Сергей Михайлов.

Но ад не вечен




Отшельнику с острова Патмос
ПОСВЯЩАЕТСЯ

Земля имеет оболочку; и эта оболочка поражена болезнями. Одна из
этих болезней называется, например: "человек".

Фридрих Ницше
"Так говорил Заратустра"

Земля слишком уж долго была домом для умалишённых!..

Фридрих Ницше
"К генеалогии морали"

Будет война, голод, смерть, разрушения. Последние люди будут
выползать откуда-то и греть ладони около развалин. Но и они не
останутся в живых. Но знаете? Я благословил бы такой конец. Что ж?
Человечество слукавило, сфальшивило, заслужило свою гибель и
погибло. Всё! Счёт чист!

Юрий Домбровский
"Факультет ненужных вещей"

Глава первая
День прошёл, а ты всё жив...

Группа "Чёрный обелиск"

1.
Ядовито-жёлтое облако, вопреки всем законам природы, медленно
наползало с северо-запада. Оно ползло против ветра, ползло ровно,
уверенно, словно вдоль туго натянутой струны, притягиваемое
невидимым магнитом. А внизу, по земле, ползла зловещая его тень,
оставляя за собой прямой, как стрела, гигантский жёлтый след.
След был нешироким, метров сто в поперечнике, но как только облако
проходило, он начинал расползаться, поражая землю своими жёлтыми
метастазами - так расползается в небе инверсионный след от
реактивного самолета. Там, в этой жёлтой зоне, прежние, привычные
формы жизни мгновенно мутировали, трансформировались, превращались в
жуткий уродливый гротеск, словно бы сошедший с картины иллюстратора
фантастических романов о внеземных монстрах.
Жёлтая жизнь жадно цеплялась за планету, и остановить её неумолимую
поступь не могло уже ничто.

2.
Приход к власти демократических сил мало что изменил в жизни города
N-58. Сняли многокилометровые кумачовые лозунги, за одну ночь
исчезли портреты партийных лидеров, красный флаг на здании горсовета
сменился трёхцветным российским полотнищем. Но бюст Ленина на
главной площади почему-то остался - слишком уж кощунственным
показалось городским властям вот так сразу, за одну ночь,
перечеркнуть прошлое. Пускай стоит, авось времена изменятся,
осторожно думали городские головы - и бюст вождя мирового
пролетариата остался незыблем.
Слишком многое связывает нас с прошлым, чтобы одним махом, в
одночасье вырвать его из людских сердец. Человек инертен, и никакие
новые веяния не приживаются по одному лишь росчерку пера - нужно
время, и порой немалое.
Но была ещё одна причина, препятствовавшая крутому повороту в
сознании горожан. Безымянный город с безликой аббревиатурой вместо
названия относился к разряду закрытых и ни на одной карте, даже
самой подробной, обозначен не был. Концентратором людских ресурсов
являлся большой завод, а мозгом города считался некий
исследовательский центр. Всё это скопом - и город, и завод, и центр
- денно и нощно работало на оборонную промышленность, или
"оборонку", как кратко именовали эту отрасль народного хозяйства
сами горожане.
Как и во многих подобных городах бывшего Союза, жизнь N-58
определялась нуждами военных ведомств, а военные, как известно,
всегда отличались повышенным консерватизмом. Резкий поворот
суверенной России во внешней политике и курс на сближение с Западом
вылились в конверсию и значительное снижение госассигнований на
оборону, многие перспективные проекты были заморожены, и даже
космические исследования потеряли былую значимость. Всё это, без
сомнения, не могло не тревожить городские власти, которые, к слову
сказать, представлены были в основном людьми в военной форме. Новая
политика и новые политики были встречены ими весьма и весьма
прохладно.
Потому и соседствовал рядом с трёхцветным российским флагом
незыблемый гранитный Ильич - как символ старых, лучших времён в
смутную эпоху перемен и развала былой мощной военной империи.

3.
В ту зиму Игорю исполнилось четырнадцать лет. Он был невысок ростом,
бледен, худ, крепким здоровьем похвастаться не мог. Как, впрочем, и
все его сверстники из N-58: повышенная детская заболеваемость была
здесь обычным явлением.
Свою четырнадцатую зиму Игорь встретил там же, где и тринадцать
предшествующих: в двухкомнатной квартирке, которую делил со своими
родителями и из окон которой открывался тоскливый вид на грязную
кирпичную стену котельной.
Все эти годы он провёл за бетонными стенами "пятьдесят восьмого" -
если не считать, конечно, тех редких случаев, когда школьным
автобусом их вывозили за город. Детям необходим свежий воздух,
твердили умудрённые опытом педагоги и убелённые сединами врачи из
городского госпиталя, и притихшую, посерьёзневшую ребятню везли на
"природу".
Эти эпизодические выезды на "природу" чреваты были многими
опасностями и походили скорее на высадку санитарного десанта в
какой-нибудь забытый Богом тропический район, где свирепствовала по
меньшей мере бубонная чума или холера - столь тщательно
инструктировались дети накануне поездки и столь усердно готовились к
этой операции сопровождавшие их взрослые.
На то были особые причины.
К бетонному периметру, оцепляющему город сплошным непроницаемым
кольцом, вплотную подступал чахлый, вымирающий лесок, который в свою
очередь обрамлял город вторым кольцом - узким, рваным, с
проплешинами, просеками, чёрными стрелами асфальтовых дорог,
расползающимися от глухих городских стен подобно щупальцам
гигантского осьминога. Дальше, за лесополосой, до самого горизонта,
тянулись лысые безжизненные холмы, перемежаемые грудами мусора,
залежами отходов химических производств и отстойниками, парящими
зловонным туманом и ядовитыми миазмами. И ни единой деревушки, ни
одного населённого пункта в радиусе ста километров.
Вот в этот-то лесок и наведывался порой, не чаще двух-трёх раз в
год, старенький школьный автобус, битком набитый бледной детворой.
Здесь не слышно было насекомых, не пели птицы (их здесь просто не
было), и даже лягушки не квакали тёплыми июньскими вечерами. Здесь
не цвели цветы. Листья - там, где они ещё остались - и редкая
трава были серо-стального цвета, толстый слой липкой пыли покрывал
землю и мёртвые стволы деревьев - а таких здесь, в этом "саду
Эдемском", было большинство. Мутные маслянистые лужи, подёрнутые
жирной нефтяной плёнкой, не пересыхали даже в самые жаркие летние
дни и никогда не замерзали зимой.
В самом городе деревьев не было вовсе - если не считать полудюжины
традиционных голубых елей у здания бывшего райкома.
Но самое страшное было в другом: над этим городом никогда не светило
солнце.
Небо над городом и районами, прилегающими к нему, затянуто было
белесой пеленой, не рассеивающейся никогда. Ни один солнечный луч не
мог пробиться сквозь неё, и лишь зимой, в сухие морозные дни, над
городом порой всплывало грязно-багровое расплывчатое пятно, освещая
землю мутным сумеречным светом. Ничего общего с солнцем оно не
имело.
Да и неба как такового, ясного, чистого, голубого неба, о котором
пишут в красивых книгах, неба, подёрнутого барашками лёгких
облачков, здесь не помнил уже никто. А дети, родившиеся и выросшие в
"пятьдесят восьмом", чья жизнь была замкнута в бетонном кольце
городских стен, и вовсе не знали о нём. Как не знали они о солнце.
Здесь никогда не дул ветер. Вечно моросил лёгкий холодный дождь,
наполняя воздух сырой колючей пылью. Люди, и в особенности дети,
страдали от хронических бронхитов, астмы, пневмонии, туберкулёза,
страшной аллергии, многие умирали от странных, неведомых болезней,
ставивших в тупик местных врачей и заезжих светил медицины.
Игорь не был исключением: целый сонм недугов гнездился в этом
тщедушном теле, подтачивая организм, сокращая и без того
безрадостные и скучные дни мальчика.
Когда ему было пять лет, он, листая детскую книжку с яркими
картинками, впервые наткнулся на изображение солнца.
- Что это, пап? - спросил он, удивлённо тыча пальчиком в круглый
оранжевый шар в углу страницы. От шара во все стороны исходили
прямые оранжевые стрелы-лучи.
Отец, как всегда занятый своими делами, пробормотал что-то
невразумительное и ушёл от ответа. Мама, слышавшая вопрос маленького
сына, в тот вечер тихо плакала, запершись на кухне.
На следующий день из дома исчезли все книжки с рисунками солнца.
Отец не желал создавать себе лишние проблемы.
Среди взрослых существовало молчаливое соглашение: никогда, ни при
каких обстоятельствах не упоминать в разговорах с детьми о солнце,
дабы не подвергать их неустойчивую и ещё не сложившуюся психику
ненужным потрясениям и стрессам. Солнце было вычеркнуто из их жизни,
как были вычеркнуты голубое небо, зелёная трава, пение птиц, летняя
гроза, шумный прибой океана, и ещё многое, многое другое. Даже в
школе учителя старались избегать запретных тем, а география,
природоведение и астрономия сводились к перечислению полезных
ископаемых, добываемых в той или иной точке планеты, тщательному
вызубриванию законов Кеплера и умению переводить парсеки в световые
годы и обратно. О Копернике и Джордано Бруно не упоминалось вовсе:
слишком тесно их судьбы связаны были с солнцем.
Нельзя сказать, что родители не любили Игоря, нет, это было не так,
просто оба, и отец, и мать занимали ответственные должности в
исследовательском центре и целиком, без остатка, отдавали себя
работе, суткам пропадая в лаборатории, забывая порой и о сне, и о
еде, и о собственном сыне. По мере своих сил и возможностей они
заботились о нём, в мечтах своих лелея надежду на то, что
когда-нибудь, лет этак через пятнадцать, их единственный сын
вырастет и станет известным учёным, которому суждено будет
продолжить дело своих родителей. И, вне всяких сомнений, он
останется работать в "пятьдесят восьмом". Работать на благо
государства и во имя процветания оборонной промышленности. По
крайней мере, в этом открытых разногласий у них не было. Впрочем...
Впрочем, в самой глубине души мама Игоря мечтала об иной судьбе для
подрастающего сына. Пусть будет кем угодно - учёным, как того хотел
отец, артистом, сапожником, барменом в валютной забегаловке (а
почему бы и нет?) - лишь бы не в этом проклятом городе. Сердце
матери чувствовало: этот город убьёт его. Убьёт наверняка, ещё
прежде, чем мальчик встанет на ноги. Как два года назад убил
соседскую девочку Машу - ей было тогда десять лет, - с которой
Игорь дружил едва ли не с пелёнок.
Но эти крамольные, потаённые мысли она не смела высказывать никому
- ни сыну, ни немногим друзьям, ни даже супругу. В первую очередь
супругу. Слишком фанатично относился к своей работе отец Игоря. Он
бы просто не понял её и посоветовал бы обратиться к психиатру.
В городе был всего один кинотеатр (впрочем, большего и не
требовалось), в котором месяцами крутили одни и те же фильмы. Раз в
месяц в городском клубе устраивались дискотеки, но и те часто
срывались из-за вето, накладываемого городскими властями: нечего,
мол, нашей молодёжи трясти задами под ихний заграничный пилёж и
скулёж. И тогда в пустом клубе вместо долгожданных дискотек всю ночь
напролёт пыхтел и надрывался сводный духовой оркестр, наполняя
сонную атмосферу городка бравурными маршами и классикой советского
песнепроизводства. Иных развлечений в городе не имелось.
Правда, в каждом доме пылился обязательный телевизор, но ни один из
них никогда не включался. Город жил под своего рода экранирующим
куполом, и пробиться сквозь него не могла ни одна, даже самая мощная
телепередающая станция. Кое-как, с грехом пополам, ещё работали
радиоприёмники и допотопные радиолы, но и те больше боролись с
радиопомехами, нежели передавали что-нибудь вразумительное и
членораздельное.
Игорь рос, предоставленный самому себе. Друзей у него было немного,
а с тех пор, как от астмы умерла соседская девочка Маша, его
единственная подруга, он вообще перестал знаться со своими
сверстниками. Учился он кое-как, подолгу пропускал занятия в школе в
связи с бесконечной чередой повторяющихся болезней, редко выходил во
двор, чтобы поиграть с другими детьми или покататься на велосипеде,
и почти никогда не ходил в кино.
Единственное, чему он отдавал всё своё свободное время - а его у
него было более чем достаточно - были книги. Он читал запоем,
взахлёб, проглатывал одну книгу за другой, коротал в одиночестве
долгие-предолгие вечера. Нет, он не был одинок, с ним вместе, в их
двухкомнатной клетушке со всеми удобствами, жили персонажи чудесных
произведений: отважные рыцари и прекрасные дамы, сошедшие со страниц
романов Вальтера Скотта и Дюма, быстроногие и коварные индейцы,
рождённые воображением Фенимора Купера и Майна Рида, герои поэм
Шекспира, Гёте, Шиллера. Он читал Достоевского, Пушкина, Сервантеса,
Бальзака; "Консуэло" прочитал дважды, а "Хронику Амбера", зачитанную
буквально до дыр, целых четыре раза. Он читал всё, что попадалось
под руку в городской библиотеке, благо, что библиотека в городе
действительно была хорошей. Мальчик жил в вымышленном мире
полюбившихся героев, а мысли его, всегда светлые, солнечные,
переполненные романтическими грёзами, витали где-то там, в далёких
тропических странах, на берегах бурных морей, во дворцах восточных
раджей и средневековых замках королей-рыцарей. Там, где светило
солнце.
О солнце он знал, не мог не знать. Книги твердили о нём каждой своей
страницей, каждой строчкой, и никакие умолчания взрослых, никакие
запреты отца (который очень недоброжелательно относился к его
увлечению "пустыми книжонками", твёрдо убеждённый в их негативном
влиянии на ум сына), - ничто не могло скрыть от мальчика правду.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2