Альбуций опустил в своем романе один реальный эпизод, облюбованный всеми без исключения историками. Когда Антонию вручили голову Цицерона, Фульвия попросила дать ей эту голову перед тем, как прибить ее на ростры. Она с трудом разомкнула челюсти Марка Туллия Цицерона, вытащила наружу его язык и воткнула в него иголки, чтобы он не смог говорить в аду и порочить их имена, жалуясь теням других умерших.Но Альбуций не удержался от искушения закончить «Popillius Ciceronis interfector» двумя пассажами, скорее жалостными, нежели педантически точными: «Попиллий стал примером для всех нас: Nullos magis odit quam quibus plurimum debet» (Особенно он ненавидит людей, коим обязан более всего на свете). И добавляет, перед тем как завершить роман: «Все головы непрестанно поворачиваются к рострам, и непрестанно их взорам предстают глаза и руки красноречия, выставленные напоказ». Концовка же декламации была на редкость безвкусной, такую мало где встретишь. Сенека яростно осуждал ее. В ней Альбуций описывает свояченицу Цицерона, Помпонию, которая, желая отомстить за него, но не осмеливаясь обрушить свой гнев на Антония или Попиллия, подвергла пыткам Филолога в деревянной пристройке виллы в Гаэте. Она морила его голодом и время от времени вырезала из его тела небольшие кусочки мяса, заставляя съедать их. Однажды, незадолго до того как он испустил дух, а было это в январские иды, она вырвала ему язык, разрезала его на ломтики и стала давать по ломтику раз в три дня, засовывая в рот и приговаривая: «Ешь, Филолог, ешь свой язык!» Глава тринадцатаяЖелание быть Гомером Легендарный автор «Илиады» и «Одиссеи» в древности был примером для подражания всякому поэту.

Россказни Азиния Поллиона и Цестия вдруг становятся аппетитными, как хлеб, только что вынутый из печи. Более того, как ломтики языка, если их слегка присолить. Я пользуюсь ими, стараясь притом не подчеркивать, насколько они неправдоподобны. Оба этих сплетника получали удовольствие от злословия. Но благодаря этому удовольствию мы хоть что-то узнали о самом Альбуции. Азиний Поллион пишет, что Альбуции с приближением старости не знал утех, получаемых от других. Он так и остался ребенком. Посещал отхожие места, желая, чтобы его там мастурбировали стоящим. Мне кажется, в данном случае «sordidis-sima» превращаются в миф, а впрочем, наш герой чаще всего испытывал беспокойство, внушаемое, быть может, страхом перед неприятностью, которая в XVII веке постигла великого французского историографа, носившего имя Буало: его клюнул в причинное место индюк. Было ему в ту пору шесть лет. Он играл на острове Ситэ, с той стороны, что смотрит на набережную Августинцев. Мне вдруг приходит в голову, что я «клюнул» на этот эпизод отнюдь не случайно – так птичий клюв уверенно находит зернышко или червяка. И Сенека-старший, и Поллион, и Порций Латрон сообщают, что Альбуций был подвержен приступам меланхолии, во время которых ему случалось терять дар речи. Иногда он воображал себя скопой: клевал воздух, махал руками, точно крыльями, и ловил на лету воображаемую добычу. После наводнения в Пьемонте, в Новаре, когда он лишился двадцати коров и быков, целой фермы, восьмерых рабов, одиннадцати женщин и трех гектаров полей с несжатым урожаем, он начал писать роман о противоестественной любви жрицы-настоятельницы к своему пасынку, слепому содомиту, открыв его следующими словами: «О судьи, мы извечно стоим по пояс в воде смерти, за одну ночь она вздымается до самого подбородка. Временами нахлынувшие волны мешают нам говорить». Дождавшись своей очереди декламировать, Цестий притворился, будто не может разжать зубы. Наконец он отер рот полою своей тоги и возгласил: «О судьи, простите великодушно мое молчание. Волна Альбуция затопила мои уста. Я ждал, когда смерть отхлынет прочь, вернув нам поля мидий».Имя Альбуция Сила так и осталось для нас неотделимым от этого страха. Прошло две тысячи лет. Его страх перед исчезновением мог исчезнуть вместе с телом, в погребальном костре, в урне. Но имя не только сохранилось в своей первозданной форме: язык, который мы унаследовали от Рима и на котором говорим, преображает его. Мои губы произносят «Альбуции Сил», и сразу приходят на ум слова «силиться» (он силится заговорить), «бессильный» (он бессилен заговорить). Вспоминается внутренняя прогрессивная рифма, cius silus, ciussilus – во французской транскрипции вторая половина имени и прозвище Альбуция читаются как «сьюс силюс», что и дает внутреннюю прогрессивную рифму.

которой предшествует Альба Альба – древнейший город Лациума, по преданию, основанный Асканием, предшественник Рима, название которого созвучно первому слогу имени Альбуция.

– самый древний город народа, изъяснявшегося на этом языке. И в памяти внезапно всплывает мальчик Асканий, Мальчик Асканий – легендарный Асканий Юл, сын троянского героя Энея, прибывшего с ним в Италию и основавшего государство латинян. Род Юлиев возводил к нему свою родословную.

путешествующий дневными переходами по Лациуму. Это было в 1148 году до н. э. Он спускается по альбанским горам, минует сосны и пробковые дубы, подходит к озеру. На берегу его ждет челнок, выдолбленный из ствола лавра. От запаха бледно-желтых цветов и мелких гроздей голубых ягод («bacca laurea») y него саднит горло. Он садится в душистую лодочку, что покачивается на воде. Вертит в пальцах красную ветку акации. Это картина мира. Иными словами, доска, водруженная на перекрестке дорог и покрытая гипсом.Он так и не опубликовал свои «юридические» романы. Ни один декламатор не использовал эти сюжеты, неожиданные и шокирующие своими эксцессами. Цестий пишет в своей «Сатире»: «Vagabatur lugubri sordidaque praetexta» (Он носил одежду неряшливую, как носят дети, и неимоверно грязную под предлогом траура). Римские контроверзы попали в «Gesta Romanorum» Gesta Romanomm – «Римские Деяния», знаменитый средневековый сборник поучительных рассказов, составленный неизвестным автором на латыни; пользовался популярностью, неоднократно пересказывался на народных языках. Сюжеты его почерпнуты из античной и восточной повествовательной и дидактической литературы, из латинских контроверсий и проповедей, из исторических преданий раннего Средневековья, из житийной и сказочной литературы. Все эти сюжеты подвергаются однотипной дидактической переработке: фабула сжимается и сопровождается обстоятельным толкованием в духе притчи нравственно-религиозного содержания. Как тематический источник оказал значительное влияние на позднейшую повествовательную литературу.

и в XII веке были переведены как роман, под названием «Желтофиоль Новых Француженок».Накануне мартовских ид 43 года Цезарь ужинал в доме Лепида. Он съел две барабульки с хлебом. Поедая филе двух этих рыб, он прямо за столом подписывал корреспонденцию. Он привык работать таким образом. Ночью налетевший шквальный ветер переломал деревянные ставни и настежь распахнул бронзовую дверь спальни. Жена Цезаря, Кальпурния, проснулась в слезах. Умирая, он говорил на латыни – только он один. Заговорщики же изъяснялись по-гречески. Ему нанесли двадцать три удара. Брут вонзил меч ему в пах. Он испускал короткие крики. Накрыл голову тогой. Заслонил рукою член, обагренный кровью из раны, которую нанес ему сын женщины, любимой им более всего на свете.Иудейская община выражала скорбь по умершему диктатору гораздо громче всех других, ибо великий Цезарь победил Помпея, взявшего некогда Иерусалим и осквернившего Храм. Это событие навсегда запечатлелось в памяти еврейского народа. Октавиан спешно вернулся из Греции. Прибыл в порт Пирея. Сел на маленькую галеру. Он был даже не худым, а тощим, тщедушным, по-гречески говорил пришепетывая и выказывал внешнее смирение – верный признак всесокрушающей гордыни. Он был чрезвычайно робок, но хитро обратил это свойство себе на пользу, присовокупив к нему еще и молчаливость. Всю свою жизнь он страдал от лишаев, от врожденной слабости левого бедра и ноги, от судорог в указательном пальце правой руки, от почечных колик и желчных камней, от хронического насморка. Будущий император Август не отличался каменным бесстрастием. Это был ярко выраженный истерик, что, однако, не мешало ему быть достаточно красивым.Всю свою жизнь Альбуций ненавидел Августа. Он слышать не мог, как тот говорит по-гречески. Альбуций любил сладкие пирожки с каштанами. Не переносил сальных свечей. На Целиевом холме, к востоку от большого парка, у него было два дома, стоявших углом. Внизу, у каменной ограды, росли кружком олеандры. Чуть выше – старые, но все еще стройные ярко-зеленые кипарисы. Середину склона занимала густая платановая роща.Альбуций вставал до зари. Смотрел, как поднимается солнце. Он любил солнечный восход, но наблюдал за ним с некоторым беспокойством. «Миру приходит конец, – часто говаривал он. – С некоторых пор мне чудится в солнце какое-то колебание, словно оно не решается всходить на небосклон».По рассказам Сенеки, в самые пасмурные дни он сетовал: «Numquid perpetuus ignis exstinctus est?» (Стало быть, угас вечный огонь?) И еще говорил так: «Я ненавидел Спурию. Но от нее родилась плодовитая дочь, эту я любил. Она умерла в родах, и ее лицо запечатлено у меня в голове, за оградою моего лба. Другая моя дочь – старшая – жирная незамужняя распустеха с утробой, полной вина, и маткой, полной спермы, которую не умеет спускать. Полия обожает меня, но, увы, без особой взаимности».Это Альбуцию принадлежит изречение: «Introrsus erumpentes lacrimas ago» (Я отвергаю слезы, готовые пролиться).В углу дома с южной стороны была устроена вольера. Известно, что во время очередного приступа меланхолии Альбуций произнес следующие слова: «Я испытываю горечь оттого, что возбуждаю столько сомнений в намерениях, коими руководствуюсь, и столько беспокойства из-за декламаций, которые слагаю. Я остановлюсь тогда лишь, когда спущусь в Эреб, в тот самый миг, когда преклоню колени перед автором „Одиссеи". Думаю, отцы правильно поступили бы, покарав меня за желание стать Гомером». Он любил бродить по парку. С приходом старости его любовь к птицам угасла. По утрам он бродил в густой роще влажных платанов. Глава четырнадцатаяОтцы и сыновья Он страстно хотел иметь сыновей. Но рождались только дочери: одна мертвая, вторая – миланка, третья – Полия. Он никогда не говорил о своем отце. Но вспомним о жалобе отца в его «Предводителе пиратов»: «Всюду под внешним покровом звучат стенания сыновей». А сын, предводитель пиратов, спасшийся некогда от гибели в морской пучине, ответил на это: «Ты всегда желал мне смерти».Альбуций завершил свой роман так: «Мы лишь жалкие обломки в любви отцов». Короткие пересказы сюжетов, записанные Сенекой, Цестием, Ареллием и Азинием Поллионом, суть все те же обломки в любви просвещенных людей. Я поочередно излагаю здесь восемь из этих обломков. СЫН, РАСТИРАЮЩИЙ ЯДTER ABDICATUS VENENUM TERENS Трижды отвергнутый приготовляет яд (лат.).

Некий отец возненавидел своего сына. Трижды он выгонял его из дома. И трижды суд заставлял отца восстанавливать сына в правах. Однажды отец застиг сына за растиранием ядовитого порошка.– Что ты делаешь? – спросил отец.По взгляду сына он догадался, что тот намерен его убить, и понял, какая причина толкнула юношу на это злодейство. Одной рукой он схватил ступку из желтого мрамора, другой вцепился в плечо сына. Плечо сына дрожало под его пальцами. Не выпуская ступки и сына, он тут же доставил их к судье.– В четвертый раз я отрекаюсь от своего сына, – объявил отец. – Он толок яд в желтой мраморной ступке. Вот эта ступка.Судья допросил сына. Сын признал, что готовил яд, однако сказал:– Mori volui (Я хотел умереть). Трижды отец выгонял меня из дома. Похоже, во мне есть нечто ужасающее. Нечто внушающее ненависть моему отцу. Я не достоин жить. Я устал переносить эту ненависть. Мне захотелось скорее покончить с собой. И я приготовил яд.Отец:– Нет. Он замышлял убийство.Сын:– Нет. Я растирал в порошок отраву для самоубийства. Если родной отец не желает меня видеть, значит, я должен стать невидимым для всех.В этом месте Альбуций повышал голос и произносил, подражая хриплому басу отца:– Cum se mori velle dicat vitam rogat! (Он говорит, что хочет умереть, а сам молит о жизни!)С этими словами отец взмахнул желтой мраморной ступкой, обрушил ее на связанного сына и раздробил ему голову. Кровь и мозг сына брызнули отцу на руку. Он сказал:– Он ведь жаждал смерти. Отцовскую любовь нужно заслужить.Отца оправдали, признав за ним право на самозащиту. Он поместил прах сына в желтую мраморную ступку, сказавши при этом: «Вот оно – лекарство». ДВА БРАТАFRATRES PANCRATIASTAE В одном провинциальном городе некий человек подготовил двух своих сыновей к атлетическим состязаниям в Олимпии. Он выставил их как борцов. Им выпал жребий бороться друг с другом. Когда братья перед началом боя умащали друг друга маслом, отец подошел к ним и сказал:– Abdico eum qui victus erit (Я выгоню из дома того из вас, кто потерпит поражение).В полдень, когда жара достигла апогея, оба юноши, истекая кровью и потом в ожесточенной борьбе, испустили дух. Но, даже умирая, не разомкнули тесного объятия. Было решено оказать им божественные почести (sic: divini honores). Их мать, встав с места, обвинила своего супруга в бессердечной жестокости:– Бой был неравным. В нем было двое сражавшихся, но трое участников – твое слово и их руки.– Значит, не три, а пять.– Даже в преддверии смерти над ними довлела твоя угроза.– Я не собирался ее осуществлять. Я сказал это, чтобы они стремились к славе.– Они не могли ни победить, ни проиграть. Каждый из них мог стать либо братоубийцей, либо изгнанником.– Жена, почему ты обрушиваешь на меня свою ненависть? Ведь нас постигло общее ужасное горе.– Умирая, они слышали твой голос. Он неумолчно звучал в их ушах: «Abdico eum qui victus erit.» (Я выгоню из дома того из вас, кто потерпит поражение). ПРЕДАТЕЛЬСТВО ОТЦАCAVETE PRODITIONEM Берегись предательства отца (лат.).

Некий отец и его сын оспаривают друг у друга должность командующего армией. Сын получает этот пост, ведет армию в бой, побеждает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23