И я понимаю, что не останусь одна. Пит не бросит, не подведет перед камерами, несмотря на причиненную мною боль. Даже не поскупится на подлинный поцелуй. Он по-прежнему заботится обо мне – как тогда, на арене. От этой мысли почему-то хочется плакать. Но я помогаю Питу подняться, просовываю руку в перчатке ему подмышку и весело тащу за собой.
День пролетает мимо, точно пейзаж за окном. Добираемся до вокзала, со всеми прощаемся, поезд трогается, и мы вместе, старым составом: Пит и я, Эффи с Хеймитчем, Цинна и Порция – стилист моего напарника, наслаждаемся великолепным ужином. Наконец я, в просторном халате поверх пижамы, сижу в шикарном купе, ожидая, пока остальные заснут. Хеймитч долго еще будет бодрствовать: не любит спать, когда снаружи темно.
Кажется, все затихло. Сую ноги в тапочки, тихо иду к его купе. Стучать приходится несколько раз. Дверь открывается, на пороге – Хеймитч, сердитый и хмурый, точно уверен, что я принесла недобрые вести.
– Что надо?
Облако винных паров окутывает меня и чуть не сбивает с ног.
– Есть разговор, – шепчу я.
– Прямо сейчас?
Киваю.
– Нашла время.
Он выжидает, но я уверена, что в капитолийском поезде каждое наше слово записывается на пленку.
– Ну? – рявкает Хеймитч.
Вагоны вдруг принимаются тормозить. Ясно: президент Сноу следил за мной, ему не понравилось, что я собралась довериться ментору, и сейчас от меня избавятся. Хотя нет, машинист просто останавливается для дозаправки.
– Не продохнуть в этом поезде, – небрежно бросаю я.
Невинная фраза, и все-таки Хеймитч понимающе щурится.
– Я знаю, что тебе нужно.
Оттолкнув меня, он бредет по вагону к выходу, борется с дверью, отпирает ее (метель ударяет и лицо) и вываливается на землю.
Проводница из Капитолия спешит помочь, но Хеймитч добродушно отмахивается, удаляясь неверной походкой.
– Я на минутку. Воздухом подышу.
– Простите, он выпил. – В моем голосе звучат извиняющиеся нотки. – Я за ним присмотрю.
Спрыгиваю, бреду по следам, черпая снег мягкими тапочками. Ментор уводит меня к хвосту поезда, где никто не станет подслушивать, и только тогда оборачивается.
– Что?
Я выкладываю все. Про нагрянувшего президента, про Гейла, про то, как мы все умрем, если у меня ничего не получится.
Озаренный багровыми хвостовыми огнями, Хеймитч заметно трезвеет и даже будто бы стареет на глазах.
– Значит, должно получиться.
– Поможешь мне продержаться до конца путеше... – начинаю я.
– Нет, Китнисс, поездка – это еще не конец, – произносит он.
– Как это? – не понимаю я.
– Даже если сейчас выгорит, через несколько месяцев капитолийцы вернутся и заберут нас на новые Игры. Теперь каждый год вы с Питом будете менторами. Каждый год они станут копаться в вашей личной жизни, разглашая на всю страну подробности вашего любовного романа. Ничего другого тебе не остается, как жить с этим парнем долго и счастливо, до скончания дней.
Его слова – очень сильный удар. Выходит, мне никогда не быть с Гейлом, даже если захочется. Значит, выход один – любовь до гроба, ибо так решил Капитолий. Осталось от силы несколько лет свободы, мне ведь всего шестнадцать. Пока еще можно жить с мамой и Прим.
А потом... потом...
– Ты поняла? – не отступает Хеймитч.
Я киваю. Да, поняла: если хочу уцелеть и спасти своих близких, мое будущее предрешено. Придется выйти замуж за Пита.
4
Мы в молчании ковыляем обратно к вагону. В вагоне, уже перед моей дверью, Хеймитч похлопывает меня по плечу.
– Знаешь, могло быть гораздо хуже.
И бредет обратно в купе, унося с собой мощный запах перегара.
Я захожу к себе, скидываю мокрые тапочки, халат и пижаму и забираюсь под одеяло в одном белье. Долго смотрю в темноту, вспоминая разговор с Хеймитчем. Все, что он сказал, чистая правда: и ожидания Капитолия, и мое будущее вместе с Питом, и даже последнее замечание. Разумеется, могло быть гораздо хуже. Однако не в этом дело, правда? В Двенадцатом дистрикте жители не избалованы свободами, но хотя бы вольны выбирать, с кем связать свою жизнь и связывать ли вообще. У меня отняли даже это право. А если президенту Сноу захочется, чтобы мы завели детей? Тогда им каждый год будет грозить Жатва. Ребенок победителя (а тем более двух) – лакомый кусок для телевизионщиков. Раньше такое уже случалось. И всякий раз вызывало в стране волнения: дескать, мало шансов, чтобы лотерея выбрала именно эту семью из множества. Однако шанс почему-то выпадал, и довольно часто. Гейл не сомневался: Капитолий нарочно подделывает результаты, чтобы прибавить Голодным играм остроты. Если учесть, как много шума я подняла вокруг своей персоны, нашему будущему ребенку прямая дорога на арену.
В голову лезут мысли о Хеймитче. Ни жены, ни семьи, весь мир заслонила пьяная мгла. Он мог выбрать любую женщину в дистрикте, но предпочел жить в уединении. Нет, это слишком уютное, спокойное слово. Он предпочел добровольное одиночное заключение. Может, потому, что уже на арене понял: так будет лучше? Когда имя Прим прозвучало в день Жатвы и младшая сестра начала подниматься на сцену, навстречу смерти, у меня хотя бы был выбор. Я заняла ее место. У мамы такого выбора не было.
Мысли отчаянно мечутся в поисках выхода. Я не дам президенту Сноу обречь меня на этот кошмар. Прижмут к стене – покончу с собой. Или попытаться сбежать? Что они сделают, если я вдруг исчезну? Бесследно растаю в лесах? Вот бы уговорить кого-то из близких скрыться вместе и начать в чаще новую жизнь. Маловероятно, что у меня получится, однако надежда есть.
Я трясу головой. Не время строить безумные планы. Нужно сосредоточиться на туре победителей. Судьбы многих людей зависят оттого, хорошо ли я справлюсь с ролью.
Рассвет наступает раньше, чем мне удается заснуть, и вот уже Эффи колотит в дверь. Натянув на себя первое, что подворачивается под руку, я тащусь вслед за ней в вагон-ресторан. Не понимаю, для чего в обычный день тура меня подняли ни свет ни заря. Оказывается, накануне команда Цинны готовила только к поездке на вокзал, а настоящая работа нам предстоит сегодня.
– Зачем это все? – ворчу я. – На улице холодно, так что и носа из-под шарфа не высунешь.
– Только не в Одиннадцатом дистрикте, – отмечает Эффи.
Дистрикт номер одиннадцать. Наша первая остановка. Родина Руты. Честно говоря, я предпочла бы начать где угодно, лишь бы не здесь. Но расписание тура почти всегда одинаково. Поезд отходит от нас, из Двенадцатого, и посещает все дистрикты, считая в обратном порядке, до Первого. Потом – Капитолий. Дистрикт победителя пропускают, оставляют на самый конец. Обычно в Двенадцатом праздник получается скомканным – ужин для трибутов и победный митинг на площади, где публика даже и не старается напустить на себя восторженный вид, – поэтому в наших краях поезд никогда особенно не задерживался. Но в этом году, впервые после победы Хеймитча, тур окончится в Дистрикте номер двенадцать, и Капитолий раскошелится на торжества.
Я пытаюсь «радоваться насущному хлебу», как выражается Хейзел. Повара явно решили меня побаловать. Приготовили самые любимые деликатесы, даже тушеное филе барашка с черносливом. На столе с моей стороны стоит апельсиновый сок и чашка дымящегося горячего шоколада. Все исполнено безупречно, и я набиваю еду за обе щеки, однако не чувствую вкуса. Между прочим, досадно, что к завтраку встали только мы с Эффи.
– А где остальные? – интересуюсь я.
– Кто знает, где носит этого Хеймитча, – отвечает она. Вот уж кого я совсем не ждала увидеть: должно быть, он только добрался до кровати. – Цинна вчера трудился до поздней ночи, обустраивая твой вагон-гардеробную. Там, наверное, сотня разных нарядов. А команда Пита, по-моему, еще не вставала.
– Разве ему не нужно готовиться? – осведомляюсь я.
– Не так усиленно, как тебе.
Выходит, пока меня целое утро будут ощипывать, Пит преспокойно выспится? Об этом я до сих пор не задумывалась, но кое-кто из парней на арене и вправду был волосат в таких местах, которые девушкам обривали наголо. В том числе Пит. Помню, как я омывала его у ручья. Под солнечными лучами, очищенная от грязи и крови, его белокурая голова засияла. А лицо было совершенно гладким. Ни у кого из парней с арены не росла борода, хотя многим она полагалась по возрасту. Интересно, как этого добились?
Я ощущаю себя разбитой, но на подготовительную команду и вовсе жалко смотреть. Троица глушит кофе напропалую и обменивается яркими цветными таблеточками. Насколько я могу судить, эти несчастные привыкли нежиться под одеялами до полудня, а тут срочный заказ национального значения – мои волосатые ноги...
Сегодня никто не расположен к обычным пустым беседам. В тишине слышно, как каждый волосок выдирается из своей фолликулы. Меня замачивают в ванне, наполненной густым вонючим раствором. Лицо и руки мажут разными кремами. Потом еще ванны с отварами, уже не такими противными. Тело чистят, драят, скоблят, массируют и натирают.
Флавий берет меня за подбородок и скорбно издыхает:
– Жаль, что Цинна не разрешил ничего менять.
– Да уж, мы бы сделали из тебя конфетку, – прибавляет Октавия.
– Вот погодите, когда она подрастет, – зловеще вставляет Вения, – Цинна уже не отвертится.
Что он им тогда разрешит? Раздуть мои губы, как у президента Сноу? Сделать татуировки на груди? Окрасить кожу пурпуром и врастить в нее драгоценные камни? Покрыть лицо художественной резьбой? Превратить руки в лапы с хищны ми крючковатыми когтями? Пересадить на щеки кошачьи усы? В Капитолии мне встречалось и не такое. Эти люди хоть представляют себе, какими уродами кажутся нам, обыкновенным смертным?
Значит, однажды я стану беспомощной жертвой капризов моды. Мало того, что все тело болит и требует сна,- впереди маячит навязанный брак, президент угрожает убить моих близких, если не справлюсь, – так тут еще и это!.. В итоге к началу обеда, за который Эффи, Цинна, Порция, Хеймитч и Пит уселись, не дожидаясь меня, я окончательно раскисаю и не могу ни с кем говорить. Зато остальные наперебой радуются еде и тому как сладко можно выспаться в поезде. Все в восторге от нашего тура. Ладно, все, кроме Хеймитча. Мучаясь похмельем, он отщипывает от булки маленькие кусочки. Мне тоже кусок не лезет в горло: то ли от горя, то ли переела с утра. Лениво помешиваю бульон, отхлебываю пару ложек. На Пита, своего будущего супруга, даже смотреть не могу, хотя он нисколько не виноват.
Соседи по столу замечают мое настроение, но я пресекаю любые попытки втянуть меня в беседу. А потом поезд останавливается. Появляется проводница и объясняет: это не дозаправка. Что-то там поломалось, и мы простоим не меньше часа.
Эффи впадает в раж. Достав расписание, она подробно расписывает, как эта непредвиденная задержка повлияет на нашу дальнейшую жизнь вплоть до скончания века. Слушать ее становится просто невыносимо.
– Эффи, да всем наплевать! – вырывается у меня.
Все смотрят с укоризной; даже Хеймитч, которого тоже бесит ее болтовня.
– Нет, правда наплевать! – повторяю я, ощетинившись, и покидаю вагон-ресторан.
Что за жуткая духота! Мне становится дурно. Чуть ли не выломав дверь вагона, не обращая внимания на сработавшую сигнализацию, спрыгиваю на землю. А где же снег? Теплый благоухающий воздух ласкает кожу. Неужели за сутки можно так далеко уехать на юг? Я шагаю вдоль рельсов, щурясь на яркое солнце. В душу закрадываются первые сожаления: Эффи-то здесь при чем? Надо бы возвратиться и принести извинения. Вспышка – признак дурных манер, а манеры для этой женщины слишком важны. Однако ноги сами несут меня прочь, мимо поезда, вдаль. Остановка продлится не менее часа. Можно идти целых двадцать минут в одну сторону и только потом развернуться: времени хватит с лихвой. Вместо этого, пройдя пару сотен ярдов, я сажусь на траву и устремляю взгляд перед собой. Интересно, пошла бы я дальше, окажись в руках верный лук и стрелы?
Через некоторое время за спиной раздаются шаги. Наверняка пришел пожурить Хеймитч.
– Знаешь, у меня нет настроения слушать нотации, – обращаюсь я к пучку зеленой травы под ногами.
– Хорошо, постараюсь быть кратким, – отзывается Пит и садится рядом.
– Я думала, это Хеймитч.
— Нет, он еще не догрыз свою булку. – Пит с осторожностью пристраивает на земле искусственную ногу. – Что, неудачный день?
— Да так, – отвечаю я.
Он набирает в грудь воздуха, точно перед прыжком.
– Слушай, Китнисс, я все хотел с тобой поговорить о своем поведении. Ну, тогда, в поезде. По дороге домой. Я ведь знал, что между тобой и Гейлом что-то есть. И ревновал – еще прежде, чем нас объявили парой. Я был не прав: Голодные игры закончились, и ты мне ничем не обязана. Прости.
Его извинения – точно гром среди ясного неба. Конечно, Пит воздвиг между нами стену, когда узнал, что моя влюбленность была чем-то вроде притворства. Но мне ли его винить? На арене я так старательно играла влюбленную, что временами сама не могла разобраться в чувствах к Питу. И до сих пор не могу.
– Ты тоже прости, – говорю я коротко.
– Тебе-то за что извиняться? Ты спасала наши шкуры. Просто мне как-то не по душе, что мы шарахаемся друг от друга в реальной жизни, а перед камерами валяемся в снегу. Вот я и подумал: если не буду строить из себя... ну, ты понимаешь, обиженного мальчишку, мы бы могли стать... не знаю... друзьями?
Все мои друзья, вероятно, обречены на смерть. Однако Пита отказ уже не спасет.
– Ладно.
Словно камень с души свалился. Все-таки меньше придется лицемерить. Лучше бы этот парень пришел со своим предложением чуть пораньше, прежде чем я узнала о планах Сноу. Теперь-то «просто друзьями» быть не получится. Но я благодарна уже за то, что мы вновь разговариваем.
– Что-то не так? – произносит он.
Я не могу рассказать. И молча щиплю пальцами траву.
– Ладно, давай потолкуем о чем-нибудь попроще. Представляешь, ты рисковала жизнью ради меня на арене... а я до сих пор не знаю, какой твой любимый цвет.
Мои губы трогает улыбка.
– Зеленый. А твой?
– Оранжевый.
– Да? Как парик у нашей Эффи?
Нет, более нежный оттенок. Скорее, как закатное небо.
Закат. Перед глазами тут же встает картина:

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6