Сергей Михайлов

ПО ТУ СТОРОНУ ЗЕРКАЛА

На следующий день я проснулся поздно и с трудом. Следующим он был,
разумеется, по отношению ко вчерашнему, а вчерашний оказался знаменателен
тем, что этот тип из восемнадцатой квартиры, набивавшийся ко мне во
друзья-товарищи, приволок ни с того, ни с сего полбанки настоящего
контрабандного кофе (кажется, из Гондураса), прямо в дверях сунул мне его в
руки (в порядке подхалимаша, я думаю), скорчился в туповатой ухмылке и
прогнусавил, что, мол, кофеина в нём все сто, а не ноль целых ноль десятых,
как в нашем, магазинном, пропущенном через Минпищепром. Я машинально принял
подношение и также машинально захлопнул перед его мясистым носом обитую
дерматином дверь. Нет, кажется "спасибо" я всё-таки сказал. Дело в том, что
по телеку в тот момент "Дочки-матери" транслировали, где наш выдающийся
сатирик М. Задорнов сыпал плоскими шуточками, а Алан Чумак раздавал всем
присутствующим по обе стороны телеэкрана несуществующие яблоки. Нет, на
яблоки я не клюнул - не дурак всё же, кумекаю, а вот на дочек и их мамаш
поглядеть охота была (особенно сцену в бассейне - помните?). Так что того
типа из восемнадцатой принимал не я, а мой автопилот; тот же автопилот
сварил этот проклятый кофе, чёрт бы его побрал, по всем правилам
кулинарного искусства, а расхлёбывать его пришлось, разумеется, мне.
Поскольку же "Арабику" и ей подобные сорта я привык потреблять литрами, то
и этот дурацкий контрабандный порошок я потребил по полной программе, а
потребивши, понял, что все сто, обещанные тем типом, - это не пустой звук,
а объективная реальность, данная мне в ощущениях посредством гулко
забившегося, словно рыба об лёд, сердца где-то внутри моей грудной клетки.
Сердце рвалось наружу, в панике биясь о рёбра, причём рёбра мои при этом
вибрировали и излучали звуковые волны достаточно широкого диапазона частот.
Даже Катька, жена моя, подозрительно скосила на меня свои большущие
глазищи, на секунду оторвавшись от телека, и попросила меня не греметь, а
то у неё от этого грёма (это она так выразилась) в глазах рябит. Словом,
удружил мне сосед. Кто ж знал, что этот буржуйский напиток надо пить
напёрстками, а не трёхсотпятидесятиграммовыми бокалами!.. Но главная
пакость состояла в том, что возлияние это проистекало на ночь глядя, на сон
грядущий, и потому пришлось мне потом полночи елозить по сбившейся
простыни, ища ту единственную, но с удивительным постоянством ускользающую
позу, приемлемую для отбытия в царство Морфея, и лишь под утро я забылся
тяжёлым, наполненным сюрреалистическими ужасами сном. Дураку ясно, что на
работу я проспал. К тому же ещё Катька, как нарочно, не разбудила вовремя,
сама же смоталась, даже не предупредив. Меня всего колотило и трясло,
словно с похмелья. Решив полечиться по принципу "клин клином", я сварил
себе ещё порцию дьявольского зелья, но на этот раз потребил дозу, имеющую
хождение в загнивающем западном мире. И тем не менее в груди у меня что-то
жалобно застонало, заскулило, забулькало. Но пусть оно даже волком завоет,
а на работу всё равно переться надо. Куда ж от неё денешься? Труд -
почётная обязанность каждого гражданина нашей страны: Тьфу, чтоб его!..
Хорош труд, когда за него гроши платят! А ещё лучше те гроши, на которые в
магазине купить нечего... Но хошь не хошь, а вынь да положь - тунеядство у
нас ещё никто не отменял. А посему я собрал свою волю воедино, прошлёпал
босыми ступнями в ванную, умылся, оделся, что-то запихал себе в рот,
подхватил на ходу электробритву - станком я принципиально не бреюсь ввиду
повышенной чувствительности моего эпителия - и расположился с нею в руке
напротив большого, во весь рост, зеркала, являющегося неотъемлемой частью
гардеробной двери. Соскребая суточную щетину со своих щёк, я полностью
отдался созерцанию своей физиономии. Ну и рожа, нечего сказать! Четвёртый
десяток на исходе, а всё такая же бесцветная, незаметная, безликая. Рожа
неудачника - такую видишь и тут же забываешь. Вот и оттенок какойто
синюшный проступил. Я выпятил подбородок, облизывая его бритвой, и
отражение в зеркале повторило сию эволюцию, но, как мне показалось, с
некоторым запозданием. Впрочем, этого и следовало ожидать: как-никак, а
кофеин относят к разряду наркотиков. Ну, попадись мне этот придурок из
восемнадцатой, я ему припомню его контрабандный товар! Не хватало ещё в
дурдом загреметь... Из соседней комнаты взвизгнул телефонный звонок, и я
ринулся было туда, но тут же остановился как вкопанный, ибо никакого
телефона у нас и в помине нет, не было и неизвестно, будет ли, а если и
будет, то опять-таки неизвестно - когда, через сколько лет и в каком
тысячелетии, так как на очередь мы с Катькой встали ещё в те далёкие,
дозастойные времена, и с тех пор ни слуху, ни духу о вожделенном,
мифическом телефоне нет, и опять-таки неизвестно - будет ли, а если и
будет... Словом, прозвенело три раза и смолкло. Видно, и это наваждение
придётся списать на те же "все сто", щедрой дланью отсыпанные мне
благодетелем соседом, чтоб он провалился вместе со своим Гондурасом...
Когда я снова вернулся к зеркалу, чтобы продолжить ежедневную, до жути
осточертевшую процедуру выскребания суточной щетины, моего отражения в
зеркале уже не было. То есть здесь, в комнате, по сю сторону зеркала я был,
а там, в точно такой же комнате, но уже по ту сторону того же зеркала -
меня не наблюдалось. Меня охватила ярость. Наверняка тот индюк подсыпал мне
какой-нибудь гадости: травки какой или порошка какого буржуйского. А посему
индюку тому я мысленно поклялся вынуть ноги сегодня же, сразу по приходе с
работы, как раз накануне футбольного матча, чтобы не топал он ими от
радости, если, не дай Бог, его дурацкая "конюшня" сдуру банку киевлянам
влепит. Но прошло пять минут, и я уже кончил бриться, а меня там всё ещё не
было. Вот тут я впервые ощутил страх. Неужто и впрямь крыша поехала? Совсем
это некстати, надо заметить. Мне почему-то представилось, как волокут меня
под белы рученьки два огромных санитара, а маленький вертлявый докторишка с
козлиной бородкой этаким живчиком скачет вокруг нас и приговаривает:
"Граждане! Минздрав СССР предупреждает: контрабандный кофе чертовски вреден
для вашего здоровья!" Ну, индюк, ну, бегемотище, я тебя встречу в тёмном
переулке, ты у меня спляшешь ламбаду под аккомпанемент своих же собственных
рёбер!.. Тут я заметил, что на меня кто-то затравленно взирает с правой
стены, - с той, где ковёр раскинулся о края и до края. Не то, чтобы я
испугался, а стало мне всё это на нервы действовать. Дело в том, что со
стены на меня пялился я сам, вернее, мое утерянное отражение - плоское,
двухмерное, но передающие мельчайшие детали своего оригинала. Но всё бы это
было ещё ничего, если бы оно, отражение это, вдруг не стало перемещаться -
и это при полной моей неподвижности - в сторону двери, ведущей из комнаты.
Оно скользило по ковру, словно солнечный зайчик, и продолжало в упор
разглядывать меня, удивляясь, кажется, не меньше меня самого. Вот так мы и
смотрели друг на друга, пока оно не выскользнуло за дверь и не исчезло в
коридоре. Я не стал преследовать своего плоского двойника, а приблизился к
гардеробу. Либо я свихнулся, либо с этим зеркалом творится что-то неладное.
Я пригляделся к нему повнимательнее. Всё как обычно: пыльное, заляпанное
жирными отпечатками, старое, толстое стекло с кое-где облупившейся
серебряной краской, отражение комнаты за ним - и лишь меня там нет. Я
протянул руку, чтобы дотронуться до зеркала, но... но рука моя прошла
сквозь него, словно никакого зеркала и в помине не было! Рука отчётливо
виднелась по ту сторону заколдованного зеркала, и никакого препятствия,
никакого затруднения я не испытывал, держа её там. Именно так, наверное, и
сходят с ума. А, была не была! Что нам теперь терять, кроме своих цепей?..
Я занёс ногу и отчаянно шагнул сквозь зеркало, предварительно зажмурившись
и вот-вот ожидая звона осыпающегося стекла. Но никакого звона не
последовало. Когда веки мои вновь разверзлись, я обнаружил себя стоящим,
как и прежде, перед зеркалом. Только теперь комната являла зеркальное
отражение себя самой, иными словами, всё в ней переместилось справа налево,
а слева - направо, в то время как лично я чувствовал себя вполне сносно и
никакой метаморфозы в своём организме не обнаруживал. А почему, собственно,
нужно ждать вечера, почему не пойти и не вынуть ноги этому индюку прямо
сейчас, не откладывая? Ведь он, кажется, сегодня выходной. Вот только
вернусь обратно... Я сунулся было снова сквозь зеркало, но не тут-то было:
зеркало стало непроницаемым, каким ему, впрочем, и надлежало быть всегда.
Тогда я решил, что никакого перехода сквозь него я не совершал, а всему
виной явилась анаша или, ещё того хуже, героин, каковые зелья наверняка
подмешал мне этот гондурасский шпион из восемнадцатой. Пожалуй, одними
ногами он не отделается, придётся, пожалуй, и башку ему отвернуть.
Интересно, какая у его башки резьба - правая или левая? Если правая, решил
я, то он точно - шпион. А если левая, вдруг шарахнуло меня по мозгам, то я
- псих... Кстати, я не представился. Антон Антонович Пустобрёхов,
инженер-неудачник с экспериментального завода малолитражных холодильников,
тридцати семи лет, женат, детей не имею, беспартийный, в связях, порочащих
меня, не состоял. Это так, на всякий случай, если я, не дай Бог, на самом
деле сбрендил. Может статься, что через пару минут я уже Наполеоном Шестым
или аятоллой Хомейни Сто Тридцать Пятым назовусь - кто знает? Впрочем,
хватит чушь нести, сбрендил я или нет - это вопрос десятый, а на работу всё
равно идти надо, так как и по ту сторону зеркала с тунеядством, похоже, те
же дела хреновые... Я взглянул на свои часы ("Полет", 19 камней) и
обнаружил, что циферблат теперь являл собой зеркальное своё отражение, а
секундная стрелка, вопреки законам механики, шла супротив стрелки часовой.
Если у меня и "поехала крыша", то капитально. Ладно, потом разберёмся. Я
поднёс часы к зеркалу и уже по нему сумел установить время: 10.30.
Опаздываю на полтора часа. Значит, кварталки не видать мне как своих ушей,
вслед за ней тринадцатой, прогрессивки и всех остальных "левых"
сверхдоходов. Что ж, будем жить на голую зарплату. А всё индюк гондурасский
со своим буржуйским марафетом, будь он трижды подброшен и ни разу не
пойман: Я зло хлопнул входной дверью и вышел на лестничную клетку. Вот и
лестница стала зеркальной. Ладно, нехай будет всё навыворот. Наверное, с
глазами у меня стало что-то не так: левый стал правым, а правый - левым...
При выходе из подъезда я столкнулся с тётей Клавой, нашей уборщицей,
сердито гремящей вёдрами и вечно ворчащей себе под нос прописные истины о
необходимости блюсти чистоту в доме, в котором живёшь, ведь не свиньи же,
поди, а люди, хотя какие же это люди, когда гадят прямо в лифте, а до
мусоропровода дойти - сил нету, всё норовят в окно, в окно, свиньи и есть,
прости Господи, вот заставить бы их самих, может, поняли бы, да нет, куда
им, свиньи и те, право же, чище, а эти только и знают, что гадить, окурки
кидать и бумагу сыпать, как незнамо кто, свиньи и есть, прости Господи,
спаси и сохрани... Когда я поравнялся с этим ходячим репродуктором, тётя
Клава разогнулась, заранее сердито сдвинула брови, подняла на меня полные
праведным гневом глаза и вдруг испуганно запричитала, истово закрестилась
(я всё-таки успел заметить - слева направо), стала пятиться к стене и...
поглотилась его, то есть стеною, без остатка, и лишь ведро осталось
наполовину торчать из совершенно гладкой, без единой трещинки, недавно
крашеной, но уже успевшей высохнуть, стены. Вот тут-то я и понял, что
действие этого гондурасского яда только ещё начинает набирать силу. Что-то
будет дальше?.. Тётю Клаву размуровывать из стены я не стал, потому как не
вполне был уверен, что меня поймут случайно забредшие в подъезд ротозеи или
же мои соседи. Тогда не миновать мне психушки - это уж как пить дать. А
посему я прошествовал мимо, краем глаза успев заметить, что и оставшаяся на
воле половина ведра тоже ушла в стену. Тем самым, решил я, инцидент можно
считать исчерпанным, потому что никакой тёти Клавы как бы и не было вовсе.
Сделаем такое допущение, решил я. Пригрезилась она мне - и все дела. И
концы в воду, как обычно говорят... не помню - кто... Выйдя на оперативный
простор предподъездного пространства, я вздохнул полной грудью и тут же про
себя отметил, что солнце медленно движется с запада к своему дневному
зениту. Значит, и на светило небесное способно оказывать гондурасское зелье
своё воздействие. Ай да индюк безногий! (А priori я уже видел его без
нижних конечностей). Видать, и рук его лишить придётся. Ведь что ни говори,
а через руки его и все мои беды, не будь у него рук, не смог бы он мне
всучить эту треклятую банку с крысиным ядов карибского производства...
Чтобы не бередить свои и без того вспухшие мозги, я впредь решил стоически
и где-то даже философски сносить гримасы окружающего меня мира, не пытаясь
пока найти разгадку возникшему феномену и накапливая лишь получаемую мною
извне информацию. А там, Бог даст - будем живы... Как только я ступил на
тротуар, меня тут же чуть было не сшиб какой-то лохматый трёхглазый тип,
возникший из ниоткуда буквально перед моим носом и дико вращающий на меня
всеми своими тремя глазами, и тоже, заметьте, против часовой стрелки. Я
неловко посторонился и столь же неловко извинился, при этом глупо ухмыляясь
сам не зная чему. Он прочирикал что-то в ответ на тарасконском наречии,
обернулся ясным соколом, ударился оземь и поковылял дальше моим соседом по
подъезду с пятнадцатого этажа, старым столетним дедом Тихоном,
реабилитированным бандеровцем, не теряющим надежду увидать всё-таки родную
Украину "самостийной". Той надеждой и живёт. Видать, жить ему ещё добрую
сотню лет.
1 2 3