Бок о бок мы пошли к черному жеребцу. Я сел на него.
Отряд окружил нас. Копья образовали преграду между мной и лагерем. Мы
двинулись на юг.

3. РИТУАЛ КАЛКРУ
Жеребец бежал ровным раскачивающимся шагом. Он легко нес мой вес.
Примерно за час до темноты мы оказались на краю пустыни. Справа виднелся
невысокий хребет из красного песчаника. Прямо перед нами ущелье. Мы
въехали в него. Через полчаса мы выехали на старую дорогу, теперь всю
покрытую булыжниками. Дорога уходила на северо-восток к другому, более
высокому хребту красного песчаника; он находился от нас в пяти милях. Мы
добрались до него уже в начале ночи, и здесь мой проводник остановился,
сказав, что мы заночуем до рассвета. Около двадцати всадников спешились,
остальные проехали дальше.
Те, что остановились, посматривали на меня, явно ожидая чего-то.
Интересно, что я должен сделать; и тут я заметил, что мой жеребец вспотел.
Я попросил, чтобы его протерли и дали ему воды и еды. Очевидно, этого от
меня и ждали. Сам предводитель принес мне попону, еду и воду. Когда
жеребец остыл, я покормил его. Потом велел закутать его в попону, потому
что ночи стояли холодные. Закончив, я обнаружил, что ужин уже готов. Мы
сидели у костра с предводителем. Я был голоден и, как всегда, когда это
возможно, ел с большим аппетитом. Я задал несколько вопросов, но на них
ответили так уклончиво и с такой очевидной неохотой, что больше я ни о чем
не спрашивал. Когда ужин закончился, я захотел спать. Сказал об этом. Мне
дали одеяла, и я пошел к своему жеребцу. Расстелил рядом с ним одеяла,
упал на них и закутался.
Жеребец наклонил голову, принюхался, подул мне на шею и лег рядом. Я
повернулся и положил голову ему на шею. И услышал возбужденный шепот
уйгуров. После этого я уснул.
Проснулся я на рассвете. Завтрак был уже готов. Мы снова двинулись по
древней дороге. Она шла вдоль холмов, огибая углубление, которое когда-то
было дном большой реки. Какое-то время восточные холмы защищали нас от
солнца. Когда оно стало светить прямо на нас, мы укрылись в тени огромной
скалы. Во второй половине дня мы снова пустились в путь. Незадолго до
заката мы пересекли высохшее русло в том месте, где когда-то находился
большой мост. И углубились в еще одно ущелье, через которое в прошлом тек
давно исчезнувший поток. К сумеркам мы достигли конца ущелья.
По обе стороны неглубокой долины располагались каменные форты. На них
виднелись десятки уйгурских воинов. Когда мы приблизились, они закричали,
и я снова услышал повторяющееся слово "Двайану".
Тяжелые ворота правого форта распахнулись. Мы проехали через них в
проход в толстой стене. Проехали через широкую окруженную стенами площадь.
И снова в ворота.
Я увидел перед собой оазис, окруженный голыми скалами. Когда-то это
была часть большого города, всюду виднелись развалины. То, что когда-то
служило истоком большой реки, теперь превратилось в ручеек, исчезавший в
песках недалеко от того места, где я стоял. Справа от ручейка виднелась
растительность, деревья; слева - пустыня. Дорога проходила через оазис и
дальше через пустыню. И исчезала в огромном прямоугольном отверстии в
скале в миле от нас. Отверстие это напоминало дверь в горах или вход в
какую-то гигантскую египетскую усыпальницу.
Мы направились прямо к плодородной почве. Здесь виднелись сотни
каменных зданий; заметно было, что некоторые из них пытались поддерживать
в порядке. Но даже и эти дома казались невероятно древними. Под деревьями
виднелись и палатки. Из домов и палаток выбегали уйгуры: мужчины, женщины,
дети. Одних только воинов здесь было не меньше тысячи. В отличие от людей
в фортах, эти смотрели молча, как я проезжаю мимо.
Мы остановились перед пораженной временем грудой камня - когда-то,
может быть, пять тысяч лет назад, она была дворцом. Или храмом. Перед ней
располагалась колоннада из приземистых квадратных колонн. Еще более
толстые колонны стояли у входа. Здесь мы спешились. Наши сопровождающие
увели моего жеребца и лошадь предводителя. Низко склонившись у порога, мой
проводник предложил мне войти.
Я оказался в широком коридоре, освещенном факелами из какого-то
смолистого дерева. Вдоль стен стояли ряды копьеносцев. Предводитель
уйгуров шел рядом. Коридор привел в большое помещение с высоким потолком,
такое обширное и длинное, что факелы на стенах не освещали его центр, он
оставался в полутьме. В дальнем конце помещения виднелся невысокий помост,
на нем каменный стол. За столом сидело несколько человек в капюшонах.
Подойдя ближе, я увидел, что все эти люди внимательно смотрят на
меня. Их было тринадцать: по шестеро по каждую сторону стола и один - в
большом кресле - в голове стола. Вокруг стояли большие металлические
светильники, в них горело какое-то вещество, дававшее устойчивый ровный
яркий белый свет. Я подошел ближе и остановился. Мой проводник молчал.
Молчали и сидевшие за столом.
Неожиданно свет отразился в кольце на моем пальце.
Человек в голове стола встал и схватился за край стола дрожащими
руками, похожими на высохшие когти. Я услышал, как он прошептал:
"Двайану!"
Капюшон соскользнул с его головы. Я увидел древнее, древнее лицо, и
на нем глаза, почти такие же голубые, как мои; и в глазах этих горело
удивление и живая надежда. Меня тронул этот взгляд - взгляд отчаявшегося
человека, вдруг увидевшего спасителя.
Теперь встали все остальные, откинули свои капюшоны. Все они были
старики, но не такие древние, как тот, что прошептал. Их холодные
серо-голубые глаза разглядывали меня. Верховный жрец - я решил, что это
верховный жрец, и так оно и оказалось, - снова заговорил:
- Мне сказали... но я не могу поверить! Подойди ко мне!
Я вспрыгнул на помост и подошел к нему. Он приблизил ко мне свое
старое лицо, заглянул мне в глаза. Коснулся моих волос. Сунул руку под
рубашку и положил мне на сердце. Потом сказал:
- Покажи мне руки.
Я положил их на стол ладонями кверху. Он так же внимательно их
разглядывал, как начальник отряда. Остальные двенадцать столпились вокруг,
следя за его пальцами, когда он указывал им те или иные знаки. Жрец снял с
шеи золотую цепь и извлек из-под одежды прикрепленный к цепи ящичек из
нефрита. Открыл его. Внутри находился желтый камень, больший, чем в моем
кольце, но в остальном абсолютно такой же. В его глубине извивался черный
осьминог - Кракен. Рядом - небольшой нефритовый флакон и маленький
нефритовый нож, похожий на ланцет. Жрец взял мою правую руку и расположил
запястье над желтым камнем. Посмотрел на меня, на остальных. В глазах его
была боль.
- Последнее испытание, - прошептал он. - Кровь!
Он уколол мое запястье ножом. Капля за каплей кровь медленно падала
на камень. Я заметил, что камень слегка вогнут. Капая, кровь тонким слоем
покрывала углубление. Старый жрец поднял нефритовый флакон, откупорил его
и с крайним усилием воли удержал его неподвижно над камнем. Из флакона
капнула одна капля бесцветной жидкости и смешалась с моей кровью.
В комнате царило полное молчание, верховный жрец и его помощники,
казалось, не дышали, глядя на камень. Я бросил взгляд на предводителя
уйгуров, он смотрел на меня, в глазах его горел огонь фанатизма.
Послышалось восклицание верховного жреца, его подхватили все
остальные. Я посмотрел на камень. Розовая пленка меняла цвет. В ней
мелькали какие-то искорки; постепенно она превратилась в прозрачную
эеленоватую жидкость.
- Двайану! - выдохнул верховный жрец и опустился в свое кресло,
закрыв лицо дрожащими руками. Остальные переводили взгляд с меня на камень
и снова на меня, как будто увидели чудо. Я взглянул на предводителя
отряда: он лежал у помоста, закрыв лицо руками.
Верховный жрец открыл лицо. Мне показалось, что он помолодел,
преобразился; в глазах его больше не было боли и отчаяния; они были полны
жизнью. Он встал и усадил меня в свое кресло.
- Двайану, - спросил он, - что ты помнишь?
Я удивленно покачал головой; это повторение замечания уйгура в
лагере.
- А что я должен помнить? - спросил я.
Он оторвал от меня взгляд, вопросительно взглянул на остальных; как
будто он у них о чем-то спросил, они переглянулись и кивнули. Он закрыл
нефритовый ящичек и спрятал его. Взял меня за руку, повернул грань на моем
кольце, сомкнул мою другую руку вокруг кольца.
- Ты помнишь, - голос его перешел в еле слышный шепот, - Калкру?
И снова тишина повисла в огромном помещении - на этот раз она была
физически ощутима. Я сидел, размышляя. В этом имени было что-то знакомое.
У меня появилось раздражающее ощущение, что я должен его знать что если я
постараюсь, то вспомню его; что воспоминание рядом, на самом пороге
сознания. И к тому же я чувствовал, что это слово означает нечто ужасное.
Что-то такое, что лучше не вспоминать. Почувствовал отвращение, смешанное
с негодованием.
- Нет, - ответил я.
И услышал резкие возбужденные выдохи. Старик встал за мной и закрыл
мне глаза руками.
- А это... помнишь?
В моем мозгу все смешалось, затем я увидел картину, увидел так ясно,
будто смотрел на нее открытыми глазами. Я ехал верхом по оазису прямо к
квадратному входу в скалу. Но это вовсе не был оазис. Город, с садами, с
широкой рекой, сверкающей в нем. И хребты не из обнаженного красного
песчаника, а покрыты зеленью и деревьями. За мной скачут другие - мужчины
и женщины, похожие на меня, красивые и сильные. Вот я уже у входа. Мощные
колонны окружают его... вот я спешился... спешился с большого черного
жеребца... вхожу...
Я не буду входить! Если войду, я вспомню... Калкру! Я бросился назад,
наружу... почувствовал руки у себя на глазах... руки старого жреца.
Спрыгнул с кресла, дрожа от гнева. Лицо его было добрым, голос мягким.
- Скоро, - сказал он, - ты вспомнишь больше!
Я не ответил, стараясь подавить необъяснимый гнев. Конечно, старик
пытался загипнотизировать меня; я видел то, что он хотел, чтобы я увидел.
Не зря уйгурские жрецы имеют репутацию колдунов. Но не это вызвало во мне
гнев такой сильный, что потребовалась вся моя воля, чтобы не сорваться в
вспышке безумия. Нет, это что-то связанное с именем Калкру. Что-то
находится за входом в скалу, куда меня чуть не ввели насильно.
- Ты голоден? - внезапный переход жреца к практическим проблемам
вернул меня к норме. Я громко рассмеялся и ответил: "Очень. И к тому же
хочу спать". Я опасался, что такая важная персона, какой я, по-видимому,
становлюсь, должна будет есть в обществе верховного жреца. И почувствовал
облегчение, когда он передал меня в руки уйгурского офицера. Уйгур
следовал за мной, как собака, не отрывал от меня взгляда и ждал, как
слуга, пока я ел. Я сказал ему, что хотел бы спать не в каменном доме, а в
палатке. Глаза его сверкнули, и впервые он произнес что-то, кроме
почтительных звуков.
- По-прежнему воин! - одобрительно сказал он. Для меня поставили
палатку. Прежде чем лечь спать, я выглянул из нее. Уйгурский офицер сидел
у входа, и двойное кольцо вооруженных уйгуров окружало мою палатку.
На следующее утро ко мне явилась делегация младших жрецов. Мы прошли
в то же здание, но в гораздо меньшее помещение, в котором совсем не было
мебели. Здесь меня ждали верховный жрец и его помощники. Я ожидал
множества вопросов. Меня ни о чем не спросили. Жреца, очевидно, не
интересовало мое происхождение, откуда я и как оказался в Монголии.
Казалось, его вполне удовлетворяло, что я оказался именно тем, кого они
надеялись увидеть, - кто бы это ни был. Больше того, у меня сложилось
впечатление, что они очень торопятся завершить план, начатый уроками
языка. Верховный жрец перешел прямо к делу.
- Двайану, - сказал он, - мы вызовем в твоей памяти определенный
ритуал. Слушай внимательно, смотри внимательно, повторяй точно каждую
интонацию, каждый жест.
- Для чего? - спросил я.
- Узнаешь... - начал он и гневно прервал себя. - Нет! Я скажу тебе
сейчас! Для того, чтобы эта пустыня снова стала плодородной. Чтобы уйгуры
вернули себе свое величие. Древнее святотатство против Калкру, чьим
результатом стала эта пустыня, должно быть искуплено!
- Какое отношение я, чужак, имею ко всему этому?
- Мы, те, к кому ты пришел, не обладаем древней кровью, чтобы вызвать
все это. Ты не чужак. Ты Двайану - Освободитель. У тебя чистая кровь. И
только ты, Двайану, можешь изменить судьбу.
Я подумал, как обрадовался бы Барр, услышав это объяснение, как
торжествовал бы он над Фейрчайлдом. Я поклонился старому жрецу и сказал,
что готов. Он снял с моего пальца кольцо, снял со своей шеи цепь вместе с
ящичком и велел мне раздеться. Пока я раздевался, он сам сбросил одежду, и
все окружающие поступили так же. Жрец унес наши вещи и скоро вернулся. Я
смотрел на сморщенные обнаженные тела стариков, и у меня вдруг пропало
всякое желание смеяться. В ритуале было что-то зловещее. Урок начался.
Это был не ритуал, скорее воззвание к духу, еще точнее - вызывание
Существа, Власти, Силы, именуемой Калкру. И сам процесс, и жесты, его
сопровождающие, были чрезвычайно любопытны. Отчетливо звучали архаические
формы уйгурского языка. Многие слова я не понимал. Очевидно, они
передавались от жреца к жрецу с глубокой древности. Даже равнодушный
прихожанин счел бы их богохульными и проклятыми. Но я был слишком
заинтересован, чтобы думать об этой стороне происходящего. У меня
появилось то же странное чувство знакомого, какое я впервые ощутил при
имени Калкру. Однако на этот раз я не испытывал отвращения. Я все
воспринимал очень серьезно.
1 2 3 4 5