан запахом пота и горелого жира. Найти в этом шумном хаосе нужного человека было невозможно. Сяки так и не смог свыкнуться с этой грубой суматохой тризны. Каждый раз, когда он приходил, ему хотелось бежать прочь. И каждый раз он мысленно молил судьбу, хотя и знал, что его желание неосуществимо: «Пусть оставят, в покое хотя бы Бога Китов! Я не вынесу, если его похороны будут похожи на эти. После того как месть свершится, мне хотелось бы тайком переправить его в северное море. Никто из наших, ни дед, ни отец, ни старший брат, не надругались бы над ним. Неужели, когда я убью его гарпуном, его выволокут на сушу и руки этих людей раскромсают его тело, растопят его жир, наделают безделушек из его костей! Неужели? Все же он бог!»
В калитку, кивнув сторожу, вошла красивая девушка. Все, кто стоял у ограды, проводили взглядом ее высокую, стройную фигуру. Узнав Toe, дочь хозяина, молодой человек сдернул с головы повязку и низко поклонился. Остановившись напротив Сяки, она пристально посмотрела на него большими красивыми глазами. Такая у нее была привычка: пристально смотреть на собеседника. Под взглядом этой девушки, дочери единственного в поселке самурая, молодой человек совсем растерялся, и его охватило неодолимое желание убежать.
– Я бы хотела видеть отца, – сказала она с некоторым высокомерием, – вы не знаете, он здесь?
Сяки пробормотал что-то невнятное и опомнился, лишь когда оказался за изгородью. Девушка, понимая, что все на нее смотрят, грациозной походкой вошла в главное помещение. Эта гордая красивая дочь самурая не зналась со своими сверстницами. Когда однажды девушки пришли к ней за пожертвованиями, она не пригласила их войти в дом. Но жители поселка считали ее поведение естественным и не осуждали Toe.
Сяки, отдышавшись, не спеша шел по бедному поселку. Крыши низко нависали над стенами припавших к земле домиков, и палящее южное солнце, которое ярко освещало поселок даже сквозь облака, внутрь домов не проникало. Там всегда царил полумрак. Обычно хозяйки этих домиков смотрят из сумрака на улицу и в полутьме блестят их глаза, но сегодня поселок пуст. Все работают на разделке туши.
Сяки поднялся по ступенькам, высеченным в горе, на самую вершину. Залитая солнцем деревня, песчаный берег и белая лента пены у края воды – все это казалось теперь таким крошечным, что могло уместиться на ладони. А дальше сверкало пронизанное светом море. Далеко в море вдавался коричневый мыс, окутанный белой дымкой.
На вершине шелестела истомленная зноем роща. В ее глубине прятался древний, потемневший от времени синтоистский храм. Тишину храма нарушили звонкие хлопки в ладоши. Сяки поклонился сначала трем морским божествам: богу дна, богу середины, богу поверхности моря, потом скромной статуе девы Марии с младенцем Христом на руках. Благоговейно склонив голову, молодой человек произнес свою молитву: «Вчера в море ты помог мне одолеть огромного кита, и я очень тебе благодарен. Скоро три года, как Бог Китов погубил моего старшего брата. Помоги мне сразить его гарпуном. Ради этого не пожалею жизни. Только сделай так, чтобы со мной не погибли другие, пусть они вернутся живыми. У них ведь жены и ребятишки, не то что у меня. Сестра в этом году выходит замуж за учителя Касукэ. Окажи божескую милость, пусть все у них будет хорошо. Пошли им славных ребятишек. И еще – пусть деревенские старики поживут в свое удовольствие последние годы, пока не придет их час. Молю тебя, даруй им все это…»
Пахло мхом и прелыми листьями. Все было объято покоем. Сквозь листву над головой тихо светило солнце. Чуть доносился шум прибоя и голоса птиц.
«Может быть, в этом году все-таки исполнится мое желание. Я настигну Бога Китов, даже если придется расстаться с этим миром». Но представить себе реально он этого не мог, и потому в его душе не было страха. Умиротворенный, Сяки вышел из храма. Вдыхая полной грудью горный воздух, он начал не спеша спускаться по тропе.
Молиться в храме после удачной охоты и посещать могилы предков на другом склоне горы – таков обычай китобоев Вадаура. Сам живи в жалкой лачуге, но на могилы денег не жалей – требует еще один их обычай. На кладбище рядами тянутся надгробия из белого камня. Их отполированные грани мягко сияют в лучах солнца. Дальний конец кладбища превратился в причудливый волнорез. Набрав силу в море, волны с шумом набегают там на берег, взметывая великолепную пелену из брызг. Особенно красиво это в ветреную погоду. Могилы деда, отца и старшего брата Сяки обложены большими отшлифованными белыми камнями. Такими камнями обычно облицовывают могилы тех, кто нашел смерть в битве с китами.
На большом камне неумелой рукой наискосок нарисован плывущий кит. Рядом одинокий убогий крест. Опустившись на колени, Сяки повторил у могилы предков молитву, которую произнес перед этим в храме.
Помолившись, он неторопливо пошел между могилами. Теплые лучи солнца ласково грели плечи и затылок, и Сяки с облегчением чувствовал, как исчезает притаившаяся в каждой мышце усталость.
На кладбище были могилы и без надгробий – просто четырехугольные ямы, выложенные гранитом. Возле одной из них Сяки вдруг остановился. Ему показалось, что там кто-то есть. Затаив дыхание, он посмотрел вниз. В яме, на гладких камнях, скорчившись, лежала девушка. Сяки спрыгнул к ней.
– Эй! – закричал он, – пытаясь поднять ее. – Тебе плохо? Отнести тебя домой? Вставай же!
Но смуглая, бедно одетая рыбачка не пошевелилась и только покачала головой. Нетрудно было заметить, как судорожно сжимается от боли ее тело. На синевато-белом лбу блестели капельки пота. Сквозь стиснутые зубы вырывался протяжный стон и, как вода, растекался по камням.
– Позвать священника? Я был на разделке, думал, ты там. Мне и в голову не пришло бы искать тебя здесь. Ну, так сбегать за священником?
Наморщив блестевший от пота лоб, Эй с трудом улыбнулась:
– Мне священник не нужен. Мне никто не нужен.
Сяки не знал, что делать. У его ног под жгучими солнечными лучами лежала девушка и, хватаясь за сухую траву в трещинах между камнями, корчилась от боли, а в глазах ее светилась удивительная мягкость. Вздохнув, он перевел взгляд на ряды сверкавших белизной надгробий, на скалистый коричневый мыс за ними и на дышащее теплой истомой море.
– Я… – Ее голос звучал еле слышно. – У меня ребенок.
– Ребенок?
От волнения Сяки умолк, а когда заговорил снова, в его голосе слышалось благоговение.
– Чем я могу помочь? Я все сделаю.
– Тяжко! – пробормотала она рассеянно.
И Сяки удивился той нежной слабости, которая звучала в голосе этой, привыкшей к невзгодам, суровой, несмотря на свою юность, женщины. Он растерянно смотрел на ее бледное лицо.
– Пойдите домой, принесите горячей воды. Только никому ни слова.
– Я мигом!
Сбросив дзори, Сяки выскочил из могилы.
Сестра еще не вернулась. Он быстро согрел воду, достал из шкафа кусок белой материи, приготовленной для следующей охоты, и как можно осторожнее, чтобы не пролить воду, вернулся к могиле.
Эй лежала в той же позе, на каменном дне, глядя ясными глазами в небо. Сяки поставил ведро с горячей водой у ее колен и рассеянно прислушался к смеху и брани, доносившимся из сараев.
Из-под края кимоно тянулась струйка крови. Она мягко, словно нитка, ползла по расщелине большого камня. В палящих лучах солнца кровь быстро запекалась и теряла естественный блеск. Молодой человек, сбросив хао-ри, накрыл им Эй и сжал крепкими пальцами ее дрожащую руку.
– Прости меня, – прошептала она еле слышно.
Жалкий домишко ютился у подножия нависшего над морем утеса. О том, что в нем кто-то живет, можно было догадаться лишь по свету в щелях двери, сколоченной из старых досок. Ветер с моря свирепо бил в затылок. После некоторого колебания Сяки постучал. Закутанная в лохмотья старуха встретила его подозрительным взглядом. Эй, сидевшая, в углу, посмотрела на него, но тут же отвела глаза, словно его тут и не было.
В каморке хоть шаром покати: деревянная бадья да три старых ящика. В одном из них Сяки увидел младенца, который спал беспокойным сном. Не говоря ни слова, он сел рядом с девушкой, придвинул к себе бадью, полную ракушек, и, вытаскивая их из воды, начал ловко отделять ножом мясо от раковин. Протаскивая нить левой рукой, он мгновенно протыкал иглой дрожащее тельце моллюска.
Старуха, повернувшись лицом к стене, а к молодому человеку спиной, вила из соломы веревки для сетей по заказу артели. Весь дом – одна комната. Дверь пронзительно скрипела под ударами ветра, а когда он стихал, было слышно, как потрескивал фитиль в лампе. Ловкие, гибкие, словно китовый ус, руки молодого человека проворно делали свое дело. Уже семь или восемь нитей с нанизанной на них наживкой уложены в ведро. Прервав работу, девушка подняла глаза.
– Зачем вы это? – спросила она глухо и тут же перевела взгляд в дальний угол комнаты. – Зачем вы всем говорите, что это ваш ребенок? Ведь это неправда. Хотите принести себя в жертву?
– Причем здесь жертва? – ответил Сяки, продолжая проворно работать.
– Как же вы женитесь на Toe, если будете говорить, что это ваш ребенок?
– Toe или не Toe – какое дело, – буркнул он и осторожно начал скручивать нить с наживкой.
Эй помолчала, только глаза ее сверкнули.
– Значит, вы раздумали мстить Богу Китов?
– Бога Китов я убью, не об этом речь, – ответил он раздраженно и, нечаянно уколов палец, прищелкнул языком. – Бога Китов я убью! А Тое, усадьба, имя – все это одна морока.
Эй наклонила голову и взяла новую нить. Но игла в ее пальцах двигалась медленно. По всему было видно, что ее мучает еще что-то. Вдруг, снова подняв голову, она вызывающе взглянула на Сяки.
– Вы в самом деле не хотите знать, чей это ребенок?
– Чей бы ни был. Я не собираюсь спрашивать тебя об этом, – недовольно ответил Сяки. Закончив еще одну нить, он почерпнул воды из бадьи и ополоснул руки.
Сидевшая к ним спиной старуха поднялась и, недовольно ворча, поплелась в угол, где лежал ворох соломы. Взяв циновку, она начала заворачиваться в нее и заворачивалась до тех пор, пока совсем не исчезла. Эй вымыла руки и лицо, прополоскала рот, расчесала волосы и застелила единственный футон, который берегли для гостей.
Молодой человек пришел к ночи в домишко Эй для того, чтобы его признали отцом ребенка. Но в этом доме не было ни моти, ни сакэ – ничего, что полагается в тех случаях, когда муж впервые приходит к молодой жене. Сяки вдруг подумал о ребенке: горько же начинается жизнь человека!
Эй положила на футон две подушки, развязала оби и осталась в нижнем белье. Потом привернула лампу и легла. Сбросив одежду, молодой человек лег рядом.
Он начал целовать ее, ласкать, гладить ноги, но Эй оставалась холодной как лед. Первая близость не разбудила чувств. Он лежал с ней молча. Каждый думал о своем.
– Как мне противны благодеяния! – вдруг гневно сказала Эй. – Я не люблю этого ребенка и не хочу, чтобы меня из-за него жалели.
– Какие благодеяния? – перебил ее Сяки.
– Я же не хотела его! – Она вздрогнула. – Меня взяли силой. Мне все опостылело. Чего я только ни делала, чтобы избавиться от него! В мороз купалась в море, била себя по животу камнями, прыгала с утеса… где уж тут любить его!
– В ребенке нет греха. И какая разница, от кого он? – попытался успокоить ее Сяки и, немного помолчав, добавил: – Пусть он не мой, но дай мне отомстить за него как за родного.
– Ты! – Ее голос, дрожал. – Если ты любишь меня, ты и отец.
– Я любил тебя еще мальчишкой. Потому и гулял всегда с тобой, потому и теперь говорю: мне все равно, раз люблю тебя.
– Ты! – Она вдруг начала трясти его тяжелое тело. – Нет, я поняла. Я все поняла. Ты решил умереть, а раз все равно умирать, то можно и прикрыть мой позор: выдать ребенка за своего. Ты, – простонала она, впившись ногтями в его мускулистую спину, – умрешь один?
1 2 3 4 5 6