– горестно глядя в землю, пробормотал Петр. – Подлая смерть, она всегда уносит самых лучших, самых-самых надежных! Ты-то, Алексашка, береги себя! Хоть ты – не покинь меня…
Однако уже через пять-шесть минут царский голос неожиданно стал резким и откровенно недобрым, да и тема разговора кардинально поменялась:
– Тут разные – очень нежные… э-э, стали мне на ухо всякое нашептывать – про тебя, охранитель мой верный. Мол, берешь слишком много на себя, любимого, своеволен до полного неприличия, вороват, чрезмерно заумен – временами… Даже и не знаю, что делать теперь! – Петр нерешительно замолчал, нервно закашлялся, явно ожидая, что собеседник сам подхватит нить этого неприятного разговора.
Егор, мысленно брезгливо поморщившись, внятным и размеренным шепотом пересказал царю свой странный недавний сон – про таинственные серые Тени и их рабочее собрание-совещание, наполненное конкретными угрозами.
Петр резко и недовольно мотнул головой, сильно подергал правой щекой, криво и плотоядно улыбнувшись, ответил – совершенно неопределенно:
– Ладно, потом время покажет – кто тут прав, а кто – виноват. Время, оно непременно покажет… Я как-то и сам не очень верю, что ты у нас – подлый и коварный шведский шпион. Но люди говорят. Причем говорят – упорно и доходчиво, а дыму, как всем известно, без огня не бывает… Да и самоволие свое поумерь, охранитель, я прошу тебя! Душевно пока – прошу…
«Кто же это, братец ты мой, так пошло стучит на тебя? Кому это ты ненароком, небрежно так, оттоптал мозоль любимую? – возмущенно заволновался внутренний голос. – Своеволие? Шведский шпион? Нет, тут без коварной женщины не обошлось! Истосковался мин херц за три с половиной месяца без женской горячей ласки, податлив стал, словно пластилин детский. А тут губы страстные, настойчивые, нежные – без устали нашептывают бред разный…»
Перед кладбищем полки дружно свернули: Преображенский и Семеновский – направо, Гордоновский – налево.
Теперь впереди гроба Лефорта шел только почетный караул воинский, состоящий из полковников и заслуженных офицеров, несущих боевые знамена, и полковых усатых барабанщиков – с их верными барабанами.
Гроб поставили на холмик слегка синеватой, чуть подмерзшей глины, усердно вынутой из глубокой прямоугольной могилы.
Все застыли в тягостном ожидании: было совершенно непонятно – будут ли надгробные речи, и кому их, собственно, говорить. Так получилось, что всю организацию похорон своего любимца царь полностью забрал в собственные руки…
Петр, страшно усталый, почерневший лицом, непохожий сам на себя, медленно встал на колени перед гробом, прямо в скользкую осеннюю глину, последний раз – одним легким касанием – поцеловал покойного в его абсолютно белый лоб, нетвердо поднялся на ноги, ни на кого не глядя, махнул рукой:
– Не будет никаких слов. И не ждите… Давайте крышку, закрывайте. Опускайте…
Громко и чуть хрипловато затрещали озябшие барабаны, офицеры медленно склонили полковые знамена, где-то недалеко, видимо услыхав барабанную дробь, оглушительно ударили мортиры и тяжелые единороги…
Еще через десять—двенадцать минут вся скорбная процедура завершилась: Петр быстрым шагом, расталкивая встречных, удалился в неизвестном направлении, за ним потянулись и все другие…
Когда они в слегка промерзшей карете возвращались с похорон Лефорта к себе домой, Санька спросила, непонимающе хмурясь и возмущенно моргая своими длиннющими ресницами:
– Саша, а почему царь не дал никому сказать слов прощальных? Да и сам ничего толком не произнес? Не по-людски это как-то, без панихиды… Принято же говорить хорошее и доброе про усопшего…
– Любил просто очень сильно Петр Алексеевич герра Франца, – помолчав с минуту, ответил Егор. – Царь-то у нас вырос без отца, без руки мужской, жесткой. А генерал Лефорт научил его многому, направил на жизненную стезю… Вот царь и мертвого Франца Лефорта продолжает ревновать ко всем нам! – После совсем уже крошечной паузы добавил раздумчиво: – А не встреться летом 1687 года Петр с герром Францем, что тогда выросло бы из нашего царя? Даже подумать страшно! И так-то – не подарок совсем…
Еще через пару минут жена задала следующий вопрос – абсолютно неожиданный и непоследовательный:
– А вот ты, любимый, сейчас – пэр, по Указу царскому. А я – кто? Пэрка, что ли?
– Нет, Санечка, ты по-прежнему – только дворянка Меньшикова! – виновато улыбнулся Егор. – Звание пэра, оно не распространяется на членов семьи…
– Несправедливо это! – обиженно надулась Санька. – Несправедливо!
– Не расстраивайся, мое сердечко! Я еще обязательно совершу целую кучу подвигов и непременно заслужу княжеское звание! Тогда и ты станешь княгиней…
Изучение изъятых документов, предназначенных для послов и советников зарубежных, начало приносить первые реальные плоды. Было обнаружено десять самых разных документов, предназначенных для представителей практически всех посольств, где обнаружили тайнопись.
Только вот в семи бумагах тексты были совершенно нейтральными, вернее, посвященными делам достаточно скользким, но не имеющим ни малейшего отношения к подлому убийству генерала Лефорта, а вот в трех случаях – содержание некоторых фраз было куда как интересным…
Егор, не в силах сдержать своих эмоций, радостно постучал кулаком по дубовому столу и отдал подполковнику Волкову следующий приказ:
– Все, Вася, завершаем наши исследования! Все документы – кроме вот этих трех – аккуратно разложить по сумкам, как все и было уложено изначально. Ничего только не перепутайте, торопыги! На тех семи бумажках, где послания тайные выступили нам не интересные, снова тексты сделайте полностью невидимыми. Сумки сложите у меня в карете, прямо на полу… Далее, всех пьяненьких гонцов и посыльных, предварительно переодев в простецкую одежку, срочно и тайно переместите в кружало дальнее, замоскворецкое, в зал для подлого и низкого люда. Э-э, запамятовал это я: в данном кружале дальнем, занюханном, и зал-то – всего один. Там напоить их – до полного и окончательного бесчувствия, после чего оставить в покое, прилюдно напихав в их карманы солидных денег… Да, сотрудники твои, которые будут выполнять это ответственное поручение, должны быть одеты неприметно, с накладными лохматыми бородами, и все такое… Давай, подполковник, выполняй! – улыбнулся широко и многозначительно: – Вот, смотрю, повеселел ты, брат Василий! Глаза знатно так блестят, румянец играет на щеках. Небось одна особа высокородная – шепнула парочку веселых словечек? Ну-ну… Иди, брат, работай! Ромео ты наш, доморощенный…
Вечером этого же дня, когда семейство Меньшиковых сидело за столом с нехитрой, но сытной трапезой – без разносолов особых, в столовую ворвался взволнованный Алешка Бровкин, всегда имевший неограниченный доступ в дом Егора.
Поправив сбившийся набок рыжий кудрявый парик, он, поцеловав наспех в макушки сестру и племянников, жарко и сбивчиво зашептал на ухо Егору:
– Данилыч, беда! Царь тебя требует во дворец Преображенский – незамедлительно! Там к нему послов и советников понаехало иноземных – штук десять, может, и больше. Все очень злые, жалуются на тебя чередой: мол, людишки охранные похищают самым бессовестным образом их гонцов и посыльных – вместе с дипломатической почтой. Скандал разгорается, не дай бог! Петр Алексеевич нынче весьма гневен, грозится тебе, Данилыч, ноздри вырвать и отправить навечно в Сибирь – на медные рудники. Одевайся срочно, поехали, у меня карета…
– Ладно, Алеша, пойдем со мной, поможешь мне тащить груз один, – покладисто вздохнул Егор, поднялся со скамьи, спокойно попрощался с женой и детьми: – Дела зовут важные, государственные! Вернусь, наверное, уже под утро… Так что, снов вам, родные, беззаботных и спокойных!
Он надел поверх короткого черного парика шляпу-треуголку, на бок прицепил полковничью шпагу – с золотой рукоятью, на ноги натянул черные короткие ботфорты, велел Алешке:
– Прихвати вон те сумки кожаные, а я холщовые возьму!
– А что в сумках-то, Данилыч?
– Так пропажа же дорогая, почта дипломатическая! От нешуточного удивления Бровкин – он же первый русский маркиз де Бровки – даже на корточки присел:
– Как же так, Александр Данилович? Неужто заморские послы сказывают правду?
Егор ответил – с легкой грустинкой философской:
– Что есть правда, мой юный друг? Так, обычная сентенция словесная, переменчивая – с течением времени. Не более того… Ладно, рот-то прикрой свой, вороны здесь не летают. Поехали – к царю!
В переговорный зал Преображенского дворца Егор вошел неторопливой и размеренной походкой, громко и уверенно стуча по крашеным доскам деревянного пола каблуками своих ботфорт. За ним, чуть приотстав, следовал Алешка Бровкин, нагруженный сверх всякой меры сумками – кожаными да холщовыми.
В зале, где кроме русского царя находилось множество иноземных дипломатов, тут же стихли все разговоры и перешептывания, и установилась полная тишина, звенящая, как полноценная стая оголодавших весенних комаров.
Достигнув середины зала, Егор величественно остановился, отвесил общий глубокий поклон и, держа правую ладонь на золотом эфесе своей шпаги, обратился к царю – громким и спокойным голосом, на немецком языке:
– Государь, Петр Алексеевич, дозволь слово молвить – важности особой, государственной! Данных господ, – он, развернувшись на пол-оборота, плавно и широко провел по воздуху левой рукой, – это тоже касается – в безусловном порядке…
– Сказывай! – сквозь стиснутые зубы зло промолвил-прошипел Петр.
Егор низко поклонился царю, очень медленно выпрямился и начал излагать, стараясь, чтобы его голос был максимально спокойным и бесстрастным:
– Мне доложили, что в замоскворецком кружале царском творятся дела удивительные и странные. Мол, там уже несколько суток подряд пьянствуют с десяток иноземных господ. Пьянствуют они беспробудно и упорно, безо всякого перерыва… Я отправил туда своих доверенных сотрудников. Выяснилось, что эти необычные пьяницы имеют при себе некие важные почтовые документы. Самих загулявших забулдыг мы не стали трогать – потому как они не российские подданные, оставили их там, где и обнаружили… А вот дипломатическую почту – всю изъяли, без остатка. Маркиз, предоставьте! – властно махнул Алешке рукой.
Бровкин сделал два шага вперед по направлению к зарубежным дипломатам, без всякой спешки сгрузил на пол все сумки почтовые, коротко и вежливо кивнул, после чего молча отошел в сторону.
– Уважаемые господа советники и посланники! – незамедлительно продолжил свою пафосную речь Егор. – Почту вашу секретную мы, естественно, не читали. Как это и полагается – по законам дипломатии высокой… Ох уж эта высокая дипломатия! Поэтому прошу вас самих разобраться: где здесь – чье! – Он склонился в низком приглашающем поклоне, вежливо помахав своей треуголкой – туда-сюда…
Реакция на данное выступление превзошла все ожидания: большая часть дипломатов, нетерпеливо отталкивая друг друга в стороны, тут же переместилась к небрежно сброшенным на пол сумкам, опасаясь, как бы их тайная переписка не досталась друзьям-конкурентам. Меньшая же часть, отвесив торопливые поклоны, незамедлительно устремилась к выходу из переговорной палаты…
«Понятное дело! – ехидно и криво усмехнулся внутренний голос. – Отправились в замоскворецкое кружало! Напрасный труд: в России к пьяным личностям, у которых карманы деньгами щедро набиты, всегда относились без малейшего пиетета. Хотя если кто из гонцов и в живых до сих пор остался, то это вряд ли поможет делу: русская „белочка“ – штуковина серьезная, непредсказуемая, запутывающая всех и вся… Эти бедолаги о таком поведают, что у слушателей все их волосенки дыбом встанут…»
Егор, пользуясь всеобщей суматохой, ловко переместился к царскому походному трону, глядя Петру прямо в глаза, негромко прошептал:
– Мин херц, дела творятся очень серьезные и пакостные! Головой своей отвечаю! Попроси остаться сейчас:
польского военного советника – генерала Карловича, саксонского посланника Кенигсека и этого – Паткуля, прибалтийского патриота. Остальные сейчас нам не нужны, пусть занимаются своими делами. Поверь мне, мин херц, дела наиважнейшие, предательские… Что ты раздумываешь? Честью клянусь, что это необходимо! Ты же – крестный моих детей, не буду я тебе злостно и беспричинно морочить голову всякими глупостями… Для начала, разговори их о текущих делах, о высокой политике, о будущей войне. Пусть уж полностью выскажутся. А потом и я добавлю немного, в качестве завершающего картинного мазка, – подмигнул царю по-свойски, как много лет уже мигал – в пиковых и скользких ситуациях…
– Ох, смотри у меня, Алексашка, сукин кот! Доиграешься, плясун канатный! – недоверчиво и криво усмехнулся Петр, но нужную просьбу-команду, после минутного сомнения, все же отдал.
Через двадцать минут в переговорном зале стало бесконечно уютно: о чем-то вечном и неземном пел-рассказывал полукруглый угловой голландский камин, покрытый снаружи испанскими красно-коричневыми изразцами. Молчаливые слуги – отроки в льняных светлых одеждах (здесь Петр не успел еще внести кардинальных европейских изменений, поскольку отроки сии были тихи, ловки и незаметны), расставили на длинном столе, застеленном серой льняной скатертью, расшитой разноцветными петушками, нехитрые русские и хитрые – иноземные – вечерние кушанья, а также напитки – в самой разной и вычурной таре.
За столом сидели впятером: Россия и Европа – двое на трое. Глухо и безразлично трещали восковые свечи, тревожно и зловеще посвистывали дворцовые сквозняки.
Высокие бокалы были до краев наполнены венгерскими и французскими винами, на узких и вытянутых в длину тарелках были разложены холодные закуски, принятые тогда для времени вечернего:
1 2 3 4 5 6 7 8