На ограде с трудом можно было различить несколько поблекших от времени иероглифов: «Театральное общество «Луна».
За воротами никого не было, и Мэн-кэ осмелилась войти во двор. При ее появлении в прихожей дома из-за конторки, огороженной медной сеткой, показалось плоское лицо:
– Эй, ты по какому делу?
Вслед за плоским лицом высунулась голова парня – судя по внешнему виду, слуги или шофера. Несколько мгновений он бессмысленно смотрел на посетительницу, затем хлопнул плосколицего по плечу.
Мэн-кз подошла к доске, висевшей па медной сетке, где был указан порядок получения жалованья актерами.
– Моя фамилия Линь. – Она опустила руку в карман. – К сожалению, забыла визитную карточку…
– Кого тебе надо?
– Господина Чжана? Или, может быть, господина Гуна? – вмешался парень, желая ей помочь.
– Мне бы хотелось повидаться с вашим директором…
– Ха! С директором? По утрам его не бывает.
– А… когда можно…
– Ты с ним знакома?
– Нет!
– Ха-ха… – Парень снова осклабился. – Приходи завтра.
– В первой половине дня?…
– Один бог знает, будет ли в это время директор.
– Кто еще у вас тут главный? Я хотела бы поговорить…
– А ты по какому делу?
– Извините, моя фамилия Линь.
– Ха-ха, – теперь плосколицый расплылся в улыбке, от глаз его остались только узенькие щелки. – А-бао, доложи господину Чжану, с ним желает повидаться барышня Линь.
На последних словах он сделал ударение, сверкнув при этом желтоватыми белками прищуренных глаз и смерил Мэн-кэ циничным взглядом.
Через минуту парень вбежал в прихожую:
– Пожалуйста, барышня!
Улыбаясь во весь рот, он повел девушку в дом.
В приемной на тахте, покрытой парчой, полулежал молодой человек в темно-зеленом шерстяном костюме иностранного покроя и лениво разглядывал стоявшие на подоконнике цветы. Услышав скрип двери, он встал, сохранив непринужденную позу, стряхнул в пепельницу пепел от сигареты и шагнул навстречу посетительнице. Слегка согнувшись и наклонив голову, вкрадчивым голосом произнес:
– А-а, барышня Линь, садитесь, пожалуйста!
– Право, я так бесцеремонна, но у меня…
– Пустяки! Правда, директора нет, но если у вас важное дело, можем поговорить.
С этими словами он протянул Мэн-кэ визитную карточку, на которой значилось: «Чжан Шоу-чэнь, уроженец провинции Цзянсу, режиссер театра и кино, специалист по американской драматургии».
Мэн-кэ кивнула головой.
– Простите, я забыла свою визитную карточку. Меня зовут Линь Лан.
– О, это не имеет значения! Пожалуйста, садитесь! Я полагаю, вы пришли по делу, барышня Линь? Может быть, у вас есть замечания по недавно поставленной нами пьесе «Веер молодой госпожи»? Или вы нашли неудачные места в фильме «Праздничная ночь в Шанхае»? Прошу, говорите, не стесняйтесь! Если вы посоветуете что-нибудь ценное для нашей фирмы или для меня лично, мы с удовольствием примем ваше предложение.
Мэн-кэ широко раскрытыми глазами смотрела на этого человека, на его гладко выбритое лицо, чувственные ноздри, пунцовые губы, за которыми сверкали два ряда ровных, белоснежных зубов. Молодой человек играл цепочкой от часов, висевшей на груди. С каким вкусом у него был подобран галстук!
Мэн-кэ не могла оторвать глаз от своего собеседника, словно чего-то ожидая от него. Он сказал ей несколько комплиментов, но она ничего не слышала, лишь видела устремленный на нее взгляд и чувствовала, что он ждет, когда она заговорит. Тогда она поведала ему о надеждах, с которыми шла сюда. Рассказ свой она повела издалека, но потом, набравшись смелости, произнесла:
– Сейчас я, конечно, не сумею объяснить вам всего… Но впоследствии вы поймете мои побуждения. Я уверена, вы не разочаруетесь во мне…
Молодой режиссер был изумлен. Разумеется, он мог обещать все, что угодно, девушке, которая так страстно желает стать актрисой, однако задал ей множество вопросов. Он расспрашивал о ее семье, о материальном положении… и в конце концов попросил ее исполнить просьбу не из приятных; откинуть со лба волосы, чтобы виден был ее высокий лоб и крохотные мочки ушей. Она все исполнила, но расстроилась.
И все же режиссер оказал ей теплый прием. Он восхищался ею, хвалил за смелость и настойчивость, ободрял, давая понять, что может сделать ее кинозвездой Шанхая. Пусть она непременно зайдет завтра: он познакомит ее с директором – господином Ши Санем.
На прощание Чжан Шоу-чэнь протянул ей холеную руку и с улыбкой проводил до гостиной.
Плосколицый, тоже улыбаясь, отворил перед нею стеклянную дверь:
– Проходите, пожалуйста, барышня Линь!
Мэн-кэ вышла и торопливо зашагала прочь, не смея оглянуться на черную бамбуковую ограду. В душе ее все перепуталось, она была обижена, напугана, подавлена всем только что пережитым. Ее охватила слабость. На улице было пустынно, ни людей, ни автомобилей, лишь мимо прошли несколько рабочих с бамбуковыми корзинками. Выбиваясь из сил, Мэн-кэ брела, словно пьяная, стараясь держаться в тени деревьев. В конце улицы ей удалось нанять рикшу. Сидя в коляске, она вдруг подумала: «А почему бы мне не занять денег у тетки?» Но самолюбие и гордость тотчас заставили ее отогнать эту мысль. Коляска свернула в узкий переулок, где жила Мэн-кэ.
Ночью Мэн-кэ не спалось. Девушка приподнялась на деревянной кровати и быстрым движением соскочила на пол. Она подошла к туалетному столику и принялась осторожно расчесывать волосы. Увидев в зеркале свои тонкие нежные руки, погладила себя по груди. В этот момент ею владела лишь одна мечта, и она позабыла обо всех неприятностях, которые ей пришлось пережить днем. Бросив кокетливый взгляд в зеркало, она улыбнулась ослепительной улыбкой и стала принимать различные позы. Это была игра без сюжета и декораций. Мэн-кэ старалась выразить различные переживания, изображала то певицу, то танцовщицу, двигала бровями, закатывала глаза; неожиданно лицо ее принимало серьезное выражение – ей казалось, что она знатная дама… Но и певица и дама в ее представлении были очень несчастны, и в ее глазах, пристально вглядывавшихся в собственное отражение в зеркале, блеснули слезы. Она заплакала, но тут же, довольная собой, улыбнулась и вытерла слезы носовым платочком. «Любопытно, – подумала она. – Я и не подозревала, что смогу заплакать».
На другой день после полудня она в приподнятом настроении отправилась в театральное общество «Луна», заранее обдумав, как вести себя с директором, с режиссером, с актерами.
Но едва она миновала ворота, как увидела плосколицего. Его насмешливая улыбка задела Мэн-кэ:
– А-а, опять ты! Господин Чжан наверху! Пройди в эту дверь, а на лестнице тебя встретит А-эр и проводит…
Мэн-кэ пошла в указанном направлении, стараясь забыть обидную усмешку.
Входя в кабинет, она, вопреки ожиданиям, чувствовала себя совершенно спокойной. Гордой походкой приблизившись к молодому режиссеру, пожала ему руку и смелым взором окинула всех присутствующих. К ней подошел какой-то худощавый человек и принялся внимательно смотреть на нее через стекла больших очков. Потом он обратился к Чжан Шоу-чэню и спросил, не та ли это девушка, о которой он говорил вчера.
Чжан Шоу-чэнь представил Мэн-кэ. Худощавый тоже оказался режиссером, да еще известным в Шанхае писателем. К сожалению, она не расслышала его имени: не то Чэн, не то Чжэнь. Ей не очень понравился его взгляд, брошенный из-под очков, но выбора не было: приходилось терпеть – только бы приняли.
И тут, совершенно неожиданно для себя, она ясно услышала, как Чжан Шоу-чэнь на шанхайском диалекте сказал худощавому:
– Ну, что? Молода, недурна собой. Как думаешь, подойдет?
Худощавый еще раз взглянул на Мэн-кэ и торопливо закивал головой.
– Очень хорошо, очень хорошо…
Эти слова ошеломили ее. Как смеют они говорить так, будто совершают торговую сделку! Но она промолчала, не возмутилась, стараясь подавить кипевшее в груди негодование. Она оставалась совершенно спокойной, даже не шелохнулась.
К ней подошли красивые женщины, курившие сигареты, и попытались завязать разговор, но, желая избавиться от их общества, Мэн-кэ улизнула на террасу.
Чжан Шоу-чэнь принес контракт и попросил, чтобы она подписала. Не вникая в смысл написанного, она машинально вывела свое имя. Затем некий господин Чжу, одетый в короткую рубашку, дал ей для ознакомления восемь-девять номеров журнала «Ежемесячного обозрения театрального общества «Луна», издателем которого он был, и свою визитную карточку. Мэн-кэ сразу почувствовала облегчение и, пробормотав слова благодарности, взяла журналы и отошла в сторонку, притворившись, будто читает.
Вскоре появился еще один молодой человек; несмотря на костюм иностранного покроя, выглядел он неряшливо. Остановившись возле кушетки, он стал бесцеремонно разглядывать девушку.
Мэн-кэ была в смятении, смутно чувствовала, что для этих людей она только вещь, ей было стыдно. И, не смея поднять глаз, она подумала: «Сейчас уйду отсюда!»
Но она осталась.
Потом опять явился Чжан Шоу-чэнь и увел ее в соседнюю комнату, где вручил четыре ассигнации по десять юаней. Она ответила, что в деньгах не нуждается; но это было жалованье, и если б она не взяла его сейчас, пришлось бы ждать до пятнадцатого числа и получить деньги по ведомости за конторкой у плосколицего. Она поблагодарила и, приняв деньги, спросила режиссера, можно ли ей уйти – отныне она не вольна была распоряжаться собой.
Чжан Шоу-чэнь попросил ее прийти на вечернюю съемку и предупредил, что, возможно, господин Чжэнь тут же предложит ей какую-нибудь небольшую роль. Кроме того, режиссер обещал подобрать для нее репертуар – она стройна, изящна, у нее красивые брови, вероятно, она станет главной исполнительницей трагических ролей: все детали он уже продумал. Но ей не следует отказываться от предложения господина Чжэня – хоть одну эпизодическую роль придется сыграть.
В этот день в приемной, в кабинете, в буфете, на съемочных площадках, в артистической уборной – всюду Мэн-кэ слышала грубые остроты режиссеров, актеров, актрис, пронзительные выкрики, точно кто-то вывихнул себе ногу, веселый непринужденный смех, шутки. Но Мэн-кэ было не до шуток; ей казалось, что все считают ее недостойной женщиной.
Всеми силами она старалась подбодрить себя, думать о чем-нибудь постороннем. Потом вспомнила, что вечером предстоит съемка, и захотела узнать, в каком эпизоде она будет сниматься, кто ее партнер, где будет производиться съемка.
Она решилась спросить об этом у Чжан Шоу-чэня. Подумав немного, тот наклонился над столом и, вытащив из кипы сваленных газет номер «Шэньбао», протянул ей. В газете излагался краткий сюжет фильма «Подлинные и мнимые друзья». Мэн-кэ прочла и как будто бы кое-что поняла.
После обеда Чжан Шоу-чан пригласил ее в уборную. Там перед зеркалом уже гримировались актеры.
Мэн-кэ села на третий стул. Какой-то молодой человек, выслушав указания режиссера, подошел к ней и попросил умыться. Потом покрыл ей лицо розовым гримом и густо напудрил. Мэн-кэ оглянулась на других: у всех были ярко-красные губы, черные ресницы. Она поглядела на себя в зеркало – типичная проститутка с проспекта Сымалу. Почему она повинуется указаниям господина Чжэня и позволяет гримировать себя?
Вскоре ее повели на съемочную площадку. Там уже горели ртутные лампы и были расставлены декорации, изображающие сад, залитый ярким лунным светом. Мэн-кэ вместе с другой актрисой должна была выбежать из темноты на освещенное место, сесть на скамейку и, подталкивая подружку в бок, рассказать ей забавную историю, а затем, когда появится актер, с равнодушным видом незаметно скрыться. Вот и все.
Чжэнь дал актрисам последние наставления, еще раз показал, что должна делать каждая, и обратился к Мэн-кэ:
– Главное, не робей! Ну, попробуем!
Мэн-кэ вместе со своей напарницей встала в затемненном месте и приготовилась. Господин Чжэнь уселся в плетеное кресло и громко крикнул:
– Бегите!
В этот момент неожиданно произошло замешательство: новоиспеченная актриса от испуга упала в обморок.
Придя в себя, девушка очень огорчилась. Она попыталась овладеть собой, но не выдержала, и из глаз ее полились слезы. Чжан Шоу-чэнь подошел к ней и тихо спросил:
– Испугались?
– Пустяки, – ответила она. – Со мной иногда случаются обмороки.
Господин Чжэнь попросил ее повторить роль.
Мэн-кэ была сильно расстроена и могла отказаться. Но она не отказалась и злилась на себя за это. Теперь ею владело сознание, что она продала не только тело, но и душу.
Господин Чжэнь снова закричал: «Бегите», и киносъемочные аппараты пришли в движение.
Мэн-кэ с трудом дождалась момента, когда могла наконец уйти. Даже в машине она не посмела дать волю чувствам, боясь, как бы люди не услышали ее рыданий.
Она снова и снова приходила в общество «Луна», доставившее ей столько огорчений, и мало-помалу свыклась с новой, необычной для нее обстановкой.
Она больше не смущалась и ничего не стыдилась, теперь она чувствовала себя свободно и непринужденно. В ней появилась какая-то сила, помотавшая ей терпеть, выработалась привычка равнодушно относиться ко всему, даже к позору.
Вероятно, еще до сих пор шанхайские газеты и журналы помещают статьи разных претендентов на звание корифеев литературы, драматургов, режиссеров и критиков, написанные в высокопарных выражениях, которые восхваляют «необычайную женственность и божественную красоту», «стыдливый цветок, прячущийся даже от лунного света», «непревзойденную кинозвезду» Линь Лан. Всеми этими людьми движет лишь желание насладиться ее телом.
1927

1 2 3 4 5 6