Кошмарная болезнь. Представьте, что у Вас в заднице болит зуб. Во рту - просто пошел бы и вырвал. А что делать с задницей? И вот - дождь, и - что замечательно - скользко, и - что еще лучше грязно. Душа поет, пока я самым непроходимым путем лезу на хребет. А на хребте лоб в лоб сталкиваюсь с рыжей (уже забыл, как ее зовут. Цифры и фамилии вылетают из памяти моментально. Хорошо держатся ассоциации). Немая сцена. Или, как сказал бы мой братец: "Родился - удивился: почему голый и без документов?" - А я думал, вы не пойдете! - А я думала, вы не пойдете! - А что это вы - в дождь? Упражнение? - Да почему? Просто нравится! - Ну, знаете ли! Я думал, я один здесь такой идиот! - Спасибо на добром слове! И вот мы сосредоточенно шлепаем по мокрой траве. Я, собственно, пытаюсь вспомнить, как ее зовут. И потому молчу. А она молчит просто так. Нравится ей молчать, она и молчит. И мне это тоже нравится. Не выношу болтливых баб. И еще - смеющихся с подвизгом. Зазвенит где-нибудь в кустах "Их-хи-хи-хи-хи", у меня в зубах свербит, как от бормашины. Да. А зовут ее Любой. Или Людой. Как-то так. - Расскажите что-нибудь о себе, - говорит она. Дейл Карнеги, ухмыляюсь я про себя. Как приобрести друзей и оказывать влияние на людей. Глава какая-то там, совет номер три: говорите с собеседником о том, что его интересует. Увы, этот фокус я знаю. И, к тому же, меня ничто не интересует. Ну вообще ничто. - Я мастер по ремонту крокодилов. Окончил соответствующий вуз. Хотел пойти в МГИМО, но я боюсь, что в эту фирму не берут дебилов. Конечно, это был тест, и этот тест она выдержала. - Берут, - сказала она, -И еще как. - и добавила. -А если без метаметафоризма? - А если без него, - грустно сказал я, - я специалист по технологии. - Технологии чего? - А ничего. просто технологии. "А еще они рисуют все, что начинается на букву "М": мальчишек, математику, множество..." -"Множество чего?" - "А ничего. Просто - множество..." - Понятно, - сказала она, - только не очень. - Ну, - сказал я, -меня не интересует, ЧТО делать, а интересует - КАК. Приемы, рецепты, алгоритмы. И начинается интеллектуальный разговор. Ну очень интеллектуальный. Но не о том. А внутри этого разговора, на полунамеках и полуфразах, идет менее интеллектуальный разговор, но - о том самом. Так вот ты, оказывается, какой. А ты, оказывается, вон какая. Ритуальный танец. Только танец языком. Или так: ритуальный танец на обоюдоостром языке. смертельный трюк. И что меня особенно бесит: я распустил хвост, как последний петух сразу, с первой фразы. Не то, что я стараюсь казаться умнее, чем я сеть (да это и трудно: я ужасть какой умный!). Но я ВЫПЕНДРИВАЮСЬ, вот что паршиво. Из-за этого и пить бросил: чуть глотнешь, и начинаешь из себя изображать, а утром невыносимо стыдно. Ну умный ты, так и молчи себе в тряпочку. Тем более, что в нашей стране это - основной закон самосохранения. Да. А зовут ее, оказывается, не Любой. Любой, как выяснилось, зовут ту тыдру. ...Что-то у меня с логикой. Почему бы им обеим не быть Любами? Классическая загадка: у меня в кармане две монеты на общую сумму 15 копеек. Одна из них не пятак. Что это за монеты? - Скажите, а как вас звали в детстве? - спросил, наконец, я. Исключительно умный ход. "Киса..." - застенчиво сказал Ипполит Матвеевич. "Конгениально!" - заметил великий комбинатор. Она насмешливо косит на меня зеленые глаза. -Да так и звали. Люсей. То есть, догадалась. Стыдобушка-то...
5
Мы только-только успели к ужину. Точнее, в Люсином санатории ужин был чуть позднее, и у нее был шанс переодеться. А у нас ужин уже кончался, и я заявился в столовую, как есть: мокрый с головы до ног и в грязном трико. Тетки высказали мне свое "фе", но я ихнее "фе" проигнорировал. После ужина я не спеша помылся в душе, постирал трико и неожиданно увидел себя в зеркале, в натуральном, то есть, виде. Нельзя сказать, чтобы это было в новинку: одеваясь после радоновых ванн, я тоже поглядывал в зеркало, но чисто технически: на предмет обнаружения прыща или клеща. Но тут я обозрел себя с точки зрения эстетической, чего не бывало уже много лет. Гм, сказал я себе в сердце своем. Ну, не Арнольд Шварценеггер, конечно. Но такой еще из себя: гладкий. Грудь мужественная, волосатая. Шея моя, как столп Давида, и живот мой, как ворох пшеницы (кстати, немаленький ворох), и... и что там еще? Дальше вроде что-то про чресла и лилии. Ну, не знаю, что там за лилии, а чресла у меня тоже ничего, не из последних. Очень даже не из последних, а? Столько добра пропадает. Жалко тебе, что ли? А то жена пилит из ревности за здорово живешь. А так пострадаешь - так хоть за дело. Поделись с ближней, Коля, думал я. Сытый голодного не разумеет. Это тебе никто не нужен, а женщине всегда нужен кто-то. И, кстати, вспомнил я, ведь именно так вылечили Гарри, степного волчару, брата твоего по крови. Именно так, и именно от этого. Приходит это Гарри как-то домой, а там в постели - этакий бутон (не помню, как звать: не то Мария, не то Гермина). Нет. Не хочу. Я хочу свернуться калачиком и так лежать, и чем дольше, тем лучше. Поймать бы золотую рыбку. Чего тебе надобно, в меру упитанный мужчина в расцвете сил? Рыбка! Золотая моя! Выбей из меня мозги, до последней завитушечки! И веди меня к реке, и положи меня в воду, и научи меня искусству быть смирным...
6
У меня была работа. Я ее любил! Да вот только подлый кто-то Интерес убил... А ведь, братцы, я работал До семнадцатого пота! А теперь Вот: Только до И от...
У меня была зазноба. Ох, как я любил! Да вот гад какой-то злобный Взял да разлучил... Я ведь, братцы, с той зазнобой Век бы счастлив был, должно быть! А не так Вот: Только до И от...
У меня была идея. Я весь мир любил! Только кто-то мне неверьем Душу отравил... А ведь, братцы, с той идеей Стоек был в любой беде я! Ну а так Вот: Только до И от...
У меня была идея... У меня была работа... У меня была зазноба... Все теперь наоборот! И лежу лицом к стене я: Кто же, кто же эти кто-то? Я бы их довел до гроба, Кабы не был "до и от"!
...Слишком Сам себя любил. Этим Сам себя убил. Сам себя я закопал, Да еще и написал: Мол, у меня была...
7
Все это сплошная литературщина. Вот, хотя бы вчерашняя встреча с Люсей, под дождем. Слямзено у Рязанова, не иначе. Если б я писал роман, я бы этим эпизодом побрезговал. Ну сколько можно! Увы, я не пишу роман, а кручу его. Или, если уж быть совсем точным, он меня крутит. И крутит, и крутит, но ничего нового под луной нету. Вот плохо помню Лермонтова, но у Печорина тоже был курортный роман: не то с Бэлой, не то с княжной Мэри, не то с обеими сразу. Не помню. Как изучили в каком-то там классе, так и не дошли руки перечитать. А ведь явно про меня. Лишний человек, и всякое такое. Чем дело кончилось? Помню, что лошадей загнал. Значит, скорее всего, нагадил, а потом раскаивался. Ну, это - по нашему. Это - мы могём. А если подробнее, то пойду сейчас в библиотеку и посмотрю, чем у нас с Люсей дело кончится. А чего это вы ухмыляетесь? Ну да, у нас с Люсей. Увы. Сегодня мы были на Церковке, и отдыхали, сидя на камушке. Тут-то я и пал, когда она собрала волосы в узел и открыла шею. Я тут же понял, что хочу, и хочу немедленно. Для меня самое притягательное место в женщине - шея сзади, эти ложбинки и завитки, уж такой я извращенец. Я почувствовал себя молодым козлом, я взмемекнул бы и набросился, но с нами была тыдра Люба. Она, может быть, мое поведение и одобрила бы, но вот что-то я застеснялся... Но решение принято, и теперь надо дело доводить до конца. Петро переселился к очередной пассии, комната пуста. Сегодня вечером танцы, тыдра Люба их ни за что не пропустит. А Люся танцы не выносит. Как и я. Значит, сегодня вечером мы идем к Круглой новым маршрутом. Диспозиция, кажется, ясна... (К северо-востоку от рэсторана находится туалэт типа сортир, обозначенный на схэме буквами "мэ" и "жо". В десяти метрах от туалэта - пыхта. Под пыхтой буду я. Ха-га-га-га-га!) Эх, были мы когда-то рысаками! И я подтянулся, я ощутил себя охотником, моя рука не знает промаха, мое копье длинное и твердое, но все же подкрепите меня вином и освежите яблоками, ибо от любви я уже совсем изнемог. ...И все было сделано чисто, и я был разговорчив и она мила. Я обошелся без этих пошлых штук типа ухватывания за талию и похлопывания по заду. Как-то я этого не переношу. Я пару раз подал ей руку на спуске, и все. Но было сделано главное: у нас был общий язык, общие тайны, и понимали мы друг друга с полуслова. ("Не приспособлены вы, кролики, для лазания!"- говорил я, помогая ей на "катушке". - "Болтать-то вы умеете, Джим. А летать?" отвечала она). Я очень натурально заблудился и пошел не той тропой. А надо сказать, что в монастыре ровно в одиннадцать запирают все двери. Но в нашем корпусе есть потайной ход, мне его Петро показал. Все было сделано чисто: к отбою мы не успели. Что же делать, сказала она, выход есть, сказал я и, пока она не очухалась, повел, и провел, и оставил ее устраиваться, а сам пошел до ветру, ибо перед этим делом я привык сходить до ветру, ну и вообще привести себя в порядок. Когда я вернулся, она лежала в постели, натянув одеяло до самых глаз. А вы-то где устроитесь, спросила она. Ну, сказал я улыбнувшись, думаю, что там же. Что, спросила она изумленно, а потом сообразила. Так для того все и было затеяно, сказала она, и все было специально, сказала она, а я-то думала, сказала она, ну и дура же я, сказала она. И заплакала. Вот это да. Вот это номер. Ни за понюшку табаку покончил с собой покоритель сердец: помер со смеху. Послушай, сказал я, положив руку на ее плечо. К этому надо относиться проще, сказал я. Ты же вернешься к жене, сказала она. Как же ты к жене-то вернешься, сказала она. А жена-то тут при чем, удивился я. Я пошла, сказала она. Отвернись, сказала она, я оденусь. Вот чего не люблю - это уговаривать. Скажет мне человек "нет" - ну, на нет и суда нет. Не больно-то и хотелось. Даже с женщинами - хоть и знаю, что их "нет" - это на самом деле "да". Куда ты пойдешь, сказал я, убирая руку. Спи давай. Не буду я тебя трогать. Честное пионерское. И лег на Петрову кровать, и долго мы молчали и слушали дыхание друг друга, и переговаривались дыханием. Она сперва всхлипывала, а я обиженно сопел. А потом она вздохнула глубоко, и стала дышать ровно, и я сделал то же самое. Но потом я вспомнил ее затылок и представил, что было бы сейчас вот тут, в двух шагах, повернись все иначе, да и рука помнила ее плечо. Она в ответ тоже задышала часто и тяжело, но, стоило мне скрипнуть пружинами, она отвернулась, и выровняла дыхание, и я тоже стал дышать редко и осторожно, и заснул, а проснулся уже утром, от ее сдавленных рыданий. Вот ведь, подумал я, послал бог на мою голову. Ну чего ты опять, начал я, и вдруг понял, что она не рыдает, а хохочет. Вот это анекдот, сказала она, сияя. Да уж, хмуро сказал я, таких идиотов поискать. Я думаю, сказала она, это первый такой случай в городе-курорте. Да, наверное, и последний, сказал я. Такой шикарный план - и вдрызг, поддела она. Нет, сказал я с достоинством, это была импровизация. Ноктюрн на флейте водосточных труб. А главное, сказала она, так ошибиться в человеке. Я думала, ты другой. Я тоже так думал, сказал я.
8
Весь день меня распирает смех, и за завтраком я вообще подавился компотом. Третьей из теток (не помню, как зовут, кажется, Марья Ивановна), пришлось треснуть меня по спине. Люсино лицо утром говорило: "Да,да", но я сделал вид, что не понимаю. В основном, конечно, из вредности. И отчасти из-за честного пионерского. Мы не уславливались о новой встрече, но после обеда я пришел к ним в гости с букетиком тюльпанов (я - и цветы! да более противоестественное сочетание и выдумать невозможно! но я купил их, я даже вспомнил, что их должно быть нечетное количество. Сюжет складывался оригинально, и на этом повороте я чувствовал, что нужно придти, и именно с цветами.) Тыдра Люба встретила меня, как родного сына. Я был напоен чаем и накормлен вареньями. Люба подшучивала и намекала. Мы с Люсей сидели именинниками, время от времени встречаясь глазами и прыская в ладошку. Люся была по домашнему, в халатике, и это меня, конечно, возбуждало. На мой взгляд, женщина лучше всего смотрится в халате (и, добавим в скобках, на кухне), или уж совсем без него. И был мощный поход чуть не до самых верховий речки, из-за которого мы пропустили ужин. А мы не заблудимся, спросила Люся, смеясь. Нет, сказал я, не заблудимся. И, как в воду глядел: мы мило проболтали всю дорогу, но пришли домой засветло. А как там Петро поживает, спросила она, когда мы прошли мимо моего санатория. Обещал вернуться, соврал я. Что-то со мной случилось. Искра в землю ушла, что ли. И в великой задумчивости шел я домой, грустно напевая:
А вчера, расставаясь у сада, Подарил ты мне медную брошь... Ты скажи, а ты скажи, че те надо, че те надо, Я те дам, я те дам, че ты хошь...
Доводилось ли вам когда-нибудь топить котят? (Ну разумеется, не из садизма, а из необходимости!). Их надо топить сразу же, пока они не обрели имя и приметы. Одно дело - спустить в помойное ведро некий объект, с четырьмя лапами, условно живой, и совсем другое дело - Барсика, который потешно жмурится, а на задней лапке у него белое пятно. И что еще характерно. Приехал как-то в таежную дыру, где я как раз проводил свое босоногое детство, медвежий цирк. Ну и, конечно, ажиотаж кругом, хотя чего-чего, а медведей мы и без цирка повидали во всяких видах, а особенно в вареном. Да вот, как раз в этом году в нашем бараке жил медвежонок, и жрал сгущенку килограммами, а я с ним понарошку боролся. Ажиотаж тем не менее был, и мне билета не досталось. Я стоял и ревел, размазывая сопли и слезы, но тут мне сказали, что сегодня же цирк поедет в поселок Рассвет, и я рванул туда, не спросившись родителей. Градусов было минус тридцать, а километров - восемь, но я дошел, не поморозившись, и взял билет, и дождался приезда гастролеров, но тут искра ушла в землю, и я отдал билет ошалевшему от счастья незнакомому пацану, и заревел от непонятного унижения, и пошел домой ночной дорогой, опять размазывая леденеющие сопли. Ехала на ту беду из поселка Рассвет пожарная машина, и меня подсадили. Пожарники все были пьяные, как сапожники, а особенно шофер, и мы не вписались в поворот, и перевернулись. Я оказался на самом верху и вытаскивал всю эту пьянь из машины, а пьянь еще и упиралась.
1 2 3