Чуть что не так, хозяйка разражалась бранью и кричала, что новая жена хочет опорочить ее перед людьми. Постепенно старуха превратила молодую жену в служанку, переложив на нее всю тяжелую работу. Мать Чунь-бао слушалась ее безропотно, а бывало, и сама вызывалась ей помочь. Увидев, что хозяйка сбросила с себя грязную одежду, она тут же принималась за стирку.
– Ну что ты возишься с моей одеждой? Отдай ее Хуан-ма, да и свою тоже, – говорила старая госпожа и тотчас же добавляла: – Заглянула бы ты лучше в свинарник, сестрица! Свиньи хрюкают, есть, наверное, нечего; эта Хуан-ма вечно морит их голодом.
Через восемь месяцев, зимой, у молодой женщины неожиданно пропала охота к еде. Ей захотелось только лапши из муки нового урожая да батата. Вскоре и это ей надоело, и она стала лакомиться пельменями. Но стоило их поесть, как начиналась тошнота. Мать Чунь-бао мечтала о тыкве и сливах, но они бывают только в шестом месяце, где их взять зимой?
Сюцай догадывался, что происходит с молодой женой, и с лица его не сходила улыбка. Он исполнял все желания новой жены, сам покупал для нее мандарины и приказал достать апельсины.
Он очень заботился о ней и не позволял ей переутомляться. Заметив однажды, что молодая жена вместе с кухаркой Хуан-ма мелет муку для новогоднего пирога и у них еще не набралось и трех шэнов, он стал ее уговаривать:
– Отдохни, пусть батрак потрудится – ведь пирог есть будут все.
Вечерами, когда домочадцы коротали время в разговорах, сюцай зажигал светильник и принимался читать «Шицзин»:
Утки, я слышу, кричат на реке предо мной.
Селезень с уткой слетелись на остров речной…
Тихая, скромная, милая девушка ты,
Будешь супругу ты доброй, согласной женой.
Как-то батрак спросил его:
– Хозяин, вы ведь не собираетесь сдавать экзамены на цзюйжэня, зачем же читаете такие книги?
Сюцай, поглаживая бритый подбородок, ответил:
– Сдавать экзамены я, конечно, не собираюсь. Но дело не в том. Ты знаешь, когда человек бывает счастлив? В первую брачную ночь и в день получения ученой степени. Но есть еще одно высшее счастье. Его-то я и хочу испытать.
Все рассмеялись, кроме обеих жен сюцая.
Сначала старая госпожа как будто радовалась, что молодая жена ожидает ребенка, но, видя, как сюцай угождает ей, стала злобствовать.
Однажды в третьем месяце мать почувствовала себя плохо, у нее сильно болела голова, и она пролежала три дня в постели. Сюцай очень о ней заботился, то и дело справлялся о ее желаниях, и это выводило из себя старуху: она кричала, что вторая жена много о себе воображает, любит прикидываться, будто у нее болит голова или поясница, и вообще корчит из себя избалованную наложницу. В прежней своей семье она вряд ли была такой неженкой – уличная собака, даже ощенившись, рыскает в поисках объедков; а сейчас этот старый хрыч – так разгневанная хозяйка называла своего мужа – лебезит перед своей молодой женой, вот она и задрала нос.
– Подумаешь, какая невидаль – рожать! Кто не может родить? – сказала как-то старуха кухарке Хуан-ма. – Я тоже ходила на последнем месяце и не жаловалась. Пока один лишь Яньлован знает, что у нее родится, может быть, лягушка. Вот если ребенок, тогда ее гордость можно и простить.
В тот вечер мать не ужинала. Лежа в постели, она слышала громкую брань хозяйки и только тихо всхлипывала.
Сюцай в расстегнутой одежде сидел на кровати. Он был глубоко возмущен. Порывался выйти, оттаскать старую жену за волосы, жестоко избить ее. Но его останавливало собственное бессилие.
– Я всегда относился к ней слишком хорошо, за тридцать лет супружеской жизни ни разу не побил, даже пальцем не тронул. Вот она и заважничала, – сказав он с тихим вздохом. Потом нагнулся к молодой женщине и прошептал ей на ухо: – Не плачь! Успокойся! Пусть себе ругается. Сама бесплодная – вот и завидует другим. Если ты родишь мне сына, я подарю тебе две драгоценности: одно кольцо из синей яшмы, другое из…
За дверью послышался злобный смех. Сюцай быстро сбросил с себя одежду, спрятал голову под одеяло и, прильнув к груди молодой женщины, тихо договорил:
– Из белой яшмы…
Время родов приближалось. Старая госпожа уже условилась обо всем с повитухой и принялась на глазах у всех шить приданое для новорожденного.
Миновал шестой месяц – самое жаркое время года. Потом подошла осень, подули холодные ветры. И вот наконец наступил долгожданный час. Сам не свой от волнения, сюцай расхаживал по внутреннему дворику с календарем в руках и что-то беспрерывно повторял про себя, словно заучивал наизусть.
Время от времени он подходил к закрытому окну и с беспокойством прислушивался к стонам роженицы; смотрел в небо, затянутое тучами, и спрашивал Хуан-ма:
– Ну как?
Та кивала головой и со смехом отвечала:
– Уже скоро, скоро.
Сюцай прижимал к себе календарь и снова начинал шагать по двору. Так продолжалось до тех пор, пока по земле не расползлась сизая дымка. Словно полевые цветы весной, повсюду засверкали огоньки.
И вот тогда-то наконец родился ребенок. Это был мальчик. Он громко кричал. И сюцай чуть не плакал от радости.
В тот вечер никто не думал о праздничном ужине – стол был накрыт по-будничному.
– Чтобы нашего мальчика не сглазили, будем всем говорить, будто родилась девочка, – сказала хозяйка домочадцам.
Все улыбнулись и закивали в знак согласия.
Через месяц ребенка стали выносить на улицу; его нежное личико жмурилось в лучах осеннего солнца. Когда мать кормила его грудью, собирались соседки. Одни восхищались его носиком, других умиляли его губки, третьих – ушки, и все расхваливали мать – она так поправилась, похорошела, даже лицо посветлело.
Старая госпожа властно разгоняла соседок:
– Отойдите, а то малыш заплачет.
Сюцай никак не мог подобрать подходящее имя для сына. Его старая жена считала, что первый иероглиф для имени следует взять из слов «чанмин фугуй» или «фулу шоуси»; лучше всего, конечно, иероглиф «шоу» или какой-нибудь другой, сходный по значению, например «ции» или «пэнцзу». Но сюцай не соглашался, говоря, что такое имя слишком уж обычное и распространенное. Он без конца перелистывал «Ицзин» и «Шуцзин», но за целый месяц так и не подобрал подходящего имени. Ему хотелось, чтобы в имени сына содержалось пожелание счастья и указание на то, что сын родился у отца на закате жизни. Само собой – такое имя нелегко было» сыскать.
Мальчику уже исполнилось три месяца. Однажды вечером сюцай сел на стул, взял сына на колени и, надев очки, стал просматривать книгу в надежде отыскать подходящее имя. Мать ребенка неподвижно сидела в углу, погруженная в свои мысли.
– А что, если назвать его Цю-бао? – проговорила она вдруг. Все взгляды обратились на нее. – Ведь он родился осенью! – продолжала она. – Вот и назовем его Цю-бао – Сокровище осени.
– Вот умница, – обрадованно подхватил сюцай, – а я-то роюсь в книгах – и все зря… Я прожил полвека, наступил мой закат, моя осень! И сын мой родился осенью. Это – время года, когда созревают все плоды. Цю-бао! Лучше не придумаешь. Недаром в «Шуцзине» сказано: «Все плодоносит в свое время!» Пришла и моя пора… Какая же ты умница! И ведь грамоте не училась, а вот поди же ты!
Смущенная его похвалами, молодая женщина опустила голову и горько усмехнулась. «Я просто вспомнила Чунь-бао», – думала она, едва сдерживая слезы.
Цю-бао подрастал и все сильнее привязывался к матери. Он удивленно таращил свои круглые глазенки на незнакомых людей, но мать узнавал еще издали. Ни на час не отпускал он ее от себя. А вот к отцу был равнодушен, хотя тот и любил его чуть ли не больше матери. Старая госпожа, видимо, любила ребенка, как родного сына, но Цю-бао глядел на нее с таким же удивлением, как на чужих людей. А время шло, и все ближе был тот день, когда мать покинет его навсегда…
Весна сменила зиму, за весной последовало лето. Все домочадцы думали о том, что скоро истечет три года с тех пор, как мать Цю-бао поселилась в доме сюцая. Сюцай души не чаял в своем маленьком сыне и хотел доплатить еще сто юаней, чтобы мать Цю-бао осталась у него в доме. Но старая жена резко возражала против этого.
– Пока я жива, этому не бывать.
От возмущения сюцай всякий раз сопел носом. Подолгу молчал, затем с принужденной улыбкой говорил:
– Но ведь ребенок останется без матери?
Старая госпожа надменно смеялась:
– Неужели я не могу ее заменить?
Чувства молодой матери раздваивались. Быть служанкой в доме сюцая не так уж тяжело. Но три года истекают. А ведь ей дороги оба сына. Она не в силах покинуть маленького Цю-бао и не может лишиться старшего сына. Самое разумное бы остаться в доме сюцая. Отец Чунь-бао скоро умрет, он уже не жилец на этом свете. Тогда она могла бы попросить сюцая, чтобы он разрешил ей взять Чунь-бао.
Иногда, утомясь, мать присаживалась на крылечко. Цю-бао спал у нее на коленях. Лучи летнего солнца усыпляли, и матери все время казалось, будто рядом с ней Чунь-бао. Она хотела сказать обоим сыновьям что-то ласковое, тянулась к Чунь-бао, но рука ее повисала в воздухе.
Возле ворот стояла старая госпожа и пристально смотрела на мать. Глаза у нее были злые и строгие. «Уехать бы отсюда, – на уме у старухи недоброе», – думала молодая женщина. Однако Цю-бао начинал плакать, и она тотчас забывала обо всем на свете.
Сюцай задумал было пригласить сваху Шэнь, чтобы та узнала у скупщика кож, не согласится ли он за тридцать юаней, в крайнем случае – за пятьдесят, продлить срок действия купчей еще на три года.
– После пяти лет мальчик сможет обходиться без матери, – сказал он своей первой жене.
– Амитофо, – ответила она, перебирая четки. – У нее дома остался еще один сын. Ты должен вернуть ее законному мужу! Амитофо!
Сюцай, опустив голову и задыхаясь от волнения, проговорил:
– Но ты подумай, в три годика остаться без матери…
Однако старуха, отложив четки, упрямо настаивала:
– Я его сама воспитаю. Или ты боишься, что я его погублю?
Услышав эти слова, сюцай бросился к двери.
– Цю-бао – мой сын! – кричала ему вслед старуха. – Я не смогла родить тебе наследника, но ведь я твоя жена. Ты, видно, совсем рехнулся. И жить-то тебе осталось несколько лет, а все думаешь, как бы не лишиться этой бабы. А я не желаю, чтобы мое имя было рядом с ее именем на таблице предков.
Старуха бранилась еще долго-долго, но сюцай был уже далеко и ничего не слышал.
Как-то летом на головке ребенка вскочил чирей, слегка повысилась температура. Старая госпожа много раз бегала к Бодисатве за снадобьем. Но мать была уверена, что у ее сына ничего серьезного; когда ему давали лекарство, он только зря плакал и весь покрывался потом. Мать потихоньку вылила снадобье.
Узнав об этом, старуха, притворно вздыхая, пожаловалась мужу:
– Ребенок болен, а ей все равно. Послушать ее, так он и не похудел вовсе! Нет у нее никакой любви к сыну, одна только видимость.
Сюцай промолчал.
Когда Цю-бао исполнился год, были устроены пышные именины. Собралось много гостей. Подарки принесли самые разные: одежду, лапшу, серебряный медальон с Буддой, позолоченного старичка – символ долголетия, который пришивают к шапочке. Гости от души поздравляли виновника торжества и желали ему долгой жизни. Лицо престарелого отца сияло, словно в лучах солнца.
Когда наступили сумерки, гости уселись за стол. Внезапно из темноты вынырнул какой-то человек и направился ко внутреннему дворику. Гости внимательно его оглядели. Судя по одежде, это был крестьянин; он весь зарос, одежда у него была заплатана, под мышкой торчал бумажный сверток. Сюцай подошел к нему и нерешительно спросил, откуда он. Тот, заикаясь, ответил. Только тогда хозяин догадался, кто это.
– Зачем ты привез подарок? – тихо спросил он. – Мог бы и без него прийти.
Скупщик кож боязливо глянул на гостей и сказал:
– Желаю вашему сыну долгих лет жизни.
Дрожащими руками он развернул сверток, и все увидели четыре больших посеребренных иероглифа, означающих: «Желаю долгих лет жизни!»
Тут появилась первая жена сюцая. Она мрачно оглядела пришедшего, но ничего не сказала. Из вежливости хозяин пригласил скупщика к столу. Гости стали перешептываться между собой.
Обильная выпивка и еда развязали всем языки и привели гостей в веселое настроение: они увлеченно играли в цайцюань, держали пари, кто больше выпьет, и так шумели, что тряслись стены. Только скупщик сидел молча, хотя и он тоже выпил. Никто с ним не разговаривал. Поглотив всю снедь, гости попрощались и стали расходиться.
Скупщик продолжал пить и есть, пока слуги не начали убирать со столов. Тогда он встал и отошел и крыльцу, где его поджидала жена.
– Ты зачем сюда явился? – спросила она печальным голосом.
– Дело есть.
– Тогда почему так поздно?
– Трудно было достать деньги на подарок. Я полдня проискал деньги, а потом пришлось еще искать подарок. Как я ни спешил, все равно опоздал.
Мать спросила:
– А как Чунь-бао?
Муж тяжело вздохнул:
– Я приехал, чтобы поговорить о нем.
– О нем? – как эхо откликнулась мать.
– Еще летом мальчик был нездоров, а осенью совсем расхворался. У меня нет денег на врача и на лекарства. Чунь-бао стал совсем плох. Как бы не помер. – Муж говорил медленно-медленно. – Вот я и решил попросить у тебя денег…
На душе у матери было тяжело, но она сдерживала слезы – ведь только что разошлись гости, которые поздравляли ее сыночка с днем рождения.
– У меня самой денег нет, – сказала она. – Каждый месяц выдают на расходы по два цзяо. Эту мелочь я трачу на Цю-бао… Что же делать? А на кого ты оставил сыночка?
– Попросил присмотреть соседку. Ночью должен быть дома. Мне уходить пора.
– Погоди минутку, я попрошу у него, – сказала мать Чунь-бао.
Через некоторое время она вернулась и протянула мужу пять юаней.
Вечером третьего дня сюцай неожиданно спросил молодую жену:
– Где кольцо из синей яшмы, которое я тебе подарил?
– Отдала мужу. Он отнес его в заклад.
– Но ведь ты же взяла у меня пять юаней? – рассерженно вскричал сюцай.
Опустив голову, его вторая жена ответила:
– Этого мало.
– Не ценишь ты моего хорошего отношения, – вздохнул старик, – муж и первый сын тебе дороже.
1 2 3